Один ветер на двоих

Фуго стучится тихо и входит, чуть нажав на дверную ручку. Её юбка шуршит о деревянный край, когда она, повернувшись спиной, закрывает дверь, покрытую уже слезающей тёмно-зелёной краской, на ключ. — Мы обе знали, что это произойдёт. Улыбка девушки, такая кроткая и беззлобная, липнет Джорно где-то к сердцу, когда Паннакотта разворачивается и опирается спиной о зелёное дерево, чуть задрав подбородок. Они смотрят друг другу в глаза секунд тридцать, и именно за эти тридцать секунд Джованна осознаёт, что хочет припасть губами к изгибу шеи Паннакотты. Фуго моргает, отлипает от двери и медленно шагает в середину комнаты. — Не вставай. Она говорит это, когда видит, что Джорно готова подойти к ней, готова оставить кровать, потому что видит в её глазах точно такое же желание, как и у себя. — Жарко здесь, да? Паннакотта задаёт этот вопрос и чуть ослабляет галстук. Именно он летит на пол первым, и Джорно, глядя на шёлковую ленту на полу, понимает, что готова в зубах принести ей его обратно; но только тревожно ведёт глазами. Ей хочется, очень хочется, чтобы Паннакотта разделась быстрее, но в то же время осознаёт, что её собственное желание совсем не зависит от того, в одежде ли Фуго, или нет. Ей нравится, как плотная ткань экстравагантного пиджака очерчивает её лопатки, и ей нравится представлять, как она целует каждую родинку на этой обнажённой спине. Ей нравится, как складки оливковой юбки струятся у её ног, и ей нравится думать, как она позволит этим красивым ногам упереться в её плечи. Пиджак тихонько шуршит, перед тем, как спасть с плеч девушки, и Фуго, едва ткань касается пола, наклоняется вниз, чтобы снять кожаные ботинки. Джорно смотрит, как её пальцы сгибаются, чтобы развязать жёсткие шнурки, и хочет упасть к этим ногам, и чтобы Фуго гладила её по голове, пока она осторожно вынимает её изящные ступни из обуви. За ботинками следуют тонкие чулки: на одном толстая стрелка от самой пятки и до просиликоненного края, на втором — бесконечные затяжки, что спереди, что сзади. Они оказываются на полу, словно сброшенная змеиная кожа, и Джорно видит, как в закатном солнце, что пробирается сквозь деревянные жалюзи неаккуратными пятнами, на ногах Фуго блестят тёмно-пшеничные волоски. На Паннакотте остаются юбка и бра — и, едва опустившись глазами к рёбрам, Джорно понимает, что хочет впечатать тысячу своих поцелуев в мягкий живот Паннакотты. Даже наручные часы — и те оказываются снятыми, но Джорно не помнит, пришла ли Фуго уже без них или обронила где-то здесь, в этой комнате. Девушка встряхивает волосами и заводит руки за спину, чтобы расстегнуть молнию на цитрусовой юбке, и, скользя по плавным бёдрам Паннакотты, юбка падает на ковёр так же, как и пиджак, и чулки. В одном белье, она подходит к Джованне, смотря на неё сверху вниз. Берёт её лицо в свои руки, проводит пальцем по губам и наклоняется к ней прежде, чем пальцы Джорно касаются её спины. Поцелуй в губы выжигает на душе Джорно что-то, что по форме не похоже ни на одно создание или предмет, что есть в этом мире. Под уверенными губами Фуго её собственные губы плавятся в осознании собственной греховности и безнадёжности, и, когда Паннакотта отстраняется, на глазах Джорно кристальными каплями замирают слёзы. Она тянется к застёжке её бра, одно движение — и лямки чёрной ткани спадают с плеч Фуго, и бельё падает вниз. Джорно старается не дышать, старается не смотреть на неё, но видит её насквозь. Это интимнее, чем секс, это глубже, чем дружба, это осознаннее, чем понимание. Джорно прижимается головой к туловищу Паннакотты, обхватив дрожащими пальцами её рёбра, и шепчет что-то в пустоту, что-то, что напоминает молитву или предсмертный бред. На её макушке оказываются ладони Фуго, и медленными, скользящими движениями пальцы Паннакотты расплетают золотую косу, откидывая волосы за спину девушке. Фуго приходится отстраниться, чтобы снять с себя последнее, что на ней осталось, и чёрные стринги валяются уже где-то у кровати. Она смотрит Джорно в глаза, и та понимает, что это значит: «Смотри, я нага перед тобой. Я честна перед тобой и я тебе доверяю. Я хочу, чтобы ты это знала. Я вверяю себя тебе. Я тебя не раню». Поэтому Джорно не останавливает руки, которые касаются молнии её пиджака и тянут язычок вниз. Джованна ведёт плечами, когда оказывается без одежды, и почти что скидывает с себя туфли, которые так мешаются ей сейчас. Джорно без колгот и без чулок — поэтому она сама тянется к молнии сбоку своей юбки, пока Фуго не останавливает её и не садится перед ней на колени. Паннакотта не смотрит на неё, лишь только медленно поднимает подол мятой юбки, и, откидывая её вверх. Угловатые пальцы впиваются в бёдра Джорно, и она кладёт свои ладони на обнажённую спину Паннакотты, упираясь ногтями в загоревшую кожу. Фуго спускает пальцы дальше, поглаживая ямки на внутренней стороне бёдер у самой промежности Джорно, от чего кожу Джованны покрывают мелкие мурашки. Паннакотта движется большим пальцем по её белью вверх и, когда задевает клитор, чувствует, как пальцы на её спине чуть ослабляют давление и мелко дрожат. Фуго повторяет это движение, чтобы следом услышать рваный вдох и увидеть, как пальцы Джорно тянутся к её белью, чтобы окончательно стянуть его. Но Паннакотта оказывается поднятой и втянутой в неловкий поцелуй с открытыми губами и мечущимся языком, и Джорно удаётся затянуть её на кровать. Джованна скидывает с себя остатки одежды и сомнения, а ещё так нежно гладит Паннакотту под грудью, едва касаясь сосков. Джорно оказывается голой немного быстрее, чем Фуго успевает сообразить, и уже жмётся к ней всем своим пылающим телом. Джорно потеряла голову ровно в тот момент, когда увидела Фуго, слизывающей кровь с большого пальца за столиком того неаполитанского ресторана. Она это ещё не осознала, но осознает очень скоро, и даже, к её ужасу, позволит эмоциям взять верх над её разумом. Джованна знала, что намеренно даёт превосходство чувствам над мыслью, но в том и была прелесть: сейчас она осознавала это так чётко, что от весьма не эфемерного ощущения чешуекрылых у себя в брюшной полости хотелось вспороть себе живот хоть почтовым ножом, что лежал на прикроватной тумбочке. Джорно оказывается сверху, опуская руку чуть ниже лобка. Её поцелуй жмётся за ухом, у шеи, на губах, и она накрывает Фуго всей ладонью, проводя вниз. Джованна чувствует, как вибрирует грудная клетка, когда она касается клитора и перекатывает его между двух пальцев. Паннакотта под ней дёргается, и не знает, куда деть свои руки, но находит ими ключицы и затылок, прижимая Джорно к себе ещё ближе. Её пальцы проникают внутрь, совсем неглубоко, и размазывают выступившую смазку по всей поверхности губ, орошая клитор. Фуго отрывисто дышит, поднимает спину и втягивает живот, и ладонь Джорно оказывается зажатой между бёдер Паннакотты, когда с её губ срывается всхлип. Фуго вдыхает полной грудью и задерживает дыхание, когда вновь позволяет Джованне себя поцеловать. Джорно никогда не простит себя за то, что позволила Паннакотте завести её так далеко, но ведь это Фуго растекается под её пальцами, это Фуго льнёт к её раскрытым губам, это Фуго запустила свои пальцы в её лобковые волосы и готова опуститься ниже, если Джорно ей позволит. Её язык шершавый и горячий, а ещё она так томно дышит, накрывая её языком. Кончик языка Паннакотты скользит вниз, и Джорно знает, что она хочет ей сейчас сказать: «Я действительно тебе нравлюсь». Джованне кажется, словно она — спелый грейпфрут, сочащийся горько-сладким соком под сильными пальцами, что вот-вот разломают его пополам, но пока лишь аккуратно снимают с него толстую корку. Фуго гладит её пальцем у входа, губами обхватив нежную головку, пока с губ Джованны не срывается: — Ты можешь... Пальцы... Девушка понимает её, и глядя на её лицо, на складочки на животе и на трепещущую грудь, она вводит указательный палец. Джованна сжимается вокруг неё и гладит растрёпанные волосы на голове Паннакотты, когда начинает дышать чуть чаще. Она напрягается, она чувствует, что ещё пара движений, и её бёдра и нижнюю часть живота сведёт в неописуемо тягучей истоме, но смеет отпустить стон, лишь когда она на пике. Голос немым комом застревает у неё в горле, когда Джованна кончает, и Паннакотта отстраняется не сразу, лишь только расслабив язык. Пальцы на ногах Джорно сгибаются, и она чувствует, что готова зарыдать. Приятное опустошение в груди в момент становится отвратительным, и всё те тёплые волны, что разливались по телу секунду назад, вызывают отторжение. Она тянется к Паннакотте и обхватывает её руками как маленький ребёнок, и чувствует её, кожа к коже. Ещё никогда она не чувствовала себя настолько опустошённой и настолько счастливой одновременно. Объятия Фуго по-настоящему греют. Джорно гладит её лопатки, что так хотела поцеловать, и самозабвенно вдыхает запах её кожи. Она прижимается щекой к груди Паннакотты, прикрыв веки. Джорно чувствует, как губы на её макушке улыбаются, а ещё чувствует поток тёплого воздуха у себя в волосах, как если бы Фуго усмехнулась. Джорно хмурится, и говорит тихо, но уверенно: — Ты должна уйти. Хриплый шёпот Паннакотты вызывает ни что иное, как неконтролируемое желание прорыдаться. — Да. Я знаю.

Джорно не могла перестать смотреть на всё отдаляющуюся фигуру в фисташковой юбке, которая непрерывно смотрела им вслед. Лодка плыла слишком быстро, чтобы она успела смириться что же всё-таки произошло, и она из последних сил хваталась за мысль, что один и тот же ветер колышет её волосы и её юбку. Больше их ничего связывать не может.