***
Диме шестнадцать, и в его жизни появляется Алёнка. Теплое солнце веснушками целует её щёки, и парень повторяет этот путь, пока девчонка заливисто смеется, уворачиваясь. Дима чувствует к ней такое сильное, что вот отсюда и навсегда. Плевать, что заветная фраза не прозвучала, кто вообще придумал эти правила? Дима знает, что любит её и хочет провести вместе всю жизнь, а больше его ничего не интересует. Не могут какие-то невнятные каракули на его теле, — выброс гормонов, помноженный на веление судьбы, — решать, как ему жить. Уж если эти слова настолько важны, они сами могут сказать их друг другу, никто ведь не говорил, что так нельзя. Но показывать свою надпись девчонка не спешит, и Димке запрещает. Когда он уезжает на учёбу в Москву, Алёнка целует как в последний раз и плачет. Нежность сжимает Диме горло, и он клятвенно обещает вернуться, пока надевает на её палец колечко из фольги. «И такие имеются,» — шепчет в губы как подтверждение клятвы и срывается к тронувшемуся поезду. Алёнка что-то кричит в след, но из-за шума и причитаний проводницы, Дима не слышит ни слова. Через час в поезде «Залещинск — Москва» под его левой ключицей расцветает продолжение. «кружку юный техник требуется сорок тысяч для поездки на чемпионат по робототехнике» Что?..***
Аркаше едва исполняется тринадцать, когда на левом предплечье начинают расцветать первые буквы. Появляются медленно, словно весь организм хочет отсрочить неизбежное, заставляя сходить с ума в ожидании. Аркаша хвастается друзьям пока еще едва заметными штрихами. У многих, не у всех, конечно, слова возникают позже, но его соулмейт не медлит, наверное, также как и Аркаша не может дождаться встречи. Слова проступают постепенно, наметка за наметкой, штрих за штрихом. От попыток разобрать хоть что-то болят глаза, но он не сдается. Здесь, кажется, будет «п», а здесь чудится «ур». В конце фразы явно намечается загогулина, похожая на вопросительный знак. Какие слова содержат сочетание «ур»? Бур, сурок, урок… Может он встретит соулмейта ещё в школе? Или, как и хочет мама, однажды станет учителем? Он старается не делать поспешных выводов. И однажды утром просыпается с полной фразой. Буквы не жгут кожу, не стягивают, потому что являются её частью, также как частью его жизни является соулмейт, но от них у Аркаши внутри щелчком вырубает свет. Он словно оказывается на Лещке зимой, и лёд под его ногами идёт сеткой трещин, а затем проламывается, погружая парня в темную холодную воду. Аркадий стучит зубами, дрожит и задыхается; комната кружится, как будто пол и потолок решили сыграть в салки, а сердце заходится в бешеном ритме, отстукивая чечетку. Почерк у его соулмейта красивый, с легким наклоном вправо крупные буквы плавно сплетаются в слова. Совершенно некрасивые слова. «придурок, это че такое?»***
Жизнь в большом городе немного остужает Диму. Здесь в настоящую любовь верят с натяжкой: большой город — много людей, много людей — много возможностей встретить соулмейта, встретить и пропустить. Больше не надо с пеной у рта доказывать одноклассникам и родителям, что забить на правила Вселенной — отличный план. В Москве все так делают — не дожидаясь, когда кто-то озвучит заветную фразу, а у девушек в клубах эти фразы являются достоянием желающих и за кругленькую сумму достоянием становятся не только слова. Отстаивать больше нечего, и запал Димы, его внутреннее сопротивление, угасает. Чувства к Алёне уходят на второй план, притупляются, освобождая место для новых, чистых в рассвете Воробьёвых гор, а порой наоборот, грязных, раскрывающих объятия под покровом ночи. Полная фраза кажется дурацкой. Соулмейту нужны деньги? Выходит, не может себя обеспечить. Значит, какое-нибудь чмо, неспособное наладить свою жизнь, с первой встречи решит выпросить у Димы бабла. Королёв понятия не имеет, зачем ему связывать себя с таким человеком.***
У Аркаши не появляется дополнительных слов и шансов объяснить себе уже появившиеся ни к шестнадцати годам, ни к восемнадцати. «придурок» Соулмейт сердится на него. Но за что? Наверное, он действительно придурок, если первая сильная эмоция, которую вызовет у своего соулмейта во время разговора, злость. Все попытки предугадать события встречи загоняют его ещё глубже в отчаяние. Он как будто заглядывает в будущее через замочную скважину, и поэтому не видит толком ничего. Знал бы, где упадет, соломки бы подстелил. Но Аркаша не знает, и в этом вся проблема. Он ничего не знает, и всё, что ему остаётся — пытаться исправить свои несовершенные косяки. «— Придурок, это че такое?» «— Это проект по робототехнике, он перемещается и может выполнять примитивные команды, я не придурок, посмотри, пожалуйста» «— Придурок, это че такое?» «— Это диплом об окончании педагогического института, не ругайся, я буду учить детей» «— Придурок, это че такое?» «— Это я устроился работать в ДК, лучшее место в области, так что попрошу воздержаться от едких комментариев» Аркадий словно зависает во времени; увлекается культурой и наукой, слушает музыку на пластинках и покупает одежду в отделе ретро. Ему очень не хочется, чтобы его называли придурком, но чем больше он старается избежать этого, тем стремительнее движется к провалу. Слово звучит часто, пренебрежительно, зло или устало, но в нужном предложении — никогда.***
Вернуть Диму в Залещинск — плохая идея. Буквально худшая из тех, что придумывало его начальство. Тяжёлое предчувствие набатом стучит в голове вместе с дверями поезда на каждой станции, усиливается у родителей и достигает своего апогея в ДК. Там обнаруживается Алёнка — его первая любовь, девчонка с колечком из фольги на пальце, пообещавшая ждать. А теперь ещё и директор места, которое ему надо уничтожить. На секунду, всего лишь на секунду, у Димы что-то трепещет в груди. Кому как не ей сказать ему о кружке юных техников, кому как не ей попросить денег на нужды ДК. Вот только это вразрез расходится с планами Димы, да и главная фраза не произнесена, даже первая часть, что он когда-то прошептал ей на перроне. Потом оказывается, что своего соулмейта Алёна давно нашла, и ни в отголосках Диминых чувств, ни в деньгах не нуждается. Всё решается быстро, настолько, что он и глазом не успевает моргнуть, как сам в качестве директора появляется в актовом зале перед своими новыми коллегами. В зале шумно и на этом фоне, Дима едва успевает услышать словно прямо с его кожи считанное: — И такие имеются… Диме хочется перескочить через несколько рядов кресел, выхватить у юного техника — боже, он ведь даже имени его не знает! — блокнот и тщательно пролистать все страницы, в поисках доказательств шутки, розыгрыша, так нелепо подстроенного… Кем? Ни его родители, ни друзья, никто в этом городе не знает полных слов, и потому как совершенно обыденно они звучат, вариантов остаётся не много. — Дамы и юный техник, угомонитесь! Он внимательно следит за мужчиной: тот пожимает плечами и садится на место, совершенно не выдавая излишней заинтересованности. Королев просчитывает вероятности. Вероятность подставы? — 0% Вероятность слуховых галлюцинаций? — 0% Вероятность ошибки?.. Всё известное о соулмейтах стремительно проносится в голове. Слова пары всегда связаны с сильными эмоциями. Были ли они сейчас? Так ли волнительно сообщать директору о недостатке средств? Объяснить всё ошибкой кажется самым разумным. Он тысячу раз сталкивался с теми дефективными, кто не подходил своим «Привет» и «Кажется, я люблю тебя», может, Дима один из них. Шансы на точность слишком малы, юный техник никак не реагирует, а подсознание орет валить, и он не собирается с ним спорить. Но вопреки своим установкам Дима наблюдает за ним на собрании и в столовой. Аркадий (теперь ему известно имя) носит рубашки в крупную клетку и прячется в них, как в собственной темнице. Туда бы проникнуть да вкрутить лампочку, чтобы не так мрачно было. Дима ведь должен быть влюблен в него, но как можно влюбиться в этого нелепого чудика? Королев не подходит близко, никогда не обращается напрямую. Если он и есть его соулмейт, то должен начать с приличной фразы, а не чего-то вроде: «Аркадий, дай посмотреть твой отчёт за прошлый месяц», чтобы сверить почерк. Обстоятельства вынуждают держать дистанцию, и для Димы новый режим входит в привычку, вписывается в канву повседневных дел. Пройти по холлу, поздороваться со всеми, посмотреть на Аркадия — он не смотрит в ответ, обращается к кому-то рядом, губы несмело подрагивают в улыбке, словно не уверенные, что имеют на неё право. Диме иррационально хочется проверить эту улыбку на вкус, чтобы доказать её существование. Зайти на собрание к Алёне, кивнуть присутствующим, кинуть взгляд на за секунду сгорбившиеся плечи.***
К двадцати девяти годам Аркадия отпускает. Он всё такой же скромный, закомплексованный, «придурок», но теперь застенчивость и боязливость не держат его в ежовых рукавицах. Слова никуда не деваются, их заботливо прикрывает длинный рукав рубашки, а социальную неловкость компенсируют навыки актерской игры, приобретённые в театральном кружке, и в целом Аркадий почти в порядке. Он справляется, научился правильно дышать и думать о хорошем. Волнуется не часто, а потому кажется вполне заурядным техником, с счастливыми водительскими перчатками, гитарой и электрошокером от воров, который он, конечно же, никогда не применит. Новый директор ДК заставляет нервничать с первой встречи. Стоящий у края сцены, широко и неестественно улыбающийся, Дмитрий Юрьевич представляет собой бурю, что безмолвно обещает поглотить Аркадия с головой. Он не знает с чем это связано, но чем дольше Дворец культуры находится под его контролем, тем быстрее к технику возвращается прежняя тревожность. Аркадий начинает свою ново-старую игру «Сдохни или умри», с попытками обмануть себя, отсрочить приступы панических атак, уцепиться за реальность. Лилия Олеговна вдруг оказывается лучиком света в этом царстве непроглядной тьмы. Яркая и звонкая, она успокаивает его только лишь своим существованием и заставляет желать. Что-то неправильное кроется за её светом, но Аркадий не ищет ошибок в алгоритме и просто тянется ребёнком, греющим руки у ночного костра. В её глазах отчётливо видится нужное слово, но она не произносит его, позволяя находиться на расстоянии недостаточном, чтобы сгореть. Дмитрий Юрьевич собирается отнять и это. В тот день Аркадий долго смотрит на них в столовой, разрабатывая план действий. Идея безумная, но, кажется, в своём безумии он уже достиг предела и теперь несется вперед, вжимая педаль газа до упора. Холл полон народа и никто не обращает внимания, когда Аркадий пересекает директору дорогу. Дима не спал всю ночь, и крохи накопленной энергии потратил за разговором с Лилей. Ему хочется добраться до кабинета, повесить на дверь табличку: «Важные переговоры! Не беспокоить!», если такая найдётся, и подремать пару часов до реализации плана, позволяющего выбраться из этого душного городка — что делать потом, он ещё не придумал. Вместо этого приходится отскакивать от техника и пытаться сообразить, чего тот хочет. Доходит медленно и сначала только важное: он столько дней избегал разговора, а теперь Аркадий сам перед ним, говорит что-то запальчиво, что Дима ни хрена не понимает, о чём и сообщает, пытаясь дать себе отсрочку, перед тем как сказать нечто стоящее — запоздало понимая, что уже произнес первые слова. «Чет щас нихрена не понял», внезапно не срабатывает, хотя сказано по точному адресу, и Королёв наконец выныривает из дремы, прислушивается. -…Увижу вас в радиусе шести с половиной метров от Лили, вас будут ждать проблемы… «Проблемы» — дребезжит в голове. Судя по вспыхнувшей в груди ревности, по сжавшимся кулакам и заводским настройкам самообладания, у Димы уже проблемы. Возможно, с тех самых пор как он явился в ДК и принял за своего соулмейта не того. С тех самых пор как влюбился в человека, чья надпись, с высокой долей вероятности, не соответствует тому, что бы он теперь ни сказал. — Она тебе нравится, да? Сама-то она об этом знает? Аркадий опускает глаза и неловко мнется, подбирая ответ. — Понятно, расслабься, казанова. Шаг в обход и на него уже направлен роем пчел жужжащий электрошокер. Новые слова вырываются сами собой. — Придурок, это че такое? Аркадий проглатывает явно подготовленную речь, и смотрит на Диму в полном изумлении. Это не может быть правдой, проносится мысль, пока он с трепетом ожидает лавины. Да только паника не накрывает. Внутри спокойно, будто в комнате полной неисправных телевизоров на солнечной батарее закрыли единственное окно. Больше никакого тёмного света. Никакой Лилии Олеговны и её жалостливого «придурок» в глазах. Слова прозвучали, ночным кошмаром и благословенным освобождением. Вот он, весь перед ним, дребезжащий комок нервов. Чини. По взгляду понятно, что можешь. Дима всматривается в лицо полное осознание и принятия и в ту же секунду осознает сам. «Придурок», — выжигается на подкорке. Он уже сказал ему столько и теперь "придурок"... Серьезно? У Вселенной хреновое чувство юмора. — Поговорим у меня, — кивает мужчина безапелляционно. Выдерживать этот взгляд и собственные догадки невыносимо. Стоит двери кабинета захлопнуться, Дима стягивает в себя пиджак. Пристально наблюдает — не поймет ли неправильно, но Аркадий только смотрит и молчит. Белый блейзер тоже летит на стол. Дима не шевелится, демонстрируя надпись, позволяя подойти ближе, вздохом послать мурашки до самых пяток, прикоснуться. Аркадий в ответ оголяет предплечье и поднимает руку на уровень глаз. — Значит, ты, — констатирует. — Значит, ты, — подтверждает. Аркадию больше не нужны альтернативные источники света. Настоящее солнце в его руках.