* * * * *
Ехать к матери Юнги не собирался, никто в здравом уме не рвался бы к ней, но Виктория́ соскучилась по бабушке, а омега по свободе и ветру в своих сожжённых волосах, поэтому на следующее утро он заказывает машину и просит домработницу собрать вещи. Хосок сидит и пьёт кофе, молча наблюдая за омегой. И тот благодарен, что лишних вопросов альфа не задаёт, но его взгляд весьма красноречив: он зол. Специально злить мужа Юнги не собирался, но когда так выходило случайно, это доставляло отдельное удовольствие. — Тебе настолько неприятно? — спрашивает Хосок, вздыхая. Грудную клетку сдавливает в тисках, сердце с глухим стуком бьётся о рёбра. Ответ очевиден. — Что? — не понимает Юнги и зовёт дочь завтракать. Виктория́, громко топая ногами в цветочных носочках, бежит на кухню, садится к отцу на колени и подставляет щёчку для поцелуя. — Видеть меня, — шёпотом произносит Хосок и зарывается лицом в волосы девочки, вдыхая запах уюта и топлёного молока. Виктория́ слегка улыбается и обнимает альфу за шею. Хосоку больно, Юнги тоже. Дом встречает Юнги абсолютной тишиной. Мать омеги сидит в вишнёвом саду вместе с соседкой и что-то бурно обсуждает, попутно вышивая на пяльцах. На приезд сына она не обратила никакого внимания, а на слова «Нам нужно серьёзно поговорить» лишь кивнула и взяла Викторию́ на руки, крепко обнимая, и вернулась в беседку. Осень только началась, а вишнёвый сад почти облетел. Белые лепестки слегка щекочут кожу. Юнги подставляет им своё лицо, позволяя нежно гладить щеки, и хоть немного чувствует себя счастливым. Этот сад они сажали с отцом вместе. И это ещё одна причина, чтобы ненавидеть свою мать: она продала сад подруге. Не скорая ехала слишком долго, это она слишком долго не хотела её вызывать. Обедать все садятся в тишине. Виктория́ осталась кушать у подруги, с который не виделась несколько месяцев, остальные члены семьи выбрались на веранду. Юнги молча сидел и ковырял вилкой куриный шашлык, мать пристально смотрела на него минут пять, но потом отвернулась, чтобы накормить немощную бабку — со своей матерью у неё отношения прекрасные, пиздиться им мешает только старость. Когда все разошлись — за столом было около семи человек — Юнги подошёл к матери и положил руку на её плечо, слегка сжимая. Она обернулась и кивнула в сторону гостиной. Разговор предстоит непростой, это чувствуют оба. Омега уже представляет, как в его сторону посыплются различные претензии о том, что он не благодарный сын и никчёмный муж, не способный сохранить две своих семьи, а только разве что рушить. Подобное на него выливается еженедельно, от дерьма с каждым разом отмываться всё сложнее. — Не буду ходить вокруг да около, — начал Юнги севшим голосом, выпрямляя спину, — я хочу развестись. Этот брак ничего не приносит, лишь забирает, а я устал отдавать. У меня кроме дочери уже ничего не осталось. Могу сказать спасибо только за неё. — Какие слова-то ты мне красивые говоришь, сынок, — мать села на диван, слегка задевая Юнги ногой, и подняла голову, всматриваясь в чужое лицо. Ничего из того, что она хотела найти в чужих глазах, она не нашла. — Но это действовало только на твоего отца, сам знаешь. Развода не будь, пятнадцати лет ещё не прошло, а расторгать договор с семьёй Чон всё равно, что добровольно отказаться от бизнеса. А тебе он нужен. — Тебе, ты хотела сказать, — хмыкает омега. — Нет, дорогой, именно тебе. Дочь растить на что-то нужно будет, а если ты не изменишь решения, то после развода от Хосока тебе ничего не достанется. Обдумай свое решение ещё раз. — Я думал несколько лет и понял лишь одно: на меня в этой семье всем похуй. Никого не интересуют мои дела, заботы и переживания. Я миллионы раз говорил, что не хочу замуж за Чона. Он мне омерзителен, как и всё его поганое семейство! Но вы настояли. Что бабка, что дед, что брат — все были «за», но Чимин хотя бы иногда меня выслушивал и давал советы. Я устал, мама, как ты не понимаешь! Ты должна чувствовать меня как никто другой. Почему тогда не видишь как мне плохо? — Послушай..., — ошарашенно произносит женщина. — Нет, это ты меня послушай. Больше ни с чем я мириться не намерен. Я вьебал на это почти половину своей жизни. И что я за неё видел? Лишь упрёки, недовольства, претензии. «Нужно» и «надо» я слышал чаще, чем простое «люблю». С меня хватит. Я не жду от тебя сейчас ни жалости, ни извинений. Мне на них похуй. Расторгнутый контракт привезут на днях. Жди. Юнги заканчивает гневный поток слов, разворачивается на пятках и выходит из комнаты, громко хлопая дверью. — И чуть не забыл, — вспоминает спокойно омега, — внучку ты больше никогда не увидишь. И на что он надеялся, приезжая сюда? Непонимание со стороны семьи давит на него с детства и по сей день ничего не меняется. Омеге уже не больно, подростковые слёзы хорошо залили его душу цементом, цветы на ней уже не вырастут. Юнги выходит на крыльцо и звонит мужу, прося его забрать. Хосок обещает приехать через полтора часа. Виктория́ гуляет по саду, то и дело посматривая на папу. Каждый её взгляд — нож по сердцу. Юнги чувствует себя хуёвым отцом, его ребёнок должен проносить через себя все семейные ссоры и разлады. Ещё чуть-чуть и она сломается. Стены в её комнате всё больше окрашиваются в чёрный цвет, рисунки смахивает на кресты. Виктория́ начинает хоронить свою жизнь, но Юнги этого позволить не может. Развод родителей также внесёт свою лепту, но по-другому не получится. Омега каждый раз говорит, что так правильно, но почему-то окружающие его люди так не думают. Недавнее событие и вовсе сбросило его с обрыва. Хосок чертовски любит все усложнять. Ночью Юнги не спалось. Одеяло неприятно горячило кожу, ветер слишком громко в сложившейся тишине колышил зановески, вес на постели чужого тела ощущался особенно тяжело. Омега лежал, смотрел в потолок и слушал дыхание мужа. Оно почему-то не раздражало, а наоборот успокаивало. Юнги повернул голову, разглядывая спину мужа, увитую татуировками. Хосок красив как дьявол, Мин никогда этого не отрицал, но одной красоты мало, чтобы спастись от щемящей пустоты внутри. Альфа задышал чаще и проснулся, садясь на постели. Юнги сразу отвернулся и прикрыл глаза. Хосок взглянул на него и потянулся кончиками пальцами к щеке, но сразу же одёрнул руку, как от огня. Он сгорает в нём так медленно и сладко. Юнги слеп и глуп, раз не видит на чём держится их семья — на односторонней слепой любви. Хосок встаёт и выходит из комнаты, аккуратно прикрывая за собой дверь. Весь вечер он ждал звонка, но телефон так и молчал. Конечно, звонить ночью немного — много — глупо, но хочется поскорее всё решить. Альфа немного думает, но всё же набирает нужный номер, одновременно прислушиваясь не проснулся ли Юнги. — Да? — на том конце провода послышалось сонное бормотание. — Тэхён, привет. Узнал? — Конечно, — хмыкает омега, — только ты мог позвонить мне в три часа ночи. Неужели такое неотложное дело? — Для меня это важно, — Хосок немного тушуется. Ему непривычно вытягивать, пусть и лучшего друга, в чужие проблемы. Но сейчас справится сам он не может. — Документы готовы? — Хосок-а, я же тебе уже говорил. Женщина напрочь отказывается продавать этот чёртов сад. Мы и давили, и угрожали. Бесполезно, понимаешь? — нет, Хосок не понимает. — И зачем тебе вообще это нужно, не понимаю. Ты же ему не нужен! — переходит на крик Тэхён, за друга сердце кровью обливается. Он не заслужил. — Пусть сам разбирается со своими проблемами. — Он весь мир и весь мир в нём, — призрачно шепчет Хосок, сжимая колени руками до рваных судорог. — Но, пожалуйста, выкупи вишнёвый сад, — на том конце тишина. Тэхён режет вены обломками своего сердца. Тэхён долго молчит в трубку и думает: сказать или промолчать. — Уже, — единственное, что сказал омега и положил трубку. Я уже добил тебя окончательно. Хосок улыбается. С другом ему невероятно повезло. Он делает для него всё: выручает в сложных жизненных ситуациях, напивается за компанию на праздники — делает, что делают лучшие друзья друг для друга. К сожалению, альфа знает немного больше о Тэхёне и поэтому иногда давит на него. Собирается Хосок быстро, стараясь не шуметь. Он в спешке укладывает вещи в чемодан и садится на него, чтобы помолиться перед дорогой. К Юнги заходить он не хочет. Не потому что не хочет его видеть. Альфа просто боится передумать, увидев любимого омегу, и сдаться. Чон долго думает; солнце уже начинает вставать. Небо горит зарёй и тихо стонет. Чон заходит к дочери в комнату, садится на постель и долго на неё смотрит, пытаясь запомнить родные черты. Хосок уверен, что после развода Юнги не даст ему видеться с дочерью. Поэтому воспоминаний должно хватить надолго. Альфа сразу замечает рисунки на стенах. Чёрные мрачные каракули украшают розовые обои. По полу раскиданы кисти и разлита чёрная краска. Хосок не хочет думать, что это из-за него. Больше ненависти к себе он не вынесет, личный Ад в душе пошатнется и рухнет, как блядский карточный домик. Дом умер в одночасье и воскрес лишь тогда, когда Хосок позвонил с утра и сказал, что его срочно вызвали в командировку на месяц. Юнги не дослушал до конца и бросил трубку, глотая солёные слезы. Значит то, что он слышал ночью правда. Юнги резко мотает головой и с размаху бросает телефон в стену, падая на колени и рыдая навзрыд. Громкие стоны эхом отлетают от стен. Омега чувствуют под коленями осколки чужой любви, которые впиваются ему в кожу. Натянутые нервы рисуют на плитке капельки алой крови. Юнги никогда не жалел о том, что не любит. Наверно, Хосок жалеет об обратном. После истерики омега успокоился только через два часа. Он даже успел позвонить — по городскому телефону — Чимину и всё рассказать и, услышав многозначительное «Ты долбоёб», снова бросил трубку, заливая пол слезами. Так плохо ему не было со дня свадьбы. Но больше Юнги пугает факт, что он жалеет Хосока. Это единственное чувство, которое он может ему дать. Виктория́ — плод ненависти и любви. Юнги тошно от этого, а ещё от самого себя. Омега вспоминает это по дорого домой. Прошёл ровно месяц, но совесть внутри жрёт всё больше. В груди кровоточит огромная дыра. Юнги старается забыть и вести себя как раньше, но боль в глазах не спрятать. Хосок тонет в ней и даже руки не тянет на поверхность. Впитывает как губка и выливает ночью слезами, думая, что муж не слышит. А Юнги слышит, плачет тоже, кусая краешек подушки. Теперь их стены слышат ещё и шум водопада из слёз.***
Новость о разводе добивает Викторию́ окончательно. Малышка растерянно смотрит то на папу, то на отца, а потом начинает громко плакать, растирая глаза кулачками. Юнги подходит к дочери, берёт её на руки и начинает тихонько убаюкивать. Хосок стоит в сторону, сверля взглядом мужа. Мин чувствует это затылком, ему почти физически больно. Это снова его вина. Девочка мотает ногами и руками, прося отпустить. И как только Викторию́ ставят на пол, она срывается в свою комнату. Юнги и Хосок долго смотрят друг на друга, потом альфа подходит к мужу и хватает его за руку, крепко сжимая запястье, и тащит в сторону спальни. Омега шипит и вырывается, царапая чужую тёплую кожу до кровяных полос. Чон только усиливает хватку. Эта сука доводит до белого каления. Юнги грубо швыряют на кровать, от удара даже перед глазами немного поплыло. Альфа сразу же нависает сверху, раздвигая ноги мужа и становясь между ними. Температура в комнате, как в Адском котле. Мину жарко и мокро. У них не было близости несколько месяцев, поэтому молодое омежье тело соответственно реагирует — ароматная смазка каплями стекает по упругим бёдрам. Альфа утыкается носом в шею Юнги и громко дышит его запахом — белой акации, политой засахаренным мёдом. Хосок упивается сластью и не сдержанно покрывает кожу фиолетовыми отметинами. Юнги громко дышит, скулит и извивается на шелковых простынях. Кожа, куда целоваловали обветренные губы, горит. Два сердца пылают огнём. Хосок рассыпает звёзды и галактики, внедряет их в юнгиев космос, обводит губами витиеватый млечный путь на нежных запястьях. Постепенно омега сам начинает отвечать на ласку, жмурится и ластится котёнком. Хосок никогда не был ему противен как альфа, но за пределами постели эта симпатия умирала. Чон знал это и каждый раз в объятьях любимого умирал от предоргазменного «я люблю тебя», пытаясь потом восстать из трупной пыли. Юнги же втаптывал её в грязь, и топил в своих чёрных омутах. Каждый раз, когда Хосок смотрел Юнги в глаза, он видел там свой труп. Даже сейчас, трахая омегу практически на весу и слушаю мелодичные стоны, его это не пугает. Только ранит тупым ножом по сердцу. Больше ни-че-го. Альфа соврал бы, если бы сказал, что не хотел зарисовать лицо своего мужа. Юнги сейчас так прекрасен. Пшеничного цвета волосы колосьями разметались по подушке, бледное лицо блестит и горит румянцем, пухлые вишнёвый губы слегка приоткрыты. Знакомься, Хосок, твой личный палач. Они провели в спальне почти три часа. Юнги сорвал голос, бёдра болели, но чувствовал себя так правильно в объятьях