Где-то глубже сердца...

      …есть потайной уголок. В мире нет точных координат, карт и путеводителей, указывающих дорогу. Да и место это не более чем легенда ослепших дурачков, поражённых стрелой злосчастного Купидона. Эта крылатая тварь так же слеп, как и его хозяйка — Любовь, поэтому острые пахнущие мёдом и кипарисом стрелы каждый раз летят туда, где их не ждут. Но они достигают цели, и легенда становится явью…       В комнате непривычно тихо, а пахнет чем-то приторно-сладким прям под носом и едким в воздухе. Последним, скорее, от всего неживого, но оживающего, когда ты впитываешь в себя Дом. Или Он впитывает тебя. Стая одной гурьбой ушла в столовую на обед. На вопросы Курильщику — многозначное молчание, хмыканье. Парень слишком занят в своем альбоме, ему не до столовой. Но он не один. Его коляска расположилась аккурат рядом с кроватью Чёрного, что мучается от головной боли. Этот громила, что так не любит все истории состайников, какое-то время сверлит художника взглядом, а потом выдает, мол, расскажи историю. Шатен теряется, переспрашивает, что-то уточняет. И вот он здесь, рассказывает нелепую недосказку, а его руки с помощью карандаша выцарапывают что-то на бумаге.       — Кого ранит медово-кипарисовая стрела — никогда не оправится. Особенно, если стрела первая. Она ранит так глубоко, что проходит сердце насквозь и задевает остриём дверцу, ведущую в загадочный уголок. И тогда дверь распахивается с такой силой, что всё внутри содрогается и ноет несколько дней. Потом ты привыкаешь и уже не замечаешь боль. Но внезапно это прекращается, и в том уголке загорается свет. Значит — пришёл…       — Кто пришёл? — внезапно спрашивает Чёрный, стягивая мокрую тряпку с глаз. На мгновение в голове Курильщика возникает образ маленького блондинистого парнишки с сапфировыми глазами. Большими такими, искренними. А в них отражается Наружность. Почему-то счастливая. Он видит словно вживую, как этот мальчуган бегает по двору, а рядом с ним резвится и верещит щенок. Вот эти двое выбегают за Расчёски и с гулким хохотом и тявканьем падают в траву. Где-то в этом зелёном одеяле мелькают островки цветов. Кажется, тоже голубые. В воздухе пахнет зеленью и чем-то сладким. Прямо под носом.       — Тот, кто никогда не уйдёт. Сколько бы раз злосчастная стрела не пробивала грудь, не разрывала старую рану своим наконечником и не разливала по венам ядовитый мёд и запах кипариса, этот человек всё так же будет сидеть в уголке за сердцем и греть ладони о пламя свечки. Он будет там. Но доступ в эту комнатку есть только у того, кто способен заменить собой смысл жизни. Остальные так, выйдут на остановке «Сердце» и на ней же сядут в обратный путь. Но однажды Купидон промахнулся.       Курильщик многозначно замолкает, добавляя пару штрихов к работе, переезжает к другой части кровати и вновь принимается рисовать. Чёрный всегда всё делал «как надо». Ел, пил, курил, сидел, стоял. Всё. И делал это размеренно. Так, как надо. Как надо Курильщику. Шатен немного задумывается, вырисовывая выученный силуэт и его детали, как вдруг кровать издает негромкий скрип. Парниша поднимает голову и невольно вздрагивает. На него смотрит пара голубых глаз. Рукой Чёрный придерживает тряпку, отчего оставшаяся влага стекает по лицу, шее и ниже… ниже. Курильщик громко сглатывает и переводит взгляд в окно. Блондин принимает статичную позу и присвистывает.       — Что случилось потом? — шепчет парень, стараясь не тревожить собственную голову громкими звуками. Курильщик вновь смотрит на своего слушателя. Щёки немного краснеют, зрачки лихорадочно дрожат, а в груди становится тепло. Он переворачивает лист и принимает рисовать снова.       — Однажды стрела попала в сердце одного парня. Он никогда не отличался особой сообразительностью, но в этот раз почувствовал всем нутром приближение катастрофы. Он никогда не верил в эту сказку про потаенный угол, но при взгляде на любимого человека в груди все бухало, а по телу разливался сладкий медовый яд. Было тепло и радостно. Но, когда опускалась ночь, парень знал, что всё это не кончится хорошо. От этого сердце его сжималось, а дверца уголка наглухо запиралась. Он не смог отказаться от этого человека тогда. И не мог до конца своей жизни.       Художник вновь замолкает. Очередной набросок готов, и взгляд теперь томно блуждает по широким плечам, сильной груди. Но особое внимание привлекают глаза, которые специально на всех рисунках выделяются голубым. Они были важны. Дороги. Его история звучала глупо. Он понимает это именно сейчас, когда в глазах застывает мерзкая влага. Парень закрывает глаза и откидывается на спинку коляски. Скоро должны прийти ребята, надо убрать эту сырость как можно скорее. Но вот альбом из его рук начинает выскальзывать, а художник спохватывается слишком поздно. Его глаза в неком ужасе распахиваются, и парень прикусывает губу, чтобы ничего не сказать. Табаки часто смотрит его альбомы. Почти все без разрешения художника. Но не этот. Этот Курильщик никому не позволяет открывать, поэтому и прячет максимально далеко в сумку. Но сейчас его работа в руках того, кто заполнил белые страницы своим образом.       Чёрный внимательно смотрит на страницы и от удивления раскрывает рот. Он ожидал увидеть много морд эльфийского принца, разные вещи, но их там просто не было. Везде один человек. Переворачивает страницу — то же лицо. На белых страницах застыл он. Лежащий на кровати с учебником или тетрадью. На подоконнике. Просто стоящий у окна. Во время разговора. Везде был он. И сейчас тоже. Сидящий с полотенцем на лбу, в майке, что стала в редкую мокрую крапинку. Курильщик рисовал его.       — Это что-то новенькое, — шепчет парень, закрывая альбом. Он пододвигается к Курильщику и возвращает ему его труд. — Не ожидал…       — Ты хорош в роли модели. Я бы сказал, ты лучший, кого мне удалось запечатлеть. Лорд вечно отворачивается, Табаки не сидит на одном месте, а ты всегда открыт. Словно для меня. Так что тут нет ничего странного… — оправдывается парень, кривя губы в недоулыбке. Как хочется быть актером, чтобы отыграть этот момент. Но он лишь художник в красных кроссовках. Влюбленный художник.       — И ты выделил для меня целый альбом? А не жирно ли для одного меня? — спрашивает Чёрный, заглядывая в лицо Курильщика, и улыбается. Паренёк молчит, накрывает глаза ладонью и запрокидывает голову. Опасно. В груди больно обжигает пламенем свечки. Одна искра попадает на сердце, и то вспыхивает, пускаясь в бешеный пляс. Становится трудно дышать. От таких оборотов сердечного моторчика сводит лёгкие, и влага выходит за берега век. Как-то даже обидно. С чего бы, спросится? Да он сам не знает, просто обидно, и всё тут. Чёрный встаёт с кровати, немного шипя на её скрип. Закуривает. Молчит. И всё медленно, в его манере. Словно говорит всем видом: «Это делается так». Как всегда. Потом тушит окурок о пепельницу и оставляет его в ней. Снова ходит.       — Значит, я хорошая модель? — уточняет он, наконец остановившись и сев на корточки перед парнишей. Курильщик наскоро утирает слёзы и кивает, глядя влажными глазами на собеседника. — Тогда чего слёзы льёшь?       Он догадался. Это факт. Курильщик знает, что Чёрный далеко не глуп, а значит, его не провести сейчас, когда уже столько сказано. Будь это одна из Ночей, сошло бы за пьяный бред, да и прервалось бы где-то в начале. Но они здесь вдвоем. Тет-а-тет. И сказать-то обоим нечего. Слов нет. Закончились.       И блондин не знает, что сказать. Достаточно неожиданно, что его рисуют, да тем более в отдельном альбоме. Но куда неожиданнее то, что этот парнишка, всё ещё пахнущий наружностью, к которой так рвётся душа громилы, рассказал нечто такое, явно говоря о себе. Хорошо завуалировал.       — Это самая необычная история, которую я слышал в этих стенах. Но самое потрясающее, что она настоящая, верно? — спрашивает Чёрный, накрывая ладонь Курильщика своей и немного её сжимая. Что-то странное щёлкает на задворках сознания, и по телу разливается приторное тепло. Вязкое. Липкое. А по загривку ударяет холодом и обдает колючими мурашками по позвоночнику. Голубоглазый внимательно смотрит на парнишку, пытаясь что-то разглядеть в знакомом лице.       — Чёрный, закрой глаза, — неуверенно шепчет юноша, протягивая дрожащую руку к собеседнику. Тот, словно дрессированный пёс, выполняет странную просьбу. Ощущения обостряются, стоит векам сомкнуться. К щеке нерешительно прикасаются холодные пальцы. Мелкая дрожь током проходит по телу Чёрного. Шелестит альбом. Кажется, он упал на пол. Скрипит коляска. Ко лбу прижимаются лбом. Кончик носа ощущает чужое сбитое дыхание. Жарко. Всё достаточно странно, хотя, казалось бы, куда уж страннее? — Знаешь, делай, что хочешь. Я не вправе решать за тебя. Но ты решил за меня всё. Ещё до того, как я осознал, насколько пропащей будет эта ситуация. Но вот он я. Здесь. А в груди всё болит. И знаешь, — он гулко сглатывает, касаясь кончиком носа чужого носа и улыбаясь. В глазах стоит влага, но парень старательно смаргивает её. Маленькие капельки моментально остывают в полёте и падают на тыльную сторону ладони носителя белокурого ёжика, — И знаешь, ты умудрился запасть мне так глубоко, как никто. Теперь ты глубже…       Шатен замер. Сидящий перед ним многозначно хмыкает. Тяжёлая ладонь ложится на холодную от слёз щёку. Становится тепло. Пальцы грубые, но от этого не менее приятно ощущать эти неловкие прикосновения. Губы к губам. Легко, настолько нежно, насколько может себе позволить Чёрный. Они сухие, немного обветренные. Всё тело дрожит, сердце, казалось, сейчас разорвёт от кульбитов. Блондин отстраняется и замечает упавший альбом. На странице изображен он, сидящий с полотенцем. А рядом совсем незаметное бледное сердечко. Художники такие романтичные.       — Знаешь, ты тоже… Тоже теперь где-то глубже сердца… — протянул он, опуская голову на колени парниши. Сердце бухает, а по закрытым векам скользят блики от свечки. Кажется, кто-то пришёл. И, похоже, навсегда…

…пришедший пахнет мёдом и кипарисом…