in the end

– Иногда мне кажется, что всё, что происходило до нашей встречи, было просто сном, – задумчиво говорит Юто, смотря на звёздное небо из окошка их крохотной комнаты на верхнем этаже под самой крышей. – Мне тоже, – неразборчиво мычит лежащий рядом с ним в кровати и уже почти успевший отключиться после тяжелого дня Усок. Он едва ли помнит период эпидемии – самые болезненные моменты засели где-то совсем далеко на подкорке, иначе ведь и с ума сойти можно. Времени до неё словно вовсе и не было – той самой простой человеческой жизни: детства, родителей, учебы, друзей. Чувство потери осталось, однако его быстро заглушили куда более сильные. У них нет времени расстраиваться из-за прошлого – в настоящем проблем достаточно, а будущее… Его нет. – До встречи с тобой я жил в мире полном лжи. – Но хорошо ведь жил… – в глазах Усока отражается холодный свет звезд, когда он поворачивает голову к собеседнику, его голос звучит совсем тихо, грустно. Это он во всем виноват, из-за него Юто лишился всего в один момент. – Усок-а, – сухая, покрытая многочисленными мозолями ладонь ложится на его спину невесомым теплом, – даже если бы я мог вернуться в ту ночь, всё равно бы выбрал жизнь с тобой. Без тебя она больше не имеет смысла. – Это больше похоже на смерть, – Усок грустно улыбается, к горлу подкатывают слёзы, но он сильнее. Он теперь сильнее всех, но, тем не менее, боится, потому что их хрупкий мир вот-вот рухнет. – А я ведь стольким людям уже обязан за эту жалкую пародию, но даже отплатить ничем не смогу. – Не сдавайся, этого достаточно, – Юто приподнимается, чтобы поцеловать его в висок. А потом еще в щеку. А потом они сталкиваются губами и Усок, наконец-то, теряет способность думать и бесконечно сожалеть, потому что то, что он чувствует рядом с Юто – единственное, что сдерживает его желание сжечь весь этот чёртов город дотла. Страшный голодный монстр внутри него довольно урчит, подставляясь под поцелуи и прикосновения – их всегда слишком мало, чтобы насытиться. «Юто легко просить не сдаваться, ведь он никогда не был по ту сторону, у него не отбирали всё самое дорогое без права выбора», – думает Усок на следующий день, когда по пути на работу разглядывает расклеенные на доске объявлений фотографии пропавших без вести. Усок вообще слишком много думает, и это проблема. Что-то в одном из объявлений кажется ему до боли знакомым, и он с трудом узнаёт в улыбающемся на фоне безоблачного неба молодом человеке Шинвона. Значит, кто-то не в курсе… Усок хочет пройти мимо, но не может и записывает номер телефона, указанный под фото. Если есть хоть малейший шанс, что это кому-то поможет, он должен попытаться выплатить свой неоплатный моральный долг. Хотя бы перед одним человеком. ***** Йенан ненавидит это место всей душой. И почему только из всех возможных стран выбор его отца пал на это тоталитарное захолустье по соседству, где даже развлечений толком нет? Он ненавидит сытые рожи чиновников, с которыми приходится налаживать дипломатические связи, ненавидит лицемерную услужливость людей вокруг, ненавидит неустанные перешептывания за его спиной – они ведь думают, он их толком не понимает. “Конечно, сынок премьер-министра, вот и бесится с жиру, на родине давно бы во всех заголовках новостей был”. “Отец годами строил карьеру, а он по притонам шляется…” “Говорят, вообще с наркоты не слезает, жаль, такая внешность пропадает”. “Вот отброс, а я хотел с ним нашу Суджин познакомить!” “О да, даже не думайте втягивать меня в свои интриги, глупые старикашки”, – усмехается Йенан – этот фоновый шум даже забавляет его. Мало кто в курсе, что университет он закончил здесь же и понимает каждое слово, к сожалению. Хотел же никогда не возвращаться, но “дипломатическая миссия”. Дураку было понятно, что с его характером и увлечениями это всего лишь повод отправить непутёвое дитё куда подальше, чтоб глаза не мозолило. И если в универе ещё было весело (и порой довольно жестоко) развлекаться за счёт сокурсников, то теперь – совсем тоска. С дедами скучно и с ними нельзя ссориться, приставленный к нему секретарь вечно всё запрещает и наверняка следит и доносит отцу. Йенану едва удаётся отвязаться от него, чтобы сбежать без сопровождения из скучного царства порядка и новых технологий в бедный квартал ака царство вседозволенности. Впервые в трущобы он забредает случайно по старой памяти – в студенческие годы, когда еще не было жёсткого классового разделения, в этом районе проходили совершенно дикие рейвы и прочие сомнительные тусовки. А теперь – он был неприятно удивлен тому, что большая часть мест превратилась в ни разу не шифрующиеся бордели. И даже обычные клубы оказались полны желающих развести дурачков из элиты на деньги. Но те (впрочем, как и Йенан) всё равно продолжали сбегать сюда из безопасной и совершенно серой реальности в мир свободы удовольствий. Йенан, возможно, безрассуден, но осторожен. Его не привлекают смазливые желающие раздвинуть ноги перед богатым незнакомцем, не интересуют обещания райского блаженства от наркодилеров. Выросший буквально в столице всего этого дерьма, он вдоволь насмотрелся и напробовался чуть ли не с детства. Но есть в одном из здешних баров одна маленькая, незначительная причина наведываться туда чуть ли не каждый день. Вроде ничего серьезного, однако остановиться просто невозможно. Причину зовут Кан Кино. У него сверкающие ярче звёзд смешливые глаза, мелодичный смех и изящные узловатые пальцы, которыми он под настроение играет на рояле в заведении, где работает официантом. Йенан поначалу просто глаз оторвать от него не может, и дело даже не в какой-то там неописуемой красоте – таким этот парнишка кажется свободным и счастливым, до абсурда. Как будто не существует бедности и изнурительной физической работы, и мерзких пьяных рож, с которыми ему придётся иметь дело весь остаток жизни, вероятно. Иногда он зависает за стойкой вместо бармена, но чаще обитает в зале, общаясь с завсегдатаями, как со старыми приятелями. Йенана в первые разы он почти что игнорирует, и тот, вдруг почувствовав необъяснимую ревность ко всем этим жалким пьянчугам, решает во что бы то ни стало привлечь к себе внимание. Но Кино на его неуклюжие комплименты только пожимает плечами, окидывает беглым взглядом и внезапно улыбается. Так просто и по-настоящему, что у сына премьер-министра, привыкшего к беспросветному лицемерию, внутри что-то ломается. Уже тогда он даёт себе негласное обещание заполучить его несмотря ни на что. Йенан еще никогда так сильно не хотел кого-то или что-то, хоть это и кажется полнейшим абсурдом. Привыкший быть хозяином положения, в этот раз он робеет, как юный девственник, и запинается на полуслове под чужим неизменно внимательным взглядом. Но он продолжает приходить снова и снова, ни на что не надеясь. Запоминает, какие вина и еда нравятся Кино, каких композиторов он любит, какие цветы. Когда на улице становится теплее и солнце начинает припекать совсем по-летнему, а длинные рукава сменяются короткими, Йенан замечает на его тонких руках россыпь ромашек. И вроде бы странно видеть такие изящные, даже нежные татуировки на мужском теле, но в случае Кино не так важна гендерная принадлежность, он просто слишком хорош. И эти ромашки – такие же, как и он, настоящие и неприхотливые, невыразимо прекрасные в своем скромном великолепии. Как будто бы он сам – прекрасный цветок, выросший посреди пустынной серой свалки поломанных жизней. – Хватит раздевать меня глазами, хён, – по лицу Кино никогда не понятно, шутит он или нет. – Извини, – Йенан понимает, что слишком пристально разглядывал оголенную кожу, на этот раз ненадёжно прикрытую свободной рубашкой, которая намного лучше смотрелась бы на полу йенановой спальни, говоря откровенно, – у тебя очень необычные татуировки. – Они много значат для меня, – Кино задумчиво улыбается, склонив голову набок. – О, ну… – ситуация ощущается всё более неудобной, словно он затронул что-то слишком личное. – Умоляю, только не говори, что хочешь посмотреть, есть ли они еще где-нибудь, – парень закатывает глаза, – я так устал от этих вопросов, что уже жалею, что сделал тату на видном месте. – Да я и не собирался, – у Йенана краснеют уши, потому что он невольно, но додумывает и представляет больше, чем хотел бы. А этот страшный человек берет и буднично совершенно кладет руку ему на бедро. – Только на груди ещё одна, – над ним откровенно смеются. Йенан сбегает на улицу на перекур – не потому что хочет курить, а просто чтобы остыть, сбавить градус накаленного пространства. Ночное небо здесь непривычно ясное, а курящих удивительно мало в сравнении с его родиной. Сигареты – тоже предмет роскоши, оказывается. Как он устал от этого проклятого города, где невозможно затеряться в толпе. – Угостишь? – Кино кутается в свой лёгкий кардиган, от холода втянув голову в плечи, эдакий смешной нахохлившийся воробей. Только Йенану не до смеха. Он пожимает плечами и достаёт еще одну сигарету из пачки. – И зажигалку! – Слишком долго искать, – усмехается мужчина, кладёт ошалевшему официанту ладонь на затылок и наклоняется, чтобы зажечь зажатую в его губах сигарету от своей. Такая вот маленькая месть (кому, правда, непонятно). Напряжение между ними лопается перетянутой струной. Кино прикусывает нижнюю губу после первой затяжки, и это всё, что видит Йенан перед собой в моменте, прежде чем вжимает его в не особо чистую стену, жадно припадая ртом к обнаженным участкам кожи, словно вампир, вознамерившийся живьём сожрать. – Подожди, моя смена скоро закончится, – Кино ослабевшими руками пытается оттолкнуть его. Ноги тоже не особо держат, и сам он словно захлёбывается в обжигающей волне. – Уже закончилась, – улыбается Йенан, который не понимает, какая к черту разница, и кто посмеет хоть слово поперек сказать, пока он рядом. Да даже если кто-то посмеет – он в состоянии обеспечивать его хоть до конца жизни, толку от этой блядской работы. – Еще полчаса, – холодно возражает этот упрямец. – Предлагаешь мне выкупить весь алкоголь в баре? Сам бар? Или может весь квартал? – Йенан впервые в жизни чувствует не просто желание, а желание быть особенным, быть лучшим. Это то что называют «любовью»? – Да пошел ты. В кои-то веки он оказывается абсолютно прав – рубашка Кино намного лучше выглядит на полу, а сам он – распростёртый на кровати уже без неё. Йенан жалеет что в этом захудалом номере невозможно врубить весь свет, чтобы разглядеть каждый миллиметр его тела, отпечатать каждую деталь в памяти, но надеется, что в дневном свете его любовник никуда не испарится, а пока изучает его тело губами и руками – тщательно, медленно. Кино изнывает от нетерпения, моляще стонет от легкого движения бедрами и толкается навстречу. Обвивает всё еще одетого в дорогой костюм Йенана руками за шею и жадно целует, пока стягивает с него галстук и возится с пуговицами на рубашке. Его пальцы проворно скользят к застёжке ремня и тут их перехватывают. – Люблю сам все контролировать, – чтобы обхватить худые запястья хватает одной йенановой руки, пока вторая стягивает ремень. – Что ты задумал..? – Кино напрягается, чувствуя, как ремень крепко затягивается на запястьях. – Разве тебя это не заводит? – по нахальной улыбке Йенана как-то сразу становится понятно, что сопротивлению он только обрадуется. В какой-то мере это правда возбуждает – то как его переворачивают на живот и торопливо, грубо растягивают. Йенан не даёт толком привыкнуть и практически трахает его пальцами, пока оставляет на подрагивающей спине отметины от укусов и засосов. Кино хрипнет от стонов еще до того, как он сменяет пальцы членом, так и не раздевшись толком. «Он казался таким милым, но совершенно не умеет не делать больно», – отстранённо думает Кино, пока его всего колотит от жуткой смеси удовольствия с агонией. А еще – насколько же трудно жить в мире, где никто никому не доверяет. Но, к счастью, Йенан все-таки расстёгивает ремень то ли в порыве страсти, то ли решив, что уже достаточно разрушил его несчастное тело, на котором повсюду проступают багровые синяки. ***** Пробуждение оказывается катастрофичным. Сквозь сон Йенан слышит голоса, незнакомые и крайне назойливые, и не понимает, как это может быть связано с его сном. Голова трещит, как от тяжелого похмелья, пока он с трудом осознаёт себя в реальности, где постель рядом с ним пуста, а по номеру ходят какие-то люди в униформе. Полиция? Но с каких это пор его невинные развлечения имеют отношение к полиции? Пока, едва открыв глаза, он слабым, охрипшим со сна голосом пытается добиться хоть каких-то разъяснений, подходит предполагаемый начальник и ледяным тоном отрезает: – По закону вы имеете право хранить молчание, но оно вас не спасет. Советую использовать право на один телефонный разговор с умом и позвонить адвокату. – Но я из другой страны, вы не можете судить меня! И за что!? – Йенан теряется. – Сейчас это не имеет значения, – полицейский устало переводит взгляд на окна, – с учетом того, что по твоей милости происходит на улице, мы тебя даже из этого здания не вывезем, если только вперёд ногами, но тогда у твоего бати будут вопросы… – Да что произошло? – Ты здесь под арестом, уеба, так что заткнись и сиди тихо, пока мы тебя не связали и не заткнули сами, – обрывает его другой полицейский, вида скорее бандитского. Больше с Йенаном никто не разговаривает. Его вопросы игнорируют, к окнам не подпускают, не оставляют одного даже в туалете. Телефон среди своих вещей он не находит, а без него не может впомнить ни одного номера, чтобы связаться с внешним миром. Два вопроса помимо основного терзают его больше всего: знает ли отец о случившемся и почему ничего не предпринимает и, неужели, телефон исчез вместе с Кино, или его забрали позже. Из всех странных ситуаций в его насыщенной жизни эта – самая стремная, но в глубине души Йенан продолжает верить, что ему ничего не грозит. Как и всегда. От скуки он пытается освежить в памяти хотя бы один номер телефона, но, оказывается, в памяти такая ерунда за ненадобностью больше не хранится. Единственная комбинация цифр, которую она подкидывает, кажется заученной в какие-то дремучие времена и не факт, что вообще верной. Но делать больше нечего. – Я хочу позвонить, – Йенан негромко обращается к одному из надзирателей, протягивая ладонь, – дайте мне телефон, мой похоже пропал. Отчаявшись, он уже не ждёт, что его услышат, но телефон находится и даже гудки идут, осталось только понять, кому он дозвонился. – Ну привет, великий вождь революции, – голос из динамика звучит чересчур знакомо, чтобы быть правдой. Сердце Йенана падает куда-то в желудок, по венам пробегает холод – только не он. – Какого хрена, Ё Чангу, что ты несёшь?! – Поздравляю, это было шедеврально! Тот пост, который ты выложил сегодня утром в сеть – именно то, чего не хватало восстанию, теперь у него есть лидер, которого все знают. – Какой к черту пост, я не… В голове Йенана все переворачивается, как будто он вот-вот потеряет сознание. Вот теперь предательская память оказывается окончательно разблокирована и подкидывает ему целые картины в красках. Теплый май, вездесущие лепески вишен, облетающие с деревьев и даже умудрившиеся попасть к нему в кофе. И Ё Чангу, которому он вечно переводил деньги за этот блядский кофе, потому что не имел привычку носить с собой наличные деньги. Чангу – его сосед по общежитию, у которого были безумно красивые испуганные глаза и мягкие кудрявые волосы. Чангу, который сейчас с каким-то особым злорадством смеётся над ним. – Тебе не выбраться. Только если мы не поможем. – Ты сошёл с ума, – Йенан оглядывается на полицейских, словно рассчитывая свои шансы, и понижает голос, – делай что хочешь, но вытащи меня отсюда, это полный пиздец. – Как пожелаешь, – весьма довольно отвечает ему Чангу, перед тем как повесить трубку. – Вовремя он. Не представляю как, но твой безумный план пока работает безотказно, – говорит он, обращаясь уже к сидящему рядом с ним на крыше старого общежития Кино. – Шоу должно продолжаться, – задумчиво произносит тот, – какой этот Йенан придурок, конечно…Хорошо, хоть понял, чью сторону выбрать. Рассчитываю на тебя, хён. – Так точно, Хёнгу-я, – Чангу улыбается, подставляя лицо навстречу теплому южному ветру, – мы обязательно найдём его.