Слуга по своей воле

      — Мой господин, вы чего-нибудь желаете? — голос, полный благоговения и раболепия, сладко сочился из уст Ньильта. Существо, сгорбленное, носило черное одеяние из оборванных лоскутков. Бледное, как мел, лицо скрыто сильно надвинутым капюшоном, из-под которого почти никогда не было видно таких же бесцветных, больших глаз, что из-за слишком маленького роста их обладателя всегда снизу вверх взирали на хозяина с трепетом и покорностью. — У меня вдруг возникла мысль… — таинственно произнес Пугна, бросая задумчивый взгляд в пустоту. — Что же задумал мой господин? — поспешил поинтересоваться Ньильт, с нетерпением ожидая, когда же Властелин Забвения поведает ему о своем тайном желании, которое он непременно поспешит исполнить. Чего бы ни захотелось его хозяину, он готов выполнить любой его каприз, каждую маленькую прихоть, просьбу или даже приказ. — Драконы. Сегодня в пустошах мне встретился один. Он не похож на других. Еще молод и глуп. Я хочу этого дракона в качестве диковинки. Он будет изюминкой в моем тронном зале, — мечтательно произнес Пугна, уже представляя большую клетку из мифриловых прутьев, что стоит посреди тронного зала, и все посетители с восторгом и одновременно содроганием любуются неукротимым, редкого окраса, диким обитателем Пределов Пустоты, заключенным в этой тюрьме. — Ах, у моего господина великолепный вкус, — с неподдельным, истинным восторгом пролепетал Ньильт, и казалось, там, под своим капюшоном, он широко улыбнулся, довольный таким желанием и всецело одобряя. — Я лично займусь его поимкой, — без колебаний добавил Ньильт, бесцеремонно, без смущения разглядывая своего господина, будто цветок невиданной красы. Хоть Пугна и ощущал на себе пристальный изучающий взор, что буквально пожирал, подобное нисколько не смущало Властелина Забвения. Он и вовсе не обращал внимание, не придавал этому никакого значение, не замечал. — Отлично, — безмятежно вздохнул Пугна, зная, что может во всем положиться на своего слугу. Еще никогда он не подводил его. Еще никогда не разочаровывал, не заставлял сомневаться в своей преданности и компетентности. — Ты узнаешь его по ядовито-зеленому окрасу, — пояснил Пугна, дабы Ньильту было проще найти этого редкого дракона среди прочих его сородичей. С этими словами Властелин Забвения быстрыми шагами скрылся в помещениях своих покоев, заставляя полы своей мантии всколыхнуться, что вызвало у Ньильта животрепещущий восторг. Провожая его томным взглядом, он еще несколько секунд ощущал запах его костей. Ньильт был исступленным фанатиком Забвения, благодаря чему он смог пробиться в высшие круги последователей академии Пределов Пустоты. Стать правой рукой и первым помощником Властелина Забвения оказалось для него самым настоящим подарком судьбы. Служить тому, кто нераздельно связан с Забвением, является его неотъемлемой частью, для него было сравни поклонению самому Забвению в более-менее материальной форме. Отныне он целиком и полностью мог посвятить себя своей религии. Он стал для Пугны не просто верным подчинённым среди прочих последователей, что также, несомненно, желали заполучить место в первом ряду, — он стал лучшим, заслужив его доверие и внимание к своей персоне, как к самому покорному рабу Забвения. И хотя все его действия шли от самого сердца и происходили по собственной воле, роль смиренного раба привлекала его куда больше. В вечном служении Властелину Забвения. Ползая перед ним на коленях, вздыхая за его спиной, скрывая свой похотливый, одержимый взгляд. Каждый раз в одиночестве, наедине с собой, мечтая о его костях, о страстном прикосновении, хотя бы на одно жалкое мгновение. Он грезил о нем во сне и наяву, каждый миг своего никчёмного существования, что всецело принадлежало его возлюбленному господину хозяину и властелину. Он был так близок, но так же недосягаем. Но что означало бы для него признание, раскрытие своих тайных чувств? Насколько бы хорошо он ни изучил жесткий нрав своего господина, предугадать его реакцию не мог даже он. Непредсказуемый и беспощадный, он мог стать воплощением всех его страстей, обрести на вечное изгнание и одиночество или привести к неминуемой смерти от руки своего идола. Он не стремился к переменам в своей судьбе не от того, что боялся злого рока, но лишь отдавая свою жалкую плоть, свою волю на милость Властелину Забвения. Верный пес на побегушках, он знал свое место, никогда не нарушая священную дистанцию между ними. Невзирая на все его открытые, порой столь явные намеки, Пугна оставался глух и безучастен, не способный разглядеть что-то большее, нежели неистовую жажду раболепия. Маниакальная одержимость овладевала его разумом телом и душой. И лишь Пугна был для него всем миром, божественным воплощением Забвения, виновником его грез и волнений.