Рождество для Тани

И одной, не двумя, собирать снежки, Пожалев о потерянной варежке, И надеясь, прикроют товарищи... Моя Мишель & BrainStorm — "Рождество".

— Даже не вздумай работать! На декабрьское Рождество у тебя выходные, — говорит Стефан, словно ножом режет. И ведь не ломает комедию, против обыкновения, — сейчас он серьёзен, как никогда. Таня недовольно морщится: — Что, совсем-совсем никаких дежурств? Даже во сне? Шеф, я готова даже у Маяка подежурить, только не оставляйте меня в одиночестве в эти дни! Начальник Граничной Полиции пожимает плечами: — Ну, прости, дорогая. Кто знает, что может случиться рождественским утром в пустой комнате? На твоём месте, Таня, я бы не терял бдительность. Считай, что этот твой отдых — спецзадание. Мой личный приказ. А теперь вольно. — Есть, шеф! — щёлкает каблуками Таня. Разворачивается и выходит из кабинета начальства, а потом и из комиссариата на Альгирдо, двадцать. Быстрыми шагами пройти, чтобы не было видно слёзы, бегом, бегом домой. Захлопнуть за собой двери. Свалиться на кровать, но тут же резко вскочить: нет, не хочу спать. Альгирдас, самый любимый из коллег — в том плане, что с ним приятно работать, — и тот на дежурстве во сне. Календарь упрямо показывает двадцать четвёртое декабря, будь оно неладно. Вильнюс медленно погружается в тихий вечер. На столе — чудесно запечённая рыба, салаты с овощами, любимый соус из амаранта и топинамбура. А аппетита нет. Таня выходит на балкон, закуривает. Всё равно сейчас все ушли на рождественскую мессу, и лишь только главная городская ёлка мерцает огоньками. Дескать, не дрейфь, всё хорошо будет. — Одна ты меня понимаешь, — говорит Таня и отправляет окурок в пепельницу. Теперь только уйти и забыться сном, без сновидений, не вспомнив даже, что надо бы снять чулки. Рождественскую ночь нарушает лишь мерное тиканье кухонных часов. Медленные минуты превращаются в часы, возвещающие наступление рождественского утра. *** Двадцать пятое число. Можно выставлять тяжёлые мясные блюда и алкоголь, — вспоминает проснувшаяся Таня. И внезапно слышит голоса и аппетитное чавканье. «А ведь Стефан меня предупреждал!» — осеняет её мысль. Взять из ящика пистолет, перезарядить. Хоть напугать таким образом удастся. Сейчас Таня особенно прекрасна — в одной ночнушке и чулках, с взлохмаченными волосами, опухшим от слёз лицом и большим пистолетом в руках. Направить его на этих злостных нарушителей порядка и... — Всем стоять на месте! Граничная полиция города Вильнюса! Предполагаемые преступники дружно хохочут, оторвавшись от еды. Таня протирает глаза, потому что не верит им — но на кухне всё та же чёткая картинка: духи-хранители Вильнюса, Иоганн-Георг и Нёхиси, сидят за праздничным столом и дружно уписывают её рыбу. — Ну вы нахалы, — наконец говорит Таня. — Мы-то да, нахалы, — довольно улыбается Иоганн-Георг. — Просто мы подумали, что нехорошо тебя в одиночестве на Рождество оставлять. Ну вот и решили побыть твоими дорогими гостями — насколько я помню, одно место за столом всегда держится для внезапного гостя? Ничего, что нас двое? Таня смеётся. Конечно же, она знает эту литовскую традицию — проводить двадцать пятое декабря за праздничным столом с семьёй, но одно место обязательно держать для одинокого гостя — ну а вдруг кто заглянет? А у неё-то, по сути, и дома сейчас нет никого, кроме этих двух психов. То есть духов-хранителей, разумеется. — Тем более рыба у тебя очень вкусная, — говорит Нёхиси. — Но, как я понимаю, Тони ты рецепт не продашь ни за какие деньги... — Не продам, да, — соглашается хозяйка квартиры. — Пойду приведу себя в порядок, доедайте уж. — Не переживай, Тань, мы тебе оставим, — говорит вслед ей Иоганн-Георг, пока Таня уходит в сторону ванной, чтобы привести себя в порядок. *** Можно веселиться, зажечь ёлку. Выставить гуся с черносливом, шампанское, красное вино — сварить глинтвейн и напоить им забежавшего на огонёк красавца-блондина Ари. У него дежурство наяву в пустом Вильнюсе — и всё равно Таня ему завидует. — Тьфу ты, вот не понимаю я людей! — говорит он Тане, отпив долгожданный глинтвейн из чашки. — Вроде бы они устать должны после мессы, так всё равно умудряются глупости вытворять... Таня печально улыбается и понимающе кивает. — Вкусно? — Вкусно, дорогая. Ещё бы... ну, ты знаешь... — Да, конечно. Ари поспешно затягивается сигаретой с вишнёвым табаком. — Стефан тебе уши не надерёт, кури спокойно, — ухмыляется Таня и тоже закуривает. — Если что, скажешь, что ты застрял у меня. Я тут у себя дома дежурю, вот такое дурацкое задание мне дало наше обожаемое начальство, представляешь? Так что, формально, ты просто находился на рабочем фронте. — И заодно ты страшно отомстишь Стефану за это злодейство, — хохочет её белокурый коллега. — Держи, подкрепишься хоть в пути, — говорит Таня и суёт Ари свёрток с рождественским пирогом. Из-за дверей слышен одобрительный хохот духов-хранителей. *** «И однажды проснуться под двадцать шестое декабря в полном одиночестве», — мрачно думает Таня, открыв глаза и увидев привычный белый потолок. Она снова одна. Или... нет? Почему на этот раз ей пришло в голову уснуть в полицейской форме, Таня не смогла бы сейчас объяснить. А теперь, сладко зевнув и потянувшись, только рада, что уснула полностью одетой и обутой. И рука привычным жестом тянется к кобуре, но сначала надо всё-таки присмотреться: кто здесь? Выстрелить без предупреждения — это всегда успеется. Справа от неё раздаётся чьё-то мерное, спокойное дыхание. Человек на кровати явно устал, даже будить жалко. «Что за дни такие, кто-нибудь да вломится в мой дом!» — думает Таня. Но оружие доставать не торопится, поскольку ей интересно рассмотреть человека. Видимо, почувствовав взгляд Тани, тот сам поворачивается в её сторону и медленно открывает глаза. Всё слишком знакомо — и мощные очертания фигуры в форме Граничной полиции, и бледно-голубые глаза, и ранняя светлая седина, и приветливая литовская улыбка. — Альгирдас! — ахает Таня. — Но... ты же дежуришь? Как ты вообще сюда попал? — Это сюрприз, — улыбается её седой напарник. — Я действительно был на дежурстве, но потом Стефан меня отправил сюда. И, кстати, я не с пустыми руками, — с этими словами Альгирдас втискивает Тане в руки пакет с мятными пряниками. Как не помялся ещё — загадка. Из окна напротив по радио доносятся голоса: «Утром, дворников раньше, снег встанет, Чтоб украсть тепло из всех комнат, Из-под сонных девиц и спален, О зиме напомнит...» — Очень в тему, — замечает Альгирдас. — Но, прежде чем играть в снежки, надо чего-нибудь выпить. Кофе? — Кроме адского смертоносного хрючева, боюсь, сейчас я ничего не наварю, — вздыхает Таня. — Слишком много сюрпризов в эти дни навалилось. — А, то есть тебе мало? — говорит седой полицейский. — Ну что, входите, ребята! Окна и двери распахиваются — и кровать Тани окружают не только Стефан и Ари, Иоганн-Георг и Нёхиси, но даже Тони, пришедший сюда со своими фирменными наливками. Теперь это уже настоящий праздник. Выпить чудесного кофе Иоганна-Георга, доесть всё, что осталось за вчерашний день, шутить, а потом пойти на второй заход — уписывать вкусности Тони, и весёлыми, разгорячёнными выбежать на зимний виленский воздух, чтобы играть в снежки, а потом выписывать пируэты на коньках. И распить всем вместе море глинтвейна под главной городской ёлкой. А под конец, чтобы совсем мало не показалось — колесить по улицам Вильнюса на рождественском поезде, который нахально и стремительно отжал Иоганн-Георг — «Я на своей земле, в своём праве», и этот час — наш. — Ну что, ты теперь довольна? — ласково говорит Тане Альгирдас, когда все уже устали смеяться. — Лучшее Рождество, которое когда-либо я проводила! — озадаченно говорит она. — Спасибо, ребята! Вильнюс оглашает дружный смех духов-хранителей. А ведь ещё Новый год впереди, но скучная тишина Рождества остаётся позади, а только этого Тане и надо. И нет больше никакого страшного одиночества — вот они, её товарищи, все рядом, которые готовы прикрыть. И праздновать Рождество — тоже вместе.