«В списке погибших подающий большие надежды студент <....> Вэй Усянь»
После этой строчки телефон летел в стену, а буря внутри разрасталась до масштабов космоса. Он погиб. И мир в одно мгновение остановился. Дышать не получалось, а глаза неприятно жгло. Осознавать это не представлялось возможным. Буря внутри постепенно угасала принося за собой лишь пустоту и режущую боль, терпеть которую было практически невозможно. Их ломало. Каждого по-своему. Один потерял человека, любовь к которому он долгие годы носил в своём сердце. Второй потерял брата, которого любил и которому завидовал, всегда находясь в его тени. И теперь казалось, что земля ушла из-под ног, а голова стала такой тяжёлой будто ещё немного и она взорвётся. «Его больше нет» - шальная мысль в агонии билась о черепную коробку, не давая думать ни о чём кроме. «ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ. ЕГО НЕТ. НЕТ.» - и хотелось взвыть. От осознания этого голова шла кругом, боль сжималась вокруг тяжёлым кольцом, а сердце пропускало дюжину ударов за раз. В груди саднило. Дышать становилось всё тяжелее и казалось, что воздух и вовсе закончился. Крик эхом разносился по дому, перескакивая от одной стены к другой, поглощая всё вокруг. Лежащий на полу разбитым экраном вниз телефон разрывался от трели уведомлений, на которые не хотелось реагировать, которые сейчас были такими неважными и ненужными, что несчастный телефон просто был забыт где-то в том углу, в который улетел. Хотелось одного — напиться. До беспамятства. До рвоты. До больной головы на утро. До глупых поступков, о которых не вспомнишь. Просто чтобы не думать. Или чтобы дать себе возможность заплакать. Выпустить накопившуюся боль наружу. Забыться. Внутри остались лишь боль и страх, которые впивались в органы, рвали изнутри на куски, вновь собирали и вновь разрывали. Бесконечное множество раз. В ушах звенело от собственного крика, который стал похож больше на вой дикого раненого зверя, находящегося на пороге смерти. В смятении прошли похороны. Заплакать не получилось даже на могиле. Лишь гневный взгляд бросался на наспех купленные цветы, которые казались неуместными, потому что это было неправильно. Сама его смерть неправильная. Невозможная. Но, однако, теперь они стоят вот здесь — посреди кладбища, среди тысячи таких же могил, среди тысячи таких же навсегда ушедших. И они остались вдвоём. С фотографии на них смотрел улыбчивый юноша с пронзительными серыми глазами, небольшой ямочкой на щеке и чёрными, подобно вороному крылу, волосами. Один благоговейно носил в себе любовь к этому юноше, но так и не смог признаться. Не успел. Не получилось. Опоздал. И ногти впивались в ладони в попытке отрезвить разум, а на лице залегла настолько глубокая тень, что и без того всегда хмурое лицо выглядело мрачнее тучи. Второй настолько сильно завидовал, что эту зависть можно было сравнить с ненавистью, если бы не настолько сильная братская любовь. Он по-настоящему любил его, как старший брат любит своего младшего брата, пусть они и не являлись братьями по крови. И пусть он всегда завидовал и всегда был в тени этого улыбчивого паренька, пусть всегда хотел понять, какого быть ИМ, он всегда любил его и потеря эта была сродни вырванному сердцу. Их связывало общее горе потери, когда нет сил уже даже кричать. Они стояли здесь, вдвоём, в абсолютной кладбищенской тишине, и никто из них так и не решался произнести хоть слово. Так прошёл час, прошёл второй. Солнце неумолимо двигалось на Запад, оставляя за собой тёмно-оранжевый след на небосводе. Прошёл третий час, но они всё также стояли, каждый по-своему вкрадчиво смотрел на могилу, усыпанную сотней цветов, смотрел на фотографию, с которой улыбался самый близкий человек. На небосклоне появились первые звёзды. - Ваньин, - раздался тихий чуть хрипловатый голос откуда-то сбоку, - пошли напьёмся. - Ванцзи, ты же не пьёшь. - Усмехнулся Цзян Чэн, как-то равнодушно глядя на своего собеседника. И ведь правда — все знали о том, что Лань Ванцзи абсолютный трезвенник. - Пошли напьёмся. - Не менее равнодушно вновь повторил своё предложение стоящий рядом Ванцзи. Его золотые глаза были устремлены прямиком в глаза на фотографии, а брови были сведены к переносице, даруя их хозяину настолько грозный вид, что будь на месте Цзян Ваньиня кто-нибудь другой, то сразу же невольно отступил бы на пару шагов в сторону. Цзян Чэна данное положение вещей удивило бы в другой раз, но теперь эта просьба казалась криком о помощи, которая необходима им обоим сейчас. И это вызывало лишь усмешку. Горькую и тяжёлую. Они никогда толком не общались и единственное, что связывало их все эти долгие годы — это Вэй, чёрти его дери, Усянь. Они были одни — одни, кто остался рядом с Вэй Усянем, когда остальные отвернулись. Единственные, кто любил его, кто уважал его. И, наверное, единственные во всей Поднебесной, кто столь сильно скорбел по нему. - Пошли напьёмся. - Осторожное прикосновение к чужому локтю и горестная усмешка на губах — всё, чем мог ответить Цзян Чэн на данное предложение. Напиться хотелось давно. И хотелось напиться не в одиночестве; но никто не мог сравниться в стремлении и выдержке в делах алкогольных с самим Цзян Чэном. Перепить Цзян Чэна мог только Вэй Усянь, но сейчас он был причиной, по которой хотелось опустошить ближайший бар до последней капли. Так они простояли ещё минут сорок, не в силах покинуть кладбищенские холмы. А после, будто синхронно, плечом к плечу покинули кладбище. Тишину так никто и не нарушил. Общих тем у них никогда не было, они даже не знали, как поддержать разговор друг с другом. Но сейчас друг у друга были только они, и только они могли понять всю ту боль, что переживал каждый из них. Сумеречное небо было усеяно миллионами звёзд, а о недавнем солнце напоминала только красно-бордовая полоса над линией горизонта. Они шли в абсолютной тишине, не в силах произнести хоть слово. Один шёл, высоко подняв голову. Второй шёл, вжав голову в плечи, будто прячась от ветра, которого нет. И лишь изредка касались друг друга локтями, теряя равновесие на миг. Ближайший бар выглядел максимально ярко. Неоновые вывески броскими кислотными цветами приветствовали всех пришедших. Они вошли внутрь и, не желая видеть ещё кого-то, устремились в самый конец просторного помещения, где не сидели люди. Молчание уже стало изрядно тянущимся и напрягающим, воздух вокруг становился тяжёлым и эта тяжесть ощущалась физически. Официант быстро принёс заказанный алкоголь и также быстро удалился, понимая по виду гостей, что их лучше лишний раз не трогать. За свою короткую жизнь Цзян Ваньин в отношении алкоголя усвоил одно — как бы тебе не хотелось напиться — начинать нужно с малого, иначе ты быстро протрезвеешь и ты никогда не получишь того эффекта, которого ожидал. Ванцзи ничего не понимал в алкоголе, да и пить не умел от слова совсем, поэтому весь выбор алкоголя оставил на Цзян Чэна, признавая его более опытным.***
- Ванцзи. Эй, Ванцзи, - осторожным движением руки, Цзян Чэн накрыл пиалу с вином в ладони парня своей ладонью, не давая тому опустошить её, - пей медленнее, иначе мне придётся тащить тебя домой на себе. - Плевать. - Резким движением убрал руку Цзян Чэна с пиалы, Ванцзи залпом опустошил её, с характерным стуком ставя обратно на стол. - Останусь здесь. - Нет, так дело не пойдёт. Времени у нас ещё много. Пей медленнее. Алкоголь от тебя никуда не убежит. - Цзян Чэн накрыл ладонь Лань Чжаня своей, осторожно поглаживая ярко выраженные суставы чужой руки указательным пальцем. Оба они уже были достаточно хмельные, чтобы позволять себе такие вольности и мало-помалу развязывать языки для разговора. Но Лань Чжань выдернул ладонь из-под чужой, прижав освободившуюся кисть к груди. - Ваньин... - Лань Чжань расфокусировано посмотрел на сидящего напротив Цзян Чэна, - Расскажи о нём. - Просьба была произнесена настолько тихо, что никто другой бы не услышал её. Цзян Чэн лишь вздрогнул, внимательно вглядываясь в лицо Лань Ванцзи. Рассказать? Что он мог рассказать о Вэй Усяне? Что мог? Что можно рассказать? И Цзян Чэн вновь усмехнулся в своей привычной манере. - А что ты хочешь о нём услышать? - Ваньин играл с наполненной пиалой, переливая терпкое вино с одного края на другой, практически выливая его на стол. - Ты ведь и сам знаешь о нём многое. - Ты его брат. - Ванцзи смотрел куда-то в пустоту, всё также прижимая ладонь к груди. Цзян Чэн вдруг подумал о том, что осквернил бедного Лань Ванцзи и тихонько рассмеялся в кулак. - Что смешного? - Да нет, нет. Просто ты так забавно прижимаешь руку к груди. Не смог удержаться. Извини. - Откашлявшись в тот же кулак, Цзян Чэн вновь устремил взгляд в золотые глаза Ванцзи. - Что ты хочешь знать? Теперь уже нет границ дозволенного. Можешь спрашивать всё, что хочешь. - Цзян Чэн вновь усмехнулся. Теперь и впрямь границ дозволенного нет. Не важно что он скажет, Вэй Усяня больше нет, и Лань Чжаню можно было знать многое. Ваньин чувствовал, что ему просто можно рассказать: не важно что. - Откуда у него та... Та татуировка на груди? - Шрам. - Что? - Это шрам. Не татуировка. Красиво выглядит, да? - Ванцзи кивнул. - Когда мы поступили на первый курс. Вэй Ин был настолько счастлив, что решил отпраздновать это с большим размахом. Тогда мы и перебрали. В итоге мы зашли в салон, в котором, как оказалось, работает известная мастерица, которая занимается шрамированием. Ему это показалось забавным, мне тоже. В итоге я имею огромный лотос во всю спину, который я, конечно же, после того дня не раз корректировал, а он имел шрам в виде солнца, выполненный в новомодном стиле «брэйдинг». Проще говоря, это художественное клеймение кожи. Хорошо, что мы тогда с Хуайсаном уговорили его не отказываться от наркоза. - Цзян Чэн мягко улыбнулся, предаваясь воспоминаниям. Тёплым и светлым, таким же, каким был Усянь. - Он любил сделать что-то из ряда вон. - Теперь усмехнулся Ванцзи. Даже усмешка на его губах выглядела поистине странной, ведь он никогда не позволял себе никаких проявлений эмоций. Разве что иногда позволял себе хмурить брови, когда недоволен или зол, как тогда на кладбище. - Да, он любил такое. Однажды он решил пошутить и раскрасил розовой краской машину ректора. Ему бы могло влететь тогда — и крупно, но он отделался лишь исправительными работами в библиотеке. Ему всё сходило с рук и все его обожали. - Очередная пиала с вином была опрокинута в глотку, уже не обжигая своей крепостью. - А ты всегда ему завидовал. - Изрядно захмелевший Лань Чжань придвинулся ближе и практически лёг на стол, подпирая рукой казавшуюся очень тяжёлой голову. - Завидовал. - Тянет хмельным голосом и будто смеётся. - Да, завидовал. С того момента, как родители привели его в наш дом. Всегда. - Цзян Чэн опустил голову, смотря куда-то под собой, и до белых костяшек сжал кулаки. Никто никогда не осмеливался сказать нечто подобное ему в лицо и от этого в груди разливалось непонятное чувство, напоминающее злость. - И не тебе судить об этом, господин Лань. Ты ведь сам не признался ему в своих чувствах, хотя любишь его ещё со школы. - Ванцзи удивлённо распахнул глаза. Он надеялся, что ему послышались слова Цзян Чэна. Лань Чжань не стал отвечать на словесную атаку Цзян Чэна. Всё это выглядело так по-детски и неправильно. И Ванцзи прекрасно понимал, что эта наивная игра «кто кому сделает больнее» не принесёт ничего хорошего и в лучшем случае закончится дракой. - Пошли прогуляемся, Ваньин. - Ванцзи привстал со своего места, но тут же упал обратно, не удержавшись на ногах. - И куда ты собрался? Ты на ногах не стоишь. Ванцзи, тебе определенно совершенно точно нельзя пить. - Я никогда не пил до сегодняшнего дня. - Честно признался Ванцзи; Цзян Чэн в такой честности не нуждался, все и без этого были в курсе, что спортсмен, отличник и гордость всего института никогда не пил. - Будет что детям рассказать. - Цзян Чэн впервые за долгое время улыбнулся просто так. С Лань Чжанем было удивительно спокойно, и сейчас, пьяный и открытый Лань Ванцзи не казался тем заносчивым зубрилой, за которым толпами бегали все студентки (и не только) университета. Ванцзи был обычным. Со своими слабостями, эмоциями, огромной волей. Честный и прямой. Благородный и открытый. С таким Ванцзи хотелось общаться. Хотелось пить и хотелось прожить этот момент безграничной грусти. С ним. Цзян Чэн улыбнулся своим мыслям и сам поднялся, едва пошатываясь. - Пошли. - Цзян Чэн протянул руку Лань Ванцзи. Ванцзи неспешно принял чужую руку. Он никогда не был так близко с кем-то, кроме Вэй Ина. И то только по причине того, что сам Вэй Ин был по натуре таким человеком, которого сложно было отцепить от себя, если уж он к тебе привязался. «Был» - неожиданно пронеслось в голове Ванцзи, возвращая его обратно в реальность, в которой больше не было его Вэй Ина. - Не привык думать о нём в прошедшем времени. - Неожиданно произнёс Ванцзи. Он встал под сочувствующий взгляд Цзян Чэна и осторожно оправил измятую рубашку. - Куда пойдём? - Куда угодно. У нас впереди вся ночь. *** Ночь на удивление была спокойной и тёплой. Город спал, мир спал. И казалось, что есть только они, идущие в обнимку, едва переставляя ноги. Цзян Чэн пил вино прямиком из бутылки, много и увлечённо рассказывал о всех совместных похождениях с Вэй Ином. - Ванцзи, может, ещё вина? - Цзян Чэн удерживает практически висящего на себе за талию, крепко прижимая к себе, чтобы не уронить. - Я не пью ни с кем из одной бутылки. - Ты идёшь со мной в обнимку больше трёх часов. - Цзян Чэн вздохнул. Даже будучи пьяным, Ванцзи не изменял своим принципам и старался вести себя привычно сдержанно. Это забавляло и настораживало одновременно. - Так что в этом нет ничего страшного. - Есть. - Хмельной Ванцзи смешной и открытый, похожий на маленького ребёнка. - Тогда я предлагаю пойти ко мне. Я живу здесь недалеко. Ванцзи кивнул, отвечая согласием на предложение. Он никогда не был в том доме, хоть Вэй Ин и постоянно звал его к себе посмотреть фильм или сделать какой-нибудь проект по учёбе вместе. Лань Чжань всегда холодно отказывался от предложения возлюбленного. Он обещал, что эти чувства останутся только его и он никогда не очернит этой безумной любовью его дорогого и такого важного Вэй Усяня. Лань Ванцзи никогда не осмелился бы признаться, потому что Усянь был недосягаем для него подобно некой далёкой звезде, которая никогда не окажется в его руках.***
Один хотел быть любимым и хоть на мгновение забыть о своей боли. Второй устал от разрывающей его зависти и хоть на мгновение хотел понять, какого быть Им.
***
Он неспешно подошёл к Ванцзи со спины. Руки дрожали не то от выпитого алкоголя, не то от страха. Может, от всего вместе. На нём была надета лишь тонкая хлопковая рубашка с закатанными до локтей рукавами, наполовину расстёгнута, оголяя тонкие ключицы и подтянутую грудь. В руках он держал широкую чёрную шёлковую ленту, достаточно плотную, чтобы не пропускать свет. - Ванцзи... - тихий голос разрывал пустоту квартиры. Лань Чжань вздрогнул и хотел было обернуться, но цепкие руки обвивали шею, не давая возможности посмотреть назад. - Я хочу подарить тебе возможность снова его увидеть. Он будет рядом. Будет твоим. - Шёпот где-то над ухом звучал размеренно и мелодично. Горячее дыхание обжигало кожу. - Ваньин? - Лань Чжань прикоснулся пальцами к чужим ладоням, осторожно накрывая их. Руки Ваньиня меньше, пальцы тоньше, кожа мягче. И в нос резко ударил знакомый запах. Запах Вэй Усяня. - Тише. Забудь, что я здесь есть. Закрой глаза. - Ваньин медленно выскользнул из чужих рук, оглаживая грудь Лань Чжаня ладонями. - Здесь есть только ты, - губы Ваньиня едва касались уха Лань Чжаня. Голос был бархатный, а сквозь плотный шлейф одеколона Вэй Ина пахло вином и сигаретами, - и твой любимый Вэй Ин. Мягкая ткань скользнула по лицу, приятно поглаживая кожу под собой. Повязка прижалась в области глаз, плотно закрывая их, не давая возможности видеть хоть что-то. Без зрения все ощущения резко обострились. Обоняние, осязание, слух - всё это было настолько накалено, что каждое следующее движение Ваньиня ощущалось в десятикратном размере. - Заканчивай эти игры. Не смешно. - Ванцзи хотел сорвать повязку, поймать Ваньиня за руку и спросить, что он всё-таки задумал, но все попытки были сведены на нет, когда на колени сидящего Лань Чжаня плавным движением сели. Ванцзи вновь почувствовал запах Вэй Ина, а щеки обожгло холодными прикосновениями чужих рук. - Закрой глаза и представь, что твой возлюбленный с тобой. Лань Чжань. - Шёпот в самые губы. Чужое дыхание ощущалось на лице. А чужие пальцы плавно очерчивали линию скул, медленно спустились к губам, чуть надавливая, провели по ним, размыкая, задевая тонкую кожу ногтями и следом губы уже накрывали чужие. Цзян Чэн впервые позволил себе быть слабым. Кожа под прикосновениями Ванцзи практически плавилась и чужие руки были такими грубыми и нежными одновременно, хотелось кричать от удовольствия всякий раз, когда Ванцзи касался губами плеч сквозь тонкий хлопок рубашки. И всякий раз с губ Лань Чжаня срывалось имя — родное и ненавистное — чужое. Цзян Чэн не жалел: он сам хотел, чтобы его назвали так, чтобы понять, какого это — быть Вэй Усянем. Руки Лань Чжаня горячие и сильные. Губы требовательные, а голос настолько нежный, что каждое слово, извлекаемое из его уст, было подобно мелодии, греющей и пронизывающей до самого дальнего уголка души. Голова шла кругом от каждого движения, каждого толчка. Лань Чжань не давал сделать ни одного лишнего движения, прижимая собственным телом к дивану, нашёптывая чужое имя в шею. Шея горела от поцелуев и сотен отметин, что багряными розами расцветали практически от самого подбородка до груди. Комната наполнялась громкими не то криками, не то стонами, обволакивающими всё вокруг. Ни один, ни второй не хотел, чтобы всё закончилось сейчас. Один наконец овладел тем, чего жаждал многие годы. Второй начинал понимать и принимать ту любовь и нежность, которой был окружён тот, которого он должен ненавидеть. В ту минуту мир сомкнулся на двоих, что задыхались от прикосновений друг друга в одинокой квартире, ровно до тех пор пока всё не рухнуло тяжело сказанным в самые губы: «Ваньин»