Листья деревьев в свете заката

Кацуки всегда любил два цвета: зелёный и красный. Они всегда сопровождали его, даря успокоение и искреннее чувство счастья, когда рядом оказывается то, что ты действительно любишь. Будь то кристально кровавый закат или сочная зелень на лужайке перед их домом — Кацуки не мог жить без этих цветов. В шкафу у него лежали две абсолютно одинаковые футболки, различающиеся только цветом. На полу около входа валялись две пары старых кроссовок, выкинуть которые не поднималась рука уже второй год. Одни — красные, отливающие ржавым рыжим от времени и грязи на некогда яркой ткани. Вторые — зелёные, цвета мяты и дорогих изумрудов. Кацуки любил овощи с грядки (особенно хрустящие огурцы с кабачками и сочные, мягкие томаты), чипсы с перцом чили и зеленью, разноцветные ручки, которые заканчивались настолько быстро и менялись так часто, что становилось не по себе от собственной одержимости. Он любил сок из свежих томатов и твердые зелёные яблоки, которые так приятно скрипят на зубах. Вкус оседал на языке кислым привкусом с оттенками сладости и иногда железа, если укусить мякоть слишком сильно, чтобы десна начала кровоточить. Кацуки много чего любил. И если ему давали выбор: красный или зелёный… Выбрать он не мог. Он был таким в детстве, и остался таким в юности. Вот только сейчас эти цвета не вызывали такой яркой улыбки и чувства огромного счастья. Только отчаянье и боль. Потому что ему довелось полюбить олицетворение своих самых ярких снов. Все то, что он представлял в голове — будь то кровавое зарево или зеленоватое море — нашло свое подтверждение в его жизни. Его мечты наконец стали реальностью и воплотились в виде двух его одноклассников. Кацуки совершенно никак не мог представить в детстве, что влюбится. И не в милую маленькую девушку, которую он смог бы защищать от хулиганов (пусть он и был одним из них), носить на руках и радовать домашней пищей, а в друга детства, мишени для насмешек (Кацуки не сразу понял, что чувство, разрывающее грудную клетку от боли и невыплаканные слезы, — это стыд и понимание, каким ужасным ребенком он был) и лучшего друга в Академии. Зелёный и красный. Они всегда его преследовали. Кацуки, впрочем, против не был. Потому что… А почему бы и нет? Два любимых цвета, два любимых человека (он так сильно переживал за них и так сильно ненавидел себя за свое скотское отношение к Изуку… Он был готов к тому, что его не простят, но уже не мог жить без… Без него). Красный и зелёный, зелёный и красный. Так красиво. И так хочется забрать себе. Изуку для него был… Игрушкой. По началу. В детстве он был так эгоистичен (он не далеко ушел от того образа и в средней школе. Даже в Академии он продолжал вести себя как подонок! Возможно, падение Всемогущего помогло ему принять Мидорию как равного ему. Как противника, которого хотелось победить. Заставить… Подчиниться? Это было бы чудесно. Главное — не сломать. Слишком сложно, слишком много), что не замечал, как красиво солнце играет в волосах цвета свежей мяты, как изумрудные глаза искрятся истинной добротой. Он собственными руками сломал стержень, которым так гордился Мидория. Не только он. Обстоятельства, Всемогущий. Но его слова (как бы он хотел вернуться назад и ударить себя за них) послужили толчком, из-за которого Изуку был готов опустить руки. Но он истинный герой. Даже несмотря на… на все, что сделал Бакуго (он бы не простил себя на месте парня), Изуку не сломался до конца. Его не сломили даже (Тебе не стать героем без причуды) жестокие слова его кумира. И он спас его (хотя Бакуго и утверждал обратное). Не только от грязевого злодея, но и от падения в пропасть. Из которой он бы не выбрался. Он спасал его снова и снова: на практическом экзамене перед лагерем, после его похищения. Кацуки не сомневался, что этот план (который, разумеется, сработал на все сто) придумал Изуку. Несмотря на страх. Просто потому, что это был Каччан. Кацуки его любил. Не только зелёные кудри, тупые красные ботинки и искристые изумрудные глаза. Он любил тихое бормотание посреди тренировки, точные движения ног и рук, шрамы от неудачных падений, битв и ударов (Кацуки так сожалел). Бакуго мог бы вечность говорить, как сильно он любит Мидорию — его олицетворение волшебных снов. Он так сильно хотел его заполучить… Но он был недостоин. Слишком много боли связывало их. По большей части, по вине Кацуки. Но именно из-за этого он не мог спасти его. Не мог просто взять и сказать «я тебя люблю», когда он совершил так много плохого с ним. Ужасного. Непоправимого. Мы даже не друзья. Кацуки сожалел. Но это ничего не может изменить. Он не любил жалость (как и много чего другого). Но еще он знал, что Изуку ненавидел ее даже больше. Потому что всю жизнь он жалел себя. И только сейчас он мог изменить свою жизнь. Стать тем, кем так давно хотел. Когда Кацуки так старательно уверял его в обратном; когда весь мир был против этого; когда даже самые близкие (мама и Всемогущий наверняка тоже сожалеют) не смогли поддержать его. Ему пришлось самому помочь себе. Но он же герой, верно? Если не может помочь себе, как он станет помогать другим? Это ли не одиночество? Но Кацуки только на втором году обучения смог понять — он влюблен. Возможно, слишком поздно, возможно, он был недостоин. Возможно, это началось ещё тогда, в средней школе (или ещё раньше). Возможно, это началось из-за любимого зелёного (в Изуку его было так много) и даже красного. Возможно, кровь зря была именно такого цвета. Кацуки не мог удержаться, чтобы не увидеть ее на лице Мидории. А потом он пропал. Растворился в выражении лица Изуку, когда он боялся, жмурился от боли, а из его носа (наверняка сломанного, но Бакуго не мог сказать наверняка — он никогда не мог сказать об Изуку что-то кроме «задрот», «беспричудный» и «Деку») тонкой струйкой текла теплая кровь. Кацуки наслаждался таким Изуку: сломанным и испуганным. На самом деле Бакуго знал, что никогда не сможет сломать его по-настоящему. Потому что Изуку — крепкий орешек. И никакие пытки этого у него не отнимут. Можно сломать его тело. Но не душу. Она слишком велика, добра и чиста для других людей. Кацуки его недостоин. Он знал это. Это было как безумие… И если Кацуки был безумен, то он знал об этом. А ещё он был влюблен в Киришиму. Это было как… Фейерверк. Ярко, красочно. Неожиданно. С раскрытыми глазами, испугом от резкого взрыва. Кацуки любил взрывы. Он любил красный (прическа была поистине ужасна, но он любил ее; потому что красный — его любимый цвет. И даже кроксы не могли испортить его настроение. Только если поначалу), он любил зелёный. Он любил Киришиму. Наверное, все началось с цвета. Красные волосы, красные глаза. Чересчур дружелюбный характер. Слишком много света. Слишком… Их обоих было всегда слишком для Кацуки. Так много его любимых цветов в двух людях. Как он не встретил их раньше? Киришима был… Удивителен. Храбр, силен. Он не боялся его. Он был его другом. Возможно, все началось с цвета. Но потом Кацуки начал влюбляться в него. И ни дурацкая обувь, ни неуверенность в себе не могли оттолкнуть Кацуки от него. Слишком ярко, слишком… Просто слишком для него. Он всего лишь эгоист, неспособный даже забрать то, что ему понравилось. Он хотел быть хорошим, помогать нуждающимся, но какая-то его часть (которая почему-то отвечала за проявление чувств) заставляла говорить совсем не то, что ему было нужно. Она разрушала все шансы на нормальное (он никогда не был нормальным. Он и не хотел) развитие отношений с двумя парнями. Он, наверное, мог бы просто с ними поговорить. И если ничего не выйдет, то просто перевести все в шутку (Киришима бы и сам смог с этим справиться). Но… Именно тогда гордость и та неуверенность (он и сам не думал, что она существует до того момента, пока не влюбился) выходили наружу. Потому что именно в моменты, когда нужно быть храбрым и запихнуть гордость (скорее гордыню) куда подальше, он не может этого сделать. Слишком неправильно. Он слишком боится облажаться. Потому что он не может быть достоин двух таких замечательных людей. Они истинные герои, которые думают сперва о других и только потом (может быть) о себе. Кацуки не мог… Хотя сейчас этого явно не скажешь. Потому что он стоит на крыше (это воспоминание такое давнее… Сколько прошло? Пять лет? Семь?), им по семнадцать, они молоды и слишком опытны для своего возраста. Но это не делает их стариками в теле парней. Они слишком любят жизнь, чтобы задумываться о смерти. Именно тогда, весной, когда дни становились длиннее, ночи короче, а в воздухе витал аромат любви и цветов, юности и дорожной пыли. Именно тогда он не смог сдержаться. Этот запах мог кого угодно наполнить уверенностью. Он не мог больше держать эти чувства в себе. Слишком жарко, непохоже на него. Признание казалось единственным верным выходом. Потому что сейчас не хотелось думать. Нужно было действовать. Признание не удалось. Ответ Изуку и Киришимы (Кацуки думал, что лучше не скрывать, что он влюблен в кого-то одного, да и выбрать он бы никогда не смог) отличался холодностью и необъяснимой печалью. Изуку уже не шарахлся от него в коридорах и классе, как от чумы. Киришима был его лучшим другом. Но они оба ему отказали. И не потому, что Изуку до сих пор не мог его простить или ненавидел его, а Киришима не из-за дурацких стереотипов или предубеждений. Просто они любили друг друга. И их любовь на Кацуки (к сожалению) не распространялась. В их любви для Бакуго не было места, как бы он не хотел, как бы он не мечтал. Как бы сильно не плакал на пустой крыше, как бы крепко не сжимал кулаки. Как бы не желал почувствовать жар чужого тела (обоих тел), как бы не мечтал провести рукой по спутанным волосам Изуку, крепкой спине Эйджиро, прикоснуться губами к их губам, позволяя себе потонуть в экстазе. Как бы он хотел… Но получить этого не мог. Потому что он не мог себя сдержать. Но факт оставался фактом — Изуку любил Эйджиро, а Киришима любил Мидорию. Именно они вдвоем трахались после тяжёлого дня в Академии, глуша стоны подушкой (или чужой кожей), ходили довольные и уставшие, засыпали в обнимку, создавая тандем из красного и зелёного. Как бы сильно Кацуки не любил эти цвета, никто ему не говорил, что они полюбят его в ответ. Ведь он этого не заслуживает. Не из-за чудовищных ошибок, которые совершил (до сих пор совершает), не из-за промедления (он не думал, что судьба оставила их вместе навсегда). Только из-за чужих чувств. И они давили на него, потому что оба его возлюбленных не могли перестать держаться за руки, улыбаться так счастливо, видя друг друга. Бакуго умирал от любви. И совершенно не сожалел. Возможно, впервые в жизни. Ему хотелось быть тем, кто кусает Эйджиро за шею, кто держит руки Мидории, пока его насаживает на свой член Киришима. Он желал если не прикоснуться, то хотя бы своими глазами увидеть, как две его любви хмурят брови (его любимые цвета), загнанно дышат на шелковых простынях (в его фантазиях они зелёные), оба красные от прилитой к щекам (и не только) крови. Ему так хотелось увидеть… Но он не мог. Потому что в их отношениях были двое. И Кацуки Бакуго слишком проебался в своей жизни, чтобы просить их о милости. И он не сожалел. Не из-за того, что его отвергли. Он стыдился своего гадкого отношения к ним. Он был слишком молод, юн. Неопытен. Он слишком хотел славы, силы. Он совсем не понимал смысла чувств. Потому что они ему (казалось) не нужны. Как же он ошибался. Потому что его любовь — единственное, что у него осталось. Его парни (он мог так из называть только когда курил или не хотел называть их имена; так было почти каждую секунду его времени вне работы) съехались, жили вдвоем в двухкомнатной квартире неподалёку от их агенства. Он так хотел их увидеть, домашних, в великоватых для них футболках (Киришима наверняка надел бы свои идиотские кроксы, а Изуку мягко засмеялся, когда Бакуго недовольно заворчал бы на него). Но этого никогда не произойдет. Потому что Кацуки Бакуго облажался. Он так сильно представлял себе их жизнь… Но его уже и не вспомнят. Пройдут мимо, не глядя на некогда гордого короля А-класса. Мимо того, кем он стал. И все это из-за любви. В детстве Кацуки любил красный и зелёный. Несмотря на боль, которую они причиняли, на горький вкус казавшейся сочной травы… И любит до сих пор.