корнями сквозь сердце

— Зачем? Оливер, сидевший под дверью камеры не первый час, подскочил от неожиданности, услышав голос позади. Кел не произносил ни слова с того дня, когда Вертран пришёл сюда за Кристианом. Тогда ему в спину летели проклятья, ругательства, каких Оливер никогда не слышал, но, что самое важное, фраза, отпечатавшаяся у него на сердце. "Я хочу, чтобы ты видел, как меня повесят". Видел, чтобы помнить всю жизнь. Помнить, как предал и использовал самое чистое сердце во всей вселенной, как подвёл того, кто положил свою жизнь к его ногам, как наступил на горло праведной песни. — Кел, дружище, ты... выслушай меня! — Оливер прильнул к решётке и практически столкнулся с Домианом лицом к лицу. Тот больше не выглядел, словно вот-вот вцепится Вертрану в глаза, как при последним разговоре... если это вообще можно было назвать разговором. Сейчас его лицо не выражало ничего, кроме усталости, он даже слегка запрокинул голову назад и прикрыл глаза. Он обессилен. Кожа бледная, как у мраморных статуй перед Академией, угольно-чёрные глаза на её фоне казались пепелищем, оставшимся от былого игривого огонька. Кел перестал быть похож на себя. Хотя откуда Оливеру знать, похож ли, если всё, что он видел — то, что ему позволяли видеть, иллюзия, созданная, чтобы защитить его от горькой правды. Он приходил сюда каждый день вот уже почти неделю, но даже не пытался заговорить. Не в силах Оливера было вытащить друга из камеры, всё, что он мог — быть рядом, пока Юлия не разберётся с поиском нужного ключа. Она ушла на поверхность достаточно давно, этого времени должно было хватить, но Ю всё не возвращалась. Не внушало надежды, но Вертран уже ни на что не надеялся, он жил с целью хоть немного подняться в глазах Кела, для этого не обязательно было прощать. — Зачем ты сюда ходишь? — Домиан бессильно вскинул руки и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, продолжил. — Я не хочу, чтобы ты самоутверждался за мой счёт. Снова. Иди изображай благодетеля в другом месте. — Я не изображаю, Кел. Позволь мне... — Вертран сжал прутья так сильно, что костяшки на пальцах побелели. — Позволить тебе что? Давить мне на больное место? Сидеть здесь, словно ты не понимаешь, что делаешь мне этим хуже? Я мог простить тебе то, как я здесь оказался, но не то, как ты меня мучал там! — если бы Кел мог, он бы закричал. Его голос уже сейчас дрожал, словно он изо всех сил сдерживался, стараясь не потерять контроль над собой. — Да о чём ты вообще говоришь? Где там?! На секунду между ними повисла тишина, оба сделали шаг в сторону от решётки, словно сговорившись. — О чём я говорю? Да ты и сам прекрасно знаешь, Вертран! — Знал бы — не спрашивал! — Древо, Вертран. Оливер почувствовал, как по спине пошёл холод. Кел всё знал. С самой первой ночи, он знал, но ничего не сказал. Смотреть Келу в глаза и прежде было стыдно, но сейчас хотелось разрыдаться, броситься ему в ноги и вымаливать прощения. — Как ты... — Понял? Это было очевидно, Оливер. — Оливер. Он снова назвал его по имени. В этот раз без ненависти, но с надрывной тоской, от чего сердце пропустило удар. — Я потерял сон. Если и засыпал, то видел это огромное дерево... — Кел смотрел прямо в глаза, будто бы насквозь, — ...демона в нём и тебя рядом. Корни дерева шли сквозь меня, я был в агонии, Оливер. Но я слышал твой голос, ты говорил то, что я всегда мечтал услышать. — он грустно улыбнулся. — "Я люблю тебя, Кел". "Мы всегда будем вместе, солнце". "Никто не посмеет тебе навредить, любимый". Этого было достаточно, чтобы я возвращался вновь и вновь, терпел эту адскую боль, чувствовал, как силы покидают меня вновь и вновь. Мне нужна была эта мгновенная слабость, чтобы почувствовать, как я нужен тебе. Даже если это и было ловушкой... — Ловушкой? — Что-то в Оливере оборвалось. — Кел, древо читает мысли. — услышав это, Домиан, казалось, забыл, как дышать. — С его помощью я читал твои мысли! — Кел едва устоял на ногах, схватился за голову и принялся шептать что-то себе под нос, а затем, будто озарённый чем-то, замер, выпрямился и посмотрел Оливеру в глаза. — Так выходит... я читал твои? Оливер не знал, что ответить. Тогда, стоя перед древом Вертранов, он сказал себе, что чувства Кела не взаимны, тогда, стоя перед древом, он не признавался другу в любви, так что честным ответом было бы "нет". Но сейчас, перед решёткой тюремной камеры, после недели скитаний по канализации, после недели раскаянья и молитв о прощении... Оливер осёкся. Он не может больше лгать этому человеку. Но это не значит, что он должен его разочаровать ещё раз. Есть и правда, которою Кел должен знать. — Я люблю тебя, Кел. — на глазах выступили слёзы. — Клянись, блять. — Вертран смутился. Он редко слышал от Домиена ругательства, а уж сейчас, в середине их признания, он совсем не рассчитывал услышать нечто подобное. Не с такими словами он ожидал открывать свое сердце. — Клянись! — Клянусь. Клянусь своим родом, клянусь всеми... — Брехня, я не поведусь на пустые слова. Опять. Дай руку. — Оливер протянул левую руку сквозь прутья решётки. Он понятия не имел, что Домиен собирается делать, видимо, пришёл его черёд слепо верить. Кел взял его руку в свою, закатал рукав, снял с воротника значок Ордера и бросил его на пол. — Ты же пил кровь Кристиана. верно? — Верно. — Вертран согласно кивнул, не понимая, к чему этот вопрос. — Тогда позволь мне сделать кое-что. Кел подошёл ближе, посмотрел Оливеру прямо в глаза, заглянув глубже, чем кто-либо когда-либо мог, провёл рукой по щеке, вложив в этот жест всю свою любовь и нежность, накопленную за годы молчаливого обожания. Лицо его при этом оставалось совершенно каменным и будто бы отчуждённым, даже когда он поднёс руку возлюбленного к губам и, едва касаясь, поцеловал её. Вертран закрыл глаза от удовольствия и расплылся в улыбке, в то время как Кел осыпать поцелуями его руку, переходя от кисти к ладони и пальцам. Его губы, хотя и были искусаны до крови, не могли сравниться в мягкости ни с чем в этом мире. Сложно было поверить, что было время, когда из этих удивительных нежных губ вырывались слова праведного гнева и пожелания смерти. Оливер ощутил невероятное в своей силе, почти физическое желание обнять любимого, слиться с ним в страстном поцелуе, дать ему всё то, что он заслужил по праву. Но между ними была тюремная дверь. Вертран хотел было потянуть руку на себя, чтобы перехватить инициативу, но столкнулся с сопротивлением. Первым, что Оливер увидел, открыв глаза, оказался Кел, кусающий его за запястье. Боли почти не было, вместо неё обострились все остальные чувства: в нос резко ударил запах сырости, всё тело обдало приятным теплом и мурашками от того, как Кел провёл языком по месту укуса, слизывая кровь. — Клятва на крови. Теперь мы связаны, Оливер. — сказав это, Домиен последний раз поцеловал руку возлюбленного. — Ты тоже должен это сделать, но времени нет. Вытащи меня. — Но ключи... — На кой чёрт тебе ключи? У тебя есть Тень. И я. Оливера осенило. С Тенью он может уничтожить последнюю преграду между ним и Келом. Тень, как и обычно, мгновенно среагировала на зов своего хозяина, хотя и не была впечатлена поставленной задачей, ей гораздо больше по душе пришлось бы убить последнего свидетеля по делу Оливера Вертрана. Но с правом крови не поспоришь, поэтому она подчинилась и заняла место хозяина, приложила полупрозрачные бестелесные руки на металлическую дверь, и в следующее мгновение та начала источать синевато-фиолетовое сияние, подобное самой Тени. Грохот, с которым повалилась дверь, эхом отдался по коридору, убираться нужно было мгновенно, прежде чем сюда доберутся стражники. Неожиданно для Оливера, Кел среагировал быстрее, выбежал из камеры и, схватив любимого за руку, со всех ног понёсся в сторону лестницы. Они не слышали, как за ними гнались, гнались ли вообще... В Ордер так и не доложили, был ли замечен сбежавший осужденный, но на станции метро Белый Круг одна старушка полушёпотом передала другой, как слышала чей-то смех в канализации тем вечером.