Отчуждение

В жизни лагеря поменялось не многое. В жизни старших — добавилась ее одна головная боль, которая часто просто либо вторила словам Яна, либо выступала от его лица. Итан оказался не дураком и не горячей головой, как они все о этого думали, он подходил ко всем делам с осторожностью и холодным расчетом. Поэтому же он не побежал в город сломя голову, хотя, честно говоря, постоянно думал об этом, ведь был уверен, как только его нога ступит за стену, там его будет ждать милый сердцу Элио. Но сейчас нельзя было поддаваться эмоциям, как бы он не хотел. В его же жизни поменялось многое. На смену скучным будням рядового жителя лагеря, его жизнь развернулась в противоположную сторону. Говард часто просил его просто провести с ним время, как оказалось, мужчина, который всем здесь заправлял — безнадежно одинок. Поэтому, все свое свободное время он пытался заполнить присутствием подопечного, либо угощая того пивом, либо просто обсуждая что-нибудь из книг. Говард тоже оказался любителем литературы и с удовольствием делился сюжетами, которые читал раньше, со своим помощником. Осень, за то время, как Итан жил с чистыми, успела не только укрепиться в своих правах, но и уже припорошить их головы первым снегом, предвещая скорое наступление зимы. И если бы не обогреватель и одеяла, что ему подарил Элио, то Итан ждал бы ее с недовольством. Но спать было тепло, при этом не только ему, и они не сильно переживали за морозы. Этот день выдался особенно солнечным, с раннего утра весь лагерь разворачивал все солнечные батареи и заряжал аккумуляторы. И Итан помогал людям, пока его не окликнули. – Эй, Итан! – Это был Говард, стоявший с двумя ружьями в руках. – Пошли поохотимся? Отказывать старшему не хотелось, да и что-то он последние дни засиделся в лагере, а такой солнечный морозный день благоволил к прогулке. – Конечно! Парни, я пошел, дальше без меня, – он взмахивает, теперь уже, друзьям ладонью, и спешит к Говарду, забирая одно ружье и вешая его на плечо. Они выдвинулись по уже хорошо знакомому маршруту, но на старых местах дичь была уже пуганой, и поэтому приходилось заходить все дальше и дальше. – Приятно замечать, как ты вливаешься в наши ряды все лучше и лучше, – мягко заговорил Говард, рассматривая заснеженные деревья. – Честно говоря, думал, что ты одинокий волчонок. – Так и было. Я не... Мне тяжело сходиться с людьми, – они впервые заводят подобный разговор, но Итана это не раздражает. Если бы это случилось раньше, то он бы просто отмолчался или начал бы ругаться, но теперь Говард стал как будто бы более близким, как Том или Ян. – Это как-то связано с твоими родителями? – Тебе кто-то рассказал? – М? О чем? – Мужчина слегка удивленно оборачивается на парня, а потом качает головой из стороны в сторону, примирительно выставляя ладонь вперед. – О, нет. Том только как-то обронил, что сколько он тебя знает, ты был один. О твоем прошлом без тебя никто не говорил. А что, это какая-то тайна? – Да... Нет, не особо. Просто не люблю, когда обо мне что-то рассказывают без моего ведома. – Так может, сам расскажешь? – Говард заинтересованно смотрит на своего подопечного, и они встречаются взглядами. Видно, как Итан колеблется, но в итоге все равно глубоко вздыхает и начинает говорить. И чем дольше парень говорит, тем тише становится его голос. А чем дольше мужчина слушает, тем выше подступает ком, давит на кадык, буквально выдавливая из него непрошенные слезы, которые в итоге приходится все же смазать холодным рукавом зимней старенькой куртки. – Это... Твой... – Севшим, до боли охрипшим голосом начинает Говард, но как будто бы ему не хватает слов. – Не надо, я и так все знаю, – Итан редко кому-то рассказывал о своем прошлом. Точнее, вообще почти не говорил, поделившись лишь с Яном, Томом и, как ни странно, Дафной с пункта раздачи. Но пусть он не часто говорил об этом, но даже от одних мыслей, на него обрушивалась тяжелая стена детских слез, страхов и обид. – Я сочувствую тебе, парень. Я знаю, как тяжело потерять близких, но мне было намного больше лет, чем тебе... Что может испытывать в этот момент четырнадцатилетний пацан я... Я не представляю, – мужчина кашляет, желая вернуть голосу привычный тон. – Я скучаю по маме. Помню ее теплые руки, нежный голос, заботу... От этих слов Говард закашливается, пытаясь скрыть свою собственную душевную боль, но Итан видит, как он вновь смахивает влагу со своего лица, теперь уже куда более явную. – Но становясь старше, я все сильнее начинаю тосковать по... Карлу. Наверное, даже сильнее чем по матери, но не потому, что она была плохой, а потому что он мне кажется все более и более хорошим, – от этих слов и воспоминаний горько. Даже очень. Но ему хочется говорить об этом, и не потому, что становилось легче (хотя и становилось), а потому что эти люди были достойны памяти о них, они этого заслуживали. – Он и правда был замечательным человеком, Итан, – Говард понимающе вздыхает и кивает. – Взять на себя ответственность за человека, это уже серьезный шаг. Даже принимая людей в ряды Чистых, я всегда переживаю, хватит ли у нас сил накормить еще один рот. А он... Он взял на себя ответственность за жизнь чужого ему ребенка. И знаешь что? Он воспитал тебя очень хорошим парнем. – Хах... Да. Он был лучшим из всех, кого я знал, – болезненная грусть вдруг сменилась теплой тоской, а на лице парня проступила, пусть и слабая, но улыбка. Тем временем, их дорога привела их в новые угодья, что обещали быть богатыми на добычу, и им стоило сохранять тишину между собой. Да и, честно говоря, им обоим после такого разговора хотелось помолчать, подумать. И это было одно из самых душевных событий за последнее время для них обоих. Охота им удалась, хотя и радость сменилась осознанием того, что три упитанных оленьих туши им придется еще и нести обратно. Но делать было нечего. Привязав их копытами к длинной крепкой палке, они взгромоздили ее на плечи и пошли обратно в лагерь. – Говард, позволишь задать вопрос? – Тяжелые мысли после хорошей охоты отпустили Итана, а на их место пришли вопросы, которые не требовали, но все же хотели ответов. – Конечно, мог бы и сразу задавать, – мужчина догадывался, что после предыдущего их разговора, парень захочет узнать больше и о нем самом. – Ты сказал, что знаешь, каково это, терять близких... Думаю, ты говорил не про ребят из лагеря. Я прав? Не иди Итан сзади, он бы увидел всю бурю эмоций, что произошла на лице Говарда в этот момент. Его губы плотно сжались, брови надломились, а глаза зажмурились, от яркой вспышки душевной боли, и чтобы ее перетерпеть, ему понадобилось время. – Да, ты прав, – его голос опять сел. Мужчина кашляет, но это только усугубляет все, и ему приходится смириться, что некоторые истории, ты рассказываешь только сквозь боль и хрипоту. – Я не всегда был Чистым. Вообще-то, я всю жизнь прожил в поселении, в большом и очень богатом. Гораздо южнее отсюда. У нас были большие сады, фермы, много семей, детей. Даже школа была. Говард мечтательно вздыхает, всем своим существом погружаясь в счастливые воспоминания. – Так много замечательных людей. Нас было так много, что мы, простые люди, даже не знали сколько примерно. Знаю только, что когда я родился, нас было около трех сотен, а когда уходил — уже порядка тысячи. Удивительно, как расцветает жизнь, когда ее не пытаются гасить. – Почему же ты ушел? – Итан задает справедливый вопрос, но это выбивает из-под ног Говарда почву, причем не только эмоционально, но еще и физически. Он оступается, но умудряется удержать равновесие, хоть и с их грузом это было, пожалуй, не совсем полезно ни для его спины, ни для коленей. – Да-да... – Слышно, как он не хочет вскрывать старые раны, но за откровенность принято платить тем же, поэтому он продолжает. – С сексуальным воспитанием у нас там было строго. Бесконтрольных связей между подростками никто не хотел, да и беременность на ранних этапах жизни тоже была бы губительна для всех. Поэтому, ближе знакомиться с девушками я стал только с восемнадцати лет, а в двадцать один год встретил ту самую... Лилия. У нее были прекрасные, как лепестки ромашки, волосы. Весь ее образ был светлым, таким, что казалось, что она ангел, и вот-вот растворится на свету. Мы с ней общались еще со школы и я уже в четырнадцать лет сказал ей, что хочу, чтобы она была моей женой... Но мы дали друг другу попробовать пообщаться с другими людьми и, не прогадали, оба поняли, что жить друг без друга больше не можем. Мужчина тихо и резко всхлипывает, прижимая к лицу ладонь, и Итан может только догадываться, насколько сильно мороз обжигает мокрые от слез щеки. – Мы стали жить вместе. Я работал на ферме, она в саду, это было чудесно. Мы никогда особо не планировали ребенка, изредка говорили о том, что это может произойти, и, конечно, в конечном итоге она забеременела. Я не могу передать тебе словами, насколько я был счастлив. Наша любовь, вдруг, не просто стала такой же сильной, какой была прежде, она стала еще сильнее, заиграла новыми красками. Я по-новому в нее влюбился. А потом, через девять месяцев, она сделала меня еще более счастливым — родила мне здорового сына... Он был так прекрасен. Маленький, розовощекий, пухленький и... Такой счастливый. Он еще не знал, в каком мире родился, был окружен любовью и заботой. Мы бегали за ним, – Говард горько посмеивается, – как курица с цыпленком. Так любили... Итан понимает, что старший говорит в прошедшем времени, да и до этого это было очевидно, но почему-то именно от слов, ему хочется кусать губы. Так хотелось ощутить этой родительской заботы еще хотя бы раз. – Я бы отдал жизнь, чтобы вновь прожить с ними эти двенадцать лет еще раз, чтобы я мог просыпаться с моей любимой в постели, а потом учить сына рыбачить, под его веселый смех... – Мужчина поднимает голову к небу, шмыгает носом, но продолжает. – Когда Райли исполнилось десять, Лилия заболела. Раком, как мы узнали позже. Болезнь нищих, так его называют внутри стен, да? – Да, – Итан до боли кусает свою губу, ему почему-то становится стыдно за тот укол, который ему сделал Элио. – Мы знали, что может повезти, и городские могут дать лекарство... Время еще было и мы с Лилией, оставив Райли дома, отправились в город. Мы так верили в то, что нам помогут... Не могли даже предположить, что нам откажут. Но они отказали. Трясли оружием, кричали, рычали, оскорбляли нас. Я не воевал до этого, оружие в руках держал только для охоты, и тогда тоже был безоружен. Было страшно до холода в кишках, но я был готов бросаться на дула ружей, если бы потребовалось, лишь бы нас выслушали. Вскоре, когда они поняли, что я просто так не уйду, к нам вышел доктор. Я не могу сказать, что он плохой человек, в нем я чувствовал искреннее сочувствие, участие в нашей проблеме. Не знаю, был ли он таким хорошим лжецом, или же говорил правду, но он рассказал о том, что резервного лекарства у них нет. Что на производстве произошла заминка и лекарства, отложенные для таких случаев, раскупили богачи и политики... И, договорив, он дал мне коробку морфия. Я не знаю, что тогда творилось в моей душе, но помню, как мир одномоментно почернел, как будто я ослеп. Это был смертный приговор для Лилии, для моей любимой, для моей жизни... Голос Говарда впервые вздрагивает и приобретает пласкивые ноты, которые Итан не считает позорными. – Не было смысла оставаться, и мы ушли... Знаешь, как говорят, «быстро сгорел»? Так вот, Лилия тлела. Моя малышка болела два года, ей становилось все хуже и хуже. Я дважды покидал наше поселение, чтобы дойти до города и попросить лекарство еще раз, но всякий раз мне выдавали морфий и отправляли домой. А потом ей перестал помогать даже он. Было невыносимо смотреть на ее страдания, слушать ее крики по ночам... Райли ночевал у соседей, чтобы не слышать их, а я... Я не мог ее оставить даже тогда, когда от слабости она перестала меня узнавать. Самое страшное в этой болезни то, что когда она забирает твоего любимого человека, под самый конец, ты уже не желаешь ему прожить подольше, ты... Я уже хотел, чтобы она отмучилась. Отмучилась сама и престала мучить нас. Плохие мысли, наверное, но эта болезнь сожрала не только ее, но и меня. Я так и не стал тем парнем, которым был раньше. Даже для Итана эта история была уже слишком тяжелой, и он не был уверен, что хочет слушать ее до конца, но и перебить Говарда он бы не посмел. Нельзя вот так просто вскрыть такую рану и забыть про это. – Однажды, дома просто стало тихо, и я понял... Ее нет. Она была исхудавшей, бледной как привидение, но все такой же прекрасной, как в тот день, когда я ее встретил, – в голосе Говарда мелькает улыбка, но лишь на мгновение. – Я понимал, что не могу предаваться горю, просто не имею права. У меня был сын, который был ярким подтверждением того, что Лилия была в моей жизни, ярким напоминанием о счастливых днях. Глядя на него, я никогда не предавался тоске, наоборот, вспоминал только хорошие моменты, когда мы были втроем. Райли бы отличным мальчишкой, смышленым, смелым, очень трудолюбивым и добрым. С удовольствием работал на ферме, в садах, ходил со мной на рыбалку. Он брался за все, что ему предлагали, начал ходить н... На... Он заинтер... Н-н-н... Мужчина так и не смог договорить, он остановился, шепотом извинился, сбросил палку с плеча и сел на корточки и зарылся лицом в собственные ладони, пытаясь справиться с удушливыми слезами, что практически буквально схватили его за горло. – Говард? Говард... – Итан даже несколько пугается такого, тоже бросает их ношу на землю и спешит к мужчине, чтобы сесть перед ним на колени и, посмотрев на него несколько секунд, обнять. Пусть и неловко, неудобно, но искренне. – Он... Ему стала интересна охота, – уткнувшись в холодное плечо куртки парня, мужчина зашептал, это было проще, чем говорить в полный голос. – Сначала, мы ходили с ним вместе, я все всегда контролировал и.. Помог... Помог-гал. А потом... Потом я стал отпускать его с группой охотников, решил, что он готов. И однажды... Когд-да я был на ферме... Его язык заплетался, а горе, которого, судя по всему, за года накопился целый океан, выплескивалось слезами и едва сдерживаемой истерикой. – Ребята принесли его в поселение уже мертвого... Случайный выстрел по невнимательности. Никто не хотел ему зла, они действительно были хорошими друзьями, просто... Так вышло... Говард весь обмякает, заново переживая этот момент в своей голове, невольно вспоминая тот день в ужасающих подробностях, чувствуя, как руки слабеют точно также как и тогда. В душе была разъедающая пустота, которую ничем не получится заполнить никогда, а в теле была безвольная слабость. – Ты ничего не мог сделать, – Итан не знает, что надо говорить в подобных случаях. Слова сочувствия обычно не помогают, возможно, делают даже больнее, поэтому он просто ждет пока в движениях мужчины появится хоть немного силы, чтобы они могли продолжать путь. – Я... Я не мог. Но я все думал, а будь с нами Лилия, произошло бы это? Райли любил возиться с мамой в саду, может, эта охота ему бы и не приглянулась, если бы... Если бы нам дали лекарство, – Говард говорит тихо, по постепенно в его голос возвращается сила, а потом он и вовсе рычит от злости. – Если бы только у нас было лекарство... Итан не знает, что ему сказать. Если у докторов действительно не было лекарства, то никто ни в чем не виноват. А если было... Они теперь не узнают, раз этот город гораздо южнее, значит, это очень далеко отсюда. – Идем домой, нас наверняка уже заждались... – Парень судорожно вздыхает и поднимается с колен, сочувствующе похлопывая Говарда по плечу. Ему было больно вместе с ним, хоть и утраты они переживали разные.