Forgiveness

Вот и все. Я остался один. Совершенно один. В пустой квартире.  Я знаю, что во всем виноват лишь я сам; в этот раз я перегнул палку. Это стало для тебя последней каплей. Я не виню тебя, ты и так очень долго терпел, терпел все мои прихоти, выполнял все мои пожелания, воплощал все мои чересчур извращенные, больные фантазии. Я виню только себя. Сижу на холодном полу. Передо мной стоит бутылка дешевой текилы - хоть как-то помогает заглушить боль, помогает забыться, провалиться в небытие, хотя бы на эту ночь. Оптимист сказал бы, что бутылка наполовину полна, пессимист - что пуста, а я скажу, что мне нужно еще. Воспоминания слишком свежи, в памяти снова всплывают образы, которые так хочется забыть, стереть, убрать в дальний ящик. Я не хотел причинять тебе боль, я, правда, не хотел. Но в сознании снова что-то щелкнуло, и я перестал себя контролировать. Снова.  Прости меня за это. Знаю, что ты этого не услышишь, но прости меня, Мэтт. Делаю еще одни глоток, прикрываю глаза, и снова, снова в памяти рождается то, что я так старательно пытаюсь вычеркнуть. Тело, твое тело, такое безупречное. Руки, такие сильные, связанные за головой кожаным ремнем. Почему ты не остановил меня? Ты же мог прекратить это, но ты не остановил, ты смотрел на меня, своими зелеными глазами, такими красивыми, светлыми, цвета только что скошенной травы, и бездействовал, позволяя мне издеваться над собой, изобретая все новые и новые способы. Зачем, Майл?  Пощечина, еще одна. Но ты не кричишь, позволяя продолжить. Я вцеплялся в твои волосы, кусал губы, наслаждался металлическим привкусом крови. Твоей крови. Срывал с тебя одежду, оголяя плоть, смотрел на тебя, словно на чистый холст, который мне предстояло разукрасить. И я делал это. А теперь ненавижу себя за это. И тебя ненавижу. За то, что позволял. За то, что добровольно связывал себя, сковывал для меня.  И я уже не мог остановиться. Рисовал новые узоры на твоей безупречной спине, получая невероятное наслаждение, но, тем самым, доставляя тебе практически нестерпимую боль. Грубо срывал с тебя джинсы, насаживался на твой член, позволял тебе забыть о боли и получить долю того наслаждения, что дарил мне ты. Получал невероятный кайф, когда слышал твое сбитое дыхание и полукрик-полустон. А потом снова оставлял следы на твоем теле: глубокие порезы, ссадины, синяки; словно дикое животное, метящие свою территорию.  Возбужденный до предела, я чувствовал, как ты неистово бьешься во мне, но этого было недостаточно. Я взял нож и провел по твоему плечу, проводя по ключице. Глубокий порез, струйки крови текут по спине. Останется шрам - еще одна моя метка. Слизываю капли крови; никогда не забуду этот прекрасный вкус.  Ты, уже совершенно изнеможенный и измученный, кончаешь. Я же продолжаю спектакль одного актера. В этой пьесе ты являешься ничем иным, как реквизитом. Только вот я не думал о том, что тебя нельзя заменить в случае поломки.  Провожу ногтями по еще свежему порезу. Еще пара капель крови. Я кончаю следом. Запрокидываю голову, взгляд падает на большое зеркало над кроватью. Я действительно чудовище: бешенные глаза, горящие пламенем ада, выступивший пот, растрепанные волосы и дьявольская улыбка.  Я бы все отдал, лишь бы исправить это. Но, увы, мне нечего отдавать, да и невозможно исправить сделанное, повернуть время вспять. Я снова смотрю в это зеркало. Темную комнату освещает лишь лунный свет, пробивающийся из-за не до конца зашторенных занавесок. Теперь я больше похожу на испуганное, загнанное в угол, жалкое создание. Ненавижу себя. Делаю еще один глоток и бросаю пустую бутылку в зеркало. Оно тотчас разбивается на маленькие осколки, которые уже никогда не собрать воедино. Так же, как и мою жизнь.  Только пустота квартиры, всепоглощающая тьма и жалкое подобие Михаэля Келя, сидящего в углу спальни. Это все, что у меня осталось. Ты забрал с собой остатки тепла, ту искорку, из которой однажды разгорелось пламя, которое и поглотило нас.  Ты меня никогда не простишь... И не вернешься. Кажется, светает. Слышу, как в дверном замке проворачивают ключ. Это ты, я знаю это. Зачем же ты вернулся? Ты снова решил посадить себя на цепь, развязать мне руки и позволить делать с тобой все, что я захочу, будто ты - всего лишь тряпичная кукла.  Слышу, как ты чиркнул зажигалкой, слышу приближающиеся шаги. Я не смогу посмотреть на тебя, тогда я лишь сильнее себя возненавижу. Ты открываешь дверь и проходишь в спальню. А я лишь прячу глаза, обнимаю колени руками и продолжаю надеяться на чудо, на то, что ты простишь меня. Только не подходи ближе, не смотри на меня. Я - ничтожество.  Ты склоняешься надо мной, выпускаешь струйку дыма; как же я скучал по едкому запаху табака, по твоему запаху. - Мелл, что же ты с собой делаешь? - голос, такой родной, бархатный голос. Не могу ничего ответить. Ком стоит в горле. Только не прощай меня, не смей!  Ты легко приподнимаешь меня, держишь за плечи и прижимаешь к груди. Я снова слышу биение твоего сердца - размеренное, спокойное. Ты не бросил меня, не оставил. И мне многое нужно сказать тебе, попросить прощения. Но я не могу. Не могу позволить тебе упасть со мной, опуститься еще ниже. Пытаюсь вырваться, но ты не отпускаешь. Это абсолютно бесполезно - ты уже принял решение.  - Мэтт, я... - ты не даешь мне закончить, целуешь меня, нежно, это не похоже на то, что обычно происходит, ты едва касаешься моих губ, даря теплоту и покой, - Мне тебя так не хватало.  - Я знаю, Мелло, я все знаю,- ты так и стоишь, заключив меня в объятия. Теперь я уверен, ты знаешь, что я люблю тебя, искренне, неподдельно, а я уже давно понял, что ты испытываешь ко мне.  Слова излишне. Только легкие, нежные прикосновения имеют смысл. Сегодня я буду подчиняться тебе, буду дарить тебе ласку, по которой ты так истосковался. Но, увы, это больная любовь. А это значит, что скоро все повторится, и я снова буду жить в надежде, что ты простишь меня. Снова.