о кризисах и нарисованных реальностях

если бы яку ещё пару месяцев назад (как раз на зачетной неделе, в течение которой он спал всего часа по полтора-два в сутки и то слава богу) кто-нибудь сказал, что он променяет образование экономиста (вообще-то специалиста по продажам и маркетингу, подмечает куроо на заднем плане) на возможность получить диплом искусствоведа, он ни за что бы вам не поверил. возможно, замечтался бы, но не поверил. вот и отец его человеком доверяющим тоже не оказался. и теперь яку сидит счастливый на детских качелях в каком-то дворе с рассеченной бровью, разбитой губой и явно не целым носом. такой себе уикенд у родителей. яку в очередной раз ловит себя на мысли, что никому он в этом мире не сдался к чертям собачьим. ну, почти никому. здесь все так же с годами скользко и сыро, после дождей земля под ногами превращается в грязевое месиво. хоть с головой окунайся, думает мориске и с видом заправского хулигана щёлкает зажигалкой, таращится на огонь где-то секунд десять, пока его не сдувает ветер, и убирает зажигалку обратно в карман. внезапный поток ветра заставляет качели противно заскрипеть даже с яку на них. а чего таить, парень он очень легкий из-за роста. и любой, кто упоминал это, уже готовился к смертной казни (если так посмотреть, лев воскресал уже тысячу раз, не меньше). на небе уже сгущались тучи, поглощая все вокруг в какой-то мистический полумрак, будто насмехаясь, мол, тебе правда хреново, так что добавим больше чёрного и непривычно тихого. и вот, у нас уже целый перфоманс из горечи с привкусом дождя, разбитым на мелкие осколки яку и ветром, неприятным свистом отдающимся в ушах. вроде как не холодно, но лужи лёд покрывает тихо. так и хочется пропеть «ялта, август» и далее по тексту. только вот это никакой не август, а мерзлявый ноябрь, пробирающий до костей и дающий понять, что уходить из дома в олимпийке, пусть и с целым чемоданом, не очень хороший выбор. да и, к сожалению, никакая это не ялта, а всего лишь пригород в нескольких километрах от токио. надежды на то, что последняя электричка до столицы ещё имеет место быть на запылённом вокзале с противными кассиршами, не угасают до последнего и даже себя оправдывают. уже примерно через час яку трясётся в вагоне и вспоминает, что ко льву он так и не зашёл. но это чистые формальности, так как этот болван (как яку его окрестил, когда сам ещё был на третьем выпускном году в старшей школе) сам заявляется в токио на каждые выходные и праздники. и как бы яку откреститься от этого не пытался (а он правда пытался, даже закрыл на ночь двери, а потом нашёл льва спящим в совсем неудобном положении за дверью), без внимания этой двухметровой шпалы он не оставался. и признавать то, что присутствие льва в его небольшой съемной и отчасти грязной квартире ему необходимо, как воздух, он упрямо не хотел. а полукровка этого и видеть не собирался, только заявлялся на его порог как можно чаще. а у яку сердце в пятки уходило от такого внимания, но в ответ он только недовольно ворчал в духе «что ты здесь забыл, возвращайся обратно» (но потом лев все равно располагался на его кухне с кружкой, которую сам же и притащил в первый свой визит). — почему? как-то неожиданно прилетает ему вопрос от немного поддатого куроо на новогодней вечеринке. вопрос, в целом, дискомфорта и слишком сильного удивления не приносит. пряча раздражённый цык где-то в горле банки сидра, яку шумно выдыхает. — я херовый, куроо, понимаешь? — понимаю. — ты должен был сказать, что это не так, — он уже хотел было закрыть тему, но тут задумался. — не круто ему со мной будет. совсем. подумай сам, я человек без хорошего будущего. что я ему дам? будущее для яку встаёт огромной запертой дверью с десятью замками, отпереть которую невозможно априори. хотя он и пытаться уже не хочет, постоянно разбиваясь о собственные переживания и неудачи. внутри разливается темень, и мориске защитить от неё хочет и себя, и льва. и постоянно боится, что не выйдет и, стыдно признавать, не хочет оставаться один. — мы все здесь без будущего, мориске, — согласно кивает куроо, сметая в одну сторону и стряхивая с ребра ладони хлебные крошки. — но какой хрен, яку, в твоём будущем? он не поэтому к тебе липнет. яку и сам понимает, что не поэтому. именно по этой же причине поучения куроо ему не нужны. но это же новогоднее утро, они оба, пьющие ещё с шести вечера, традиции ночных разговоров нарушать не пытаются. они обсуждают ещё много тем, даже затрагивают старшую школу и воспоминания о волейбольном клубе. множество передряг, в которые они попадают именно благодаря тетсуро. о чем яку ему и говорит. — да пошёл ты. звучит в ответ. но по сути во всем, что в жизни мориске происходило дикого, виноват именно тетсуро. и ему не стыдно его обвинять. потому что винить во всем куроо не оскорбление и не ошибочные догадки, а вполне себе факт, железобетонный, как сейчас выражается молодёжь. яку захлопывает за собой дверь, кладёт ключи на столик и просто садится на пол, обхватывая руками колени. в голове ничего, кроме отпечатавшегося в памяти календаря. праздники начинаются уже со среды, а там подготовительные курсы по истории искусств и, несомненно, лев со своим: — яку-сан, я принес много еды и фильмов. вы же скучали, и я скучал. лев сам по себе очень яркий в своих футболках с мультяшными персонажами и джинсах с дырками на коленях (бабушка яку все порывалась их зашить, когда лев пару раз заходил за записями волейбольных матчей). от него глаза слезятся, и яку все понять не может: это от того, что лев слишком яркий или от счастья, что он есть в его квартире буквально везде (точно везде, даже в шкафу иногда, и как он туда залез, в этом доме обсуждать не принято). и сначала яку это бесило до невозможности. смотреть со своих ста шестидесяти девяти на все два метра раздражало его всегда. а за шутки про рост лев отхватывал больше, чем от собственной матери, если забыл достать мясо из морозилки. мориске уже поднимается с пола, разувается и переодевается в домашнюю одежду, успевает начать скучать, как звонок в дверь отвлекает его от рефлексии. за дверью стоит эта каланча, взгляд серьёзный такой, не то, что два года назад, когда они с яку впервые повстречались на тренировке, и просто заходит без приглашения внутрь. — ты чего тут забыл? у тебя же школа, лев. выпускной класс, алло!! яку машет у него руками перед лицом, пытаясь то ли разбудить, то ли привлечь внимание, хрен знает. понимает мориске только одно: лев сейчас не должен быть здесь, яку не готов к его опеке и проявлению хоть каких-нибудь чувств, а у хайбы школа, что само собой разумеется. но лев не слышит, не хочет слышать, проходит в зал и усаживает яку на табурет, выуживая из своей барсетки влажные салфетки, вату и пластыри. льву яку латать не впервой: либеро в старшей школе на то и либеро, чтобы получать синяки чаще, чем кто либо другой. они молчат все это время и продолжают сохранять тишину даже когда уже лежат на диване у приоткрытого балкона и слушают город. у яку внутри и так храм тоски и грусти, а на улице тоска вечная, а грусть непривычно тихая даже со звуком трущихся об асфальт шин и разбрызгивающихся под их давлением луж на несчастных прохожих. лев аккуратно, подминая под себя покрывало с протертыми краями, нависает сверху. его волосы, уже отросшие, свисают тоже. смотрит серьезно и говорит очень негромко. — все в полном порядке. — да уж, финита. берегитесь государства, правители, извините, родители. — брось. твой старик просто чокнутый. он хотя бы раз видел, как ты рисуешь? лев мотает головой, словно очерчивая комнату, указывая на рисунки на стенах. да, яку личность творческая, но горя в этом творчестве столько, что оно оседает даже на его ногтях не то чёрным, не то серым лаком, уже немного отколупавшимся, но в целом ещё дня на три покрытия хватит. — я уже присмотрел себе универ. он рядом с твоим, новым, — лев утыкается яку в плечо, рвано вдыхая и валится где-то сбоку. — сможем чаще видеться даже во время учебы. — не смей приходить ко мне в универ. весь люд испугаешь своей полу русской рожей. лев недвусмысленно хмыкает и молчит. за окном проносится ещё пара машин и раздаётся громкий вскрик. видимо, все-таки обрызгали. после ухода льва внутри у яку непонятная пустота, но пострадать ему снова не дают — куроо утаскивает его в ближайший бар. поныть, поплакаться, пожаловаться — какой вариант не пробуй, все подойдёт. тетсуро с мученическим видом жалуется яку, что кенма жалуется ему, что хината ещё надолго в этой чертовой бразилии. и правда, хината уехал только недавно, а кенма уже скучает, будто у него отобрали игровую консоль. — и почему в волейбол играют одни геи? скорее себе яку задаёт этот вопрос, отпивая из горла ещё глоток. куроо хмыкает и стучит по столу подушечками пальцев, крутя в другой руке открывашку. пару дней спустя яку по «счастливой» случайности (спасибо куроо и его желанию спихнуть ноющих о любви друзьях друг другу) встречается с кенмой, и яку действительно видит, что при разговоре о хинате козуме в приставку не смотрит, и где то на горизонте умирает куроо от того, что его променяли на рыжий ураган (хотя этого то и не произошло. просто в жизни кенмы теперь два самых важных человека). время идёт, и теперь уже яку ждёт письма об отказе или о зачислении на кафедру искусств, лев готовится к выпуску из школы и тоже подаёт документы в тот самый универ недалеко от академии яку. хайба все так же заявляется на каждые выходные и праздники, а мориске и правда думает над тем, чтоб предложить ему съехаться после того, как долговязый окончит школу. правда, этот вопрос висит тихо в воздухе, ибо лев тут и так уже обжился во время каникул и спасибо его сестре алисе, что умудряется отпрашивать его у родителей каждый гребанный раз. их обоих зачисляют, и яку, честно признать, боится. боится, что променял серость на серость, что снова придётся все бросить и искать что-то новое. но с ужасом и тихим восторгом где-то через неделю понимает, что модернизма в его жизни больше нету. только сюрреализм, такой весь из себя нереальный, как лев или пары на кафедре искусств, прям как из детских мечт. эти двое все же съезжаются и, если бы вы снова несколько месяцев назад сказали яку, что его жизнь так круто изменится, что он в жизни больше не посетит ни одной лекции на экономической специальности (попрошу, специалист по продажам и маркетингу, раздается где-то голос куроо), вставать на пары будет в разы легче, и он научится принимать от льва любовь (слово такое странное и громкое в понимании мориске, но ему лень что-то менять и придумывать новые объяснения своим бабочкам в животе и блеску в глазах), то он бы снова не поверил. снова бы замечтался, но снова не поверил. и если раньше ему много хотелось изменить, то сейчас вообще ничего менять не хочется. даже наоборот. есть только желание, чтобы хайба оставался в жизни мориске как можно дольше со своим немного (хотя очень даже) придурковатым стилем поведения, яркими вещами и головокружительной улыбкой (и не только ей). у яку до сих пор в душе зима контрастирует со знойным летом льва, на их улице все еще тоска и грусть, и именно в такой обстановке, закинув ноги на ноги льва, он с благоговением и слезами на глазах понимает, что имеет сокровище ценней всего в третьяковке. и пусть он на секунд пять задумывается о «трёх богатырях» и ее ценности по сравнению с его золотом, а лев в панике не знает что делать с плачущим, наверное, первый раз в жизни, мориске, он быстро отмахивается от этих глупых мыслей и приходит к выводу. лев ему, все-таки, всего дороже.