amsterdam

Вспышки яркого света следуют одна за другой. Лица мелькают и сменяются одни за другими. Гирлянды лиц, развешанные по улицам. Гирлянды лиц, которые окружали и душили. Бесконечные интервью, выступления, все смешалось в один ком, вставший поперек горла, не давая выдохнуть. Белый порошок рассыпается по зеркалу, попадая на резную раму, выкрашенную серебристой краской. Десна обжигает, а горло начинает драть от недостатка воздуха. Бьорн закашливается, и белая пыль разлетается над зеркалом, оседая осколками на одежде и полу и путаясь в ворсинках ковра. Он всматривается в алмазные точки и видит в них вспышки фотокамер. За окном калейдоскопом неоновых вывесок переливается и шумит очередной город, название которого он не может вспомнить. Сквозь россыпь цветных стеклышек свет пробивается и разливается по комнате. Он пытается вспомнить закрыл ли он окно в ванной, но ему плевать, даже если утром птицы склюют его лицо. Десятки птиц уже набились в тонкую раму и громко кричат ночной улицей и гулом машин. Бьорн чувствует, как наркотическое опьянение сбивает с ног и он хватается за угол стола, пытаясь удержаться. Свернутая купюра медленно разворачивается в свете неона и расстилается на серебристой раме. Он ведет пальцами по поверхности зеркала и выводит понятные лишь ему одному символы. Бьорн берет телефонную трубку и вслушивается в нее, тихо дышит в перфорированную пластиковую поверхность и говорит о возвышенном, но это все не происходит по-настоящему. Все вокруг было ложью. Птицы скребут оконную раму воем сирен. Может всё-таки стоило закрыть чёртово окно? Птицы царапают когтями его изнутри, заставляя содрогнуться. Он судорожно кашляет, надеясь выплюнуть все перья, что стоят комом в горле, но они застревают, от чего по щекам текут горячие слезы. Часы уже расплавились, не в состоянии показывать точное время, но Густава все еще не было. Секунды плыли в тугом воздухе и тонули, но какой от них толк, когда все происходит не по-настоящему? Время лишь условность, которой сейчас не существовало. Вне времени не нужно было знать часы, минуты и секунды. Неоновый свет просвечивал его зрачки насквозь, оплетая радужку своим сиянием. Бьорн мелко дрожит и говорит в пустоту, умоляя, чтобы Густав поскорее вернулся. Не в силах больше стоять на ногах, он сначала опускается на колени, а потом ложится, прижимаясь щекой к мягкому ворсу ковра, усыпанному кристальной пылью. Слезы перемешиваются с остатками порошка, пока он смотрит на входную дверь и пытается не проваливаться в сон. Бьорн шепотом упрашивает пустоту отельного номера, бессильно всхлипывая, он просит Густава вернуться и спасти его, ведь птицы уже истошно кричали у него за спиной, перебивая звонок телефона. Закрывая глаза, он слушает шум позади себя, который сливался с друг другом, становился более зловещим и оглушающе громким. Но вдруг когти перестают царапать его изнутри, от чего Бьорн снова закашливается, и, выдыхая слезную просьбу, теряет сознание. Телефон замолкает, погружая комнату в такую густую тишину, которой можно задохнуться. Деревянная ручка проворачивается с глухим звуком, так абсурдно громко отражающимся от стен, и на пол льется теплый желтый свет отельного коридора, вырисовывая силуэт вдоль всей комнаты. Тень бросается к Бьорну и он чувствует, как пальцы стирают слезы с его щек. Но он думает, что это все это не происходит по-настоящему, ведь птицы давно уже склевали его лицо. Все вокруг было ложью