***
Когда гроб с телом матери вынесли из гарема, Мустафа хотел побежать вслед за евнухами, но Валиде султан не позволила. Не положено. Нельзя. Бедой может обернуться. Потом его под руку увели служанки. В комнате наследник просидел очень долго, пока однажды двери его покоев не открылись и на пороге не показалась статная рыжеволосая женщина. Это была Хюррем Хатун, любимая наложница повелителя, подарившая ему троих детей. Она опустилась рядом с Мустафой, протянув тому деревянную лошадку. — Это от Мехмета… — Но ведь он ещё не разговаривает! — Я прочитала это в его глазах, больше всего на свете он хочет, чтобы его брат наконец-то улыбнулся.***
Ему исполнилось десять, когда Хюррем родила Баязида. К удивлению Мустафы, она навещала его довольно часто, приглашая присоединиться к прогулкам в саду. В один из таких дней женщина вдруг спросила, хочет ли шехзаде стать её сыном. — Что? — Если согласишься, то… отныне ты будешь считаться моим сыном, — по всей видимости, под этим она подразумевала гаремные записи, — на самом деле, я уже так думаю. Наверное, Мустафа был слишком маленьким, а потому так сильно нуждался в ласке и любви. И хотя обитатели Топкапы не верили в искренность чувств наложницы правителя, препятствовать не стали. Так или иначе, теперь Хюррем стала единственной женщиной, которая могла претендовать на титул валиде.***
Мать султана Сулеймана, прекрасная дочь крымского хана, скончалась в 1534 году, а чуть позже государь женился на Хюррем. Событие это освещалось во множестве докладов иностранных послов, что воспевали не красоту госпожи (все считали ее не столь привлекательной!), а её ум и мудрость. Чуть раньше родился и шестой ребёнок султана, а потому отныне весёлая госпожа посвятила себя заботам о младшем сыне. Джихангир родился недоношенным, а потому врачи не давали гарантий выживет ли тот. Однако молитвами матери, ребёнок, пусть и страдая от ужасных болей, не торопился отправиться на тот свет. — Аллах милосердный! Пусть лучше страдаю я, но только не мои дети… — шептали губы славянки и у Мустафы сердце разрывалось. Он ничего не мог сделать. Никто не мог. Так или иначе, мальчик выжил, только… всё чаще шехзаде ловил себя на мысли, что смотрит на Хюррем не так, как положено смотреть на мать сыну. Да, он любил её, однако любовь эта была далека от чувств других его братьев и сестры. Они восхищались ей как своей матерью, он как женщиной. Но когда всё это началось? Когда именно наложница отца, пусть и не мать по крови, стала для него дороже чем кто-либо иной? На на сей вопрос у Мустафы точного ответа не было.***
— Валиде, я… — юноша осёкся. Никогда прежде он не видел в её глазах столь сильной ненависти. Но, конечно, он догадывался с чем именно это могло быть связано. Мехмед… кто-то напал на него в лесу и едва не убил. Разбойников спугнула подоспевшая стража. Иначе могло бы произойти огромное несчастье. — Не притворяйся, что не знаешь чьих это рук дело! Я всё знаю… мне известно, что из этого дворца меня изгнать хотят. Однако ты уж поверь, Мустафа, вместе со мной ко дну пойдут и все остальные. Так и передай друзьям! — воскликнула госпожа и буквально вытолкнула его из покоев. Мустафа не сопротивлялся. Его Валиде — огонь, с которым опасно вступать в схватку.***
— Думаешь, голубь может победить орла? — услышал он, выходя из покоев султана. — Ты ничто, Ибрагим! Я же — законная жена Повелителя! Я — мать его детей. Сулейман не раз уже доказал, как много я для него значу. А ты, Ибрагим? Зять султана, великий визирь, любимый супруг Хатидже султан, однако это ничего не значит. Как был рабом, так им и остался. — Но ведь покои султана уже открылись. И трон твой вот-вот развалится. В тот день Хасеки султан не покидала собственных покоев, став настоящей затворницей. Тем временем Фирузе хатун, вот уже несколько лет бывшая любимой наложницей правителя, задрала нос почти до самого потолка. Мустафа в гаремные дела вмешиваться не любил, однако он боялся за мать. И такая буря поднималась в душе юноши при одном взгляде на рыжеволосую славянку.***
— Зачем звал меня? — негодовала Хюррем. — Ответь скорее, я очень спешу… — Не к Повелителю часом? — с иронией спросил Паргали. — Если так, то в этом нет нужды. Понимаешь ли, государь наш позвал к себе любимую наложницу и видеть тебя не желает. Хюррем удивленно посмотрела на пашу. Судя по довольному выражению лица, он не лгал. Он получал удовольствие от боли, которую испытывала жена падишаха. — И что? Ты ради этого меня позвал? — спросила женщина, собравшись наконец с силами. — Не только, есть ведь ещё один вопрос, — он поднялся со своего места и почти вплотную подошёл к хасеки, — ты хочешь, чтобы твои дети выжили? Ну, конечно, кто же не хочет? И если будешь послушной, тогда они выживут. — Это я-то что-то должна? — послышался нервный смешок. — Ты уже не так сильна, Хюррем, — сказал Ибрагим, пронзая её стрелой из полных яда слов, — а в покоях повелителя отныне место для другой, — женщина хотела уйти, как мужчина схватил её за локоть, — куда это ты? — спросил тот, решив видимо, что столь обидные слова вызовут в госпоже приступ отчаяния. А ведь от отчаяния люди способны на многое. — Отпусти! — Куда же ты так спешишь? — Отпусти, иначе… — Иначе что? — его голос был полон сарказма, взгляд иронии. — Повелителю до тебя нет абсолютно никакого дела. Ты осталась одна, а я же наоборот, набрал силу и теперь… могу всё… — он коснулся её шеи, чуть надавив подушечками пальцев. Хюррем почувствовала ещё в первые несколько минут пребывания в покоях паши, как в воздухе витал аромат вина. Иначе бы Паргалы себе такого никогда не позволил. — Может быть, однажды ты одержишь ещё очень много побед. Но всё равно, осознание того, что ты проиграл одну, но такую важную битву, рано или поздно сломит твой дух, — после сказанного он буквально вытолкнул её. Хюррем могла бы закричать, пожаловаться султану, однако… даже после всего она оставалась любящей женщиной, у которой разрывалось сердце от неверности любимого.***
Она сняла свою корону, украшенную рубинами, сняла все украшения, оставив лишь перстень с изумрудом. Пусть её похоронят вместе с ним. Вытащив бутылочку с прозрачной жидкостью, она откупорила её, готовясь выпить. И лишь губ едва коснулся прозрачный яд, как на балкон госпожи буквально влетел старший шехзаде, не давая женщине возможности совершить непростительный поступок. Заметив юношу, Хюррем упала в объятия того, потеряв всякую возможность оставаться стойкой в подобной ситуации. Славянка слабой не была и за долгие годы научилась справляться с эмоциями. Но сейчас, когда мерзкая Фирузе отобрала у неё ночь четверга, да ещё и вела себя так дерзко, то… на душе становилось тоскливо. Мустафе тоже было плохо, ибо он чувствовал себя предателем. С одной стороны, не будь Фирузе, Валиде проводила бы все свободноё время с падишахом, но ведь вдали от супруга Хюррем становилась сама не своя. Сегодняшний поступок доказывал, насколько сильно женщина любит султана, а это терзало душу наследника. — Прости меня, Мустафа, — родная или нет, она заменила ему мать, — мне известно, что ты бы никогда не навредил своему брату. Всё этот змей Ибрагим, он хочет разрушить нашу связь. Хочет навредить нам. Но ты ведь… ты ведь не пойдёшь у него на поводу, так? — Никогда! — говорит наследник, зная точно, что не сможет пойти против Хюррем. — Но поклянитесь, что больше не станете пытаться убить себя, — он полон решимости. — Увы, Мустафа, я ничего не могу обещать. Хотелось бы… но не в силах преодолеть себя. — А если… той наложницы не станет, тогда вы снова станете собой? — срывается с его губ вопрос. — Даже не думай об этом… прежде всего нужно себя защитить. Ты единственная надежда братьев и сестры и… моя надежда тоже. Я люблю тебя, сыночек, очень люблю, — она сильнее прижимает юношу к себе. — И я люблю… Валиде… — отвечает шехзаде понимая, что хасеки видит в нём лишь ребенка. Что ж… лучше так, чем вообще никак.***
— Ты уверен? — Своим глазами видел, эта змеюка сожгла себя… собственными руками. Только что… — Так вот что за шум был… — изрекает наконец хасеки и возвращается к перепуганным детям. Она запретила им покидать покои до выяснения всех обстоятельств. — Что случилось, матушка? — Фирузе… покончила с собой… — Так ей и надо, — принцесса довольно улыбнулась. — Михримах! — чуть повысила голос Хюррем. Конечно, её радовало, что дочь разделяет взгляды матери, однако опасно было показывать это. — Афифе хатун, необходимо как можно скорее похоронить бедняжку. — Но повелитель… — женщина осеклась под гневным взглядом госпожи. Всем было известно, что мятежная султанша всегда добивается своего, а те, кто противятся ей, долго не живут.***
— Мне не было никакого проку от смерти той хатун. В конце концов, повелитель всё равно бы выслал её. Жить под одной крышей с лазутчицей… возможно ли? — Но мог ведь быть и другой исход, при котором султан бы взял себе вторую жену. И не лги, что такая перспектива не пугала тебя, — стоял на своём Ибрагим, — в конце концов, Фирузе была из рода Сефевидов. Дети от неё были бы чистых кровей. — И как же ты не поймёшь, паша, в сердце повелителя только я. И сколько бы девушек ни побывало в его покоях, лишь я одна им любима по-настоящему. — Но я всё равно найду подтверждение тому, что девушка покончила с собой из-за тебя. — Как хочешь… паша хазрет рели, — женщина пожала плечами. Конечно, рыжеволосую и саму мучил вопрос: почему персидская змея поступила так? Ведь её бы всё равно не казнили. Неужели испугалась позора? Но ведь тогда она могла бы исполнить задуманное после вынесения окончательно решения. Нет, это всё было очень и очень странно. И… (А если… той наложницы не станет, тогда вы снова станете собой?) «Да быть того не может…» — и как бы в подтверждение сомнений госпожи она встретилась взглядом с Мустафой, который неожиданно появился из-за поворота. — С вами всё хорошо, матушка? — он был явно взволнован. — Всё прекрасно, — ответила рыжеволосая, улыбнувшись, — а как ты? — Увидел вас и стало лучше, — Хюррем и не догадывалась, что для шехзаде эти слова были не пустым звуком. Он и правда чувствовал себя поистине счастливым в присутствии матери. — Только, пожалуйста, ничего от меня не скрывай, — она взяла его лицо в свои руки, — знай, я всегда пойму и помогу тебе, сыночек. — Знаю, Валиде, я знаю это… и не предам вашего доверия. — Шехзаде, — к ним вышел Паргалы султана. — Паша, — кивнул в ответ наследник. — Надеюсь, вы готовы к охоте? — Охота? Какая охота? — заволновалась рыжеволосая. — Повелитель приказал устроить охоту. Не волнуйтесь, там будем лишь мы с шехзаде и государь. «Вот поэтому я и волнуюсь…» — если бы Хюррем умела убивать взглядом, то Ибрагим уже давно был бы мертв. Дело понятное, визирь хочет либо причинить её сыну вред, либо настроить его против братьев. Увы, женщина пока ничего не могла сделать, ей оставалось только ждать подходящего момента. Не догадывалась она, что у старшего наследника уже есть свои планы на судьбу паши, так и не ставшего ему родным. Мустафа знал, что Ибрагим влюблён в его матушку, а это вызывало в шехзаде гнев. Он никак не мог простить этого наставнику, ибо чувства султанши по отношению к паше были противоположными. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять как сильно госпожа ненавидит Великого визиря. И если верить гаремным слухам, было за что. — Береги себя! — сказала Хюррем напоследок и скрепя сердцем, отпустила сына. Он стал ей совсем как родной. С самого первого дня знакомства она любила его, а после смерти Махидевран она приняла твердое решение дать мальчику достойную жизнь (без матери во дворце не выжить!). И будет Аллах свидетелем, она никогда не желала зла Мустафе и искренне обрадовалсь узнав, что султан позволил ей заменить ему мать. «Это для вас, Валиде…» — подумал наследник, бросив на мать взгляд. Он знал, что с охоты живыми вернутся не все.