В Централ парке сегодня дождь...

Вот так бывает - идёшь куда-то и не знаешь куда. Вроде бы возвращался с работы поздним вечером и просто пошёл через парк, а жизнь будто остановилась. Я живу на Восточной 63-ей улице - от моего клуба, стоящего на Западной 66-ой в пересечении с Бродвеем, неторопливым шагом не больше сорока минут. Я всегда замечал это время, но сегодня что-то пошло не так, пожалуй, с самого начала дня. Что-то, к чему я не успел привыкнуть и, возможно, раньше даже не приходилось пытаться. Нью-Йорк - город контраста. Здесь даже дождь начинается настолько неожиданно, что не успеваешь открыть зонт, как промок до нитки; но если жить в этом городе на протяжении всей своей жизни - ты уже знаешь такие тонкости. Мокнуть входит в привычку, зонты будто специально ломаются и заедают. А время... время диктует свои правила. Я аккомпанировал Фрэнку, когда раздался выстрел. Это Большое Яблоко, ребята, это сороковые - никто даже не сдвинулся с места, кроме приезжих. Местные же продолжали расслабляться, наслаждаясь голосом "голубоглазой крысы" дона Костелло. Всё как обычно: лейтенант, приехавший по вызову какого-то стукача, получил свою штуку баксов и уехал, забрав труп в качестве дополнительной услуги для семьи повелителя мафии города. Кстати, забавно: пожалуй, единственное, по какому критерию можно было делить пору для тех или иных событий - времена года. Сейчас осень - пора любви, дождей и смерти. Зиму же мы - "коренные Йорки", прозвали спячкой. Это то время, когда весь привычный нам контраст засыпает однородной, белой пеленой снега. Но даже тогда я замечал течение времени, что же сейчас происходит со мной? Замедлил шаг ещё сильнее... нет, ничего не меняется. Разве что я стал отчётливее слышать стук подошв собственных ботинок об асфальт. Раз-два, три-четыре - словно метроном. И ветер играется с плотной тканью длинного тренчкота, посвистывая как-то более лирично. Или мне так кажется? Не знаю, в этом случае своему музыкальному слуху я довериться не мог. В голове будто всё плыло, я не чувствовал даже вкуса табака сигареты, которую курил. Не слышал звуков более пространственных нежели собственное дыхание или пульсация крови в висках. Где собаки? Где гул машин? Выстрелы или ночная парковая шумиха аутсайдеров гангстерских семей? Пусто. И ничем не пахнет. Обычно осенний Нью-Йорк напоминает парфюмерный магазин по своему разнообразию ароматов гиперактивной городской жизни, но сейчас ничего. А вот и холодная, тяжёлая капля воды упала на моё плечо. За ней вторая, третья. Начался ливень, но я не взял зонт - забыл в клубе. Странно, будто так и должно было случиться. А резкий порыв ветра, словно насмехаясь над моей беспомощностью перед стихией, ещё и сбил с головы шляпу. Обыденность, но сегодня какая-то слишком ощутимая. Я машинально провёл ладонью по седым волосам – совсем промок. И это злит, злит то, как быстро под ногами начали образовываться лужи, а звук от капель дождя гремит в ушах топотом тысячи слонов. Я нервничаю? Господи, будто приезжий, хотя все 65 лет своей жизни живу в этом сумасшедшем городе. И вот ещё что - я всё ещё не дома. Сколько времени прошло? Час-полтора? Чёрт! Вынимая старые карманные часы из брюк, я выронил их под ноги. Чуть не споткнулся, но это не важно. Я разбил циферблат. Печально, ведь эти часы мне подарил сам Дино – Дин Мартин, а это великая честь для музыканта. Руки задрожали то ли от холода, то ли от стремительно накатывающего отчаяния, заменившего временную пустоту в душе. Было бы не плохо сейчас найти хоть какую-то крышу над головой. Как можно заблудиться в городе, который знаешь вдоль и поперёк? Судя по указателям, я уже как на пять кварталов отошёл от родной улицы, а ноги всё ведут и ведут в никуда сквозь кромешную тьму. Насколько мне было известно, половину фонарей разбили рабочие в ходе вчерашней забастовки. Теперь приходится ориентироваться по свету звёзд, да и то с большим трудом. Я впервые вижу свой город таким и это пугает. Но действительно страшно мне стало, когда посреди всего этого мрака я разглядел ребёнка, копошащегося в помойке на окраине парка. Что-то немедленно потянуло меня в его сторону. Странный парень. На голове через чур большая кепка, а на плечах, поверх заляпанного грязью костюмчика, висит огромная военная зимняя шинель не наших войск. Ноги обуты в истоптанные ботинки, похожие на те, что носят со школьной формой. Ростом малой не больше пяти футов с четвертью. Совсем худенький, похож на цыганёнка, сбежавшего с места ночлега своих родителей. Возраст определить так и не удалось из-за темноты и грязи на лице бедняги. Одно я знал точно – мой случайный знакомый уже достаточно умён, чтобы стремиться к знаниям. Боже, как старательно он пытался поднять заевшую крышку полуразбитого пианино, сидя на деревянном ящике из-под фруктов. И смотрите-ка, совсем меня не испугался. Мальчик только улыбнулся мне, дёрнув за рукав: "Мистер-мистер, а зачем хорошую музыку выбросили? Вы можете открыть, мистер? Я играть хочу!" Ну как я мог отказать? У меня не было ни детей, ни внуков. Юные просящие глаза больно зацепили нутро пожилого человека, пропустившего в своё время все радости жизни. Я согнал паренька с импровизированного табурета, садясь сам и открывая крышку. А ведь и правда, зачем выбросили инструмент? Он выглядел вполне рабочим. Ну да, не было передней панели, защищающей молоточки и струны, возможно, всё дерево уже отсырело или старик больше не поддаётся настройке, но всё равно что-то потянуло меня взять первый аккорд. К тому же мальчишка не горел желанием мешать. Что он чувствовал во мне? Почему не бросился отнимать, как поступил бы на его месте любой другой ребёнок? Он просто встал за спиной и молча уставился на мои руки. Пам... басовый ключ чистый, настроенный, но кроткий, встревоженный и очень тихий. На миг показалось, что он прозвучал в моей душе, а не из недр пианино. Спустя мимолётную паузу я положил и правую ладонь на пожелтевшие клавиши, слегка смахнув с них капли дождя, которые тут же, словно в качестве мести, принялись яростно барабанить по моим пальцам. Было как-то действительно больно, но я сделал глубокий вдох и позволил новому аккорду зазвучать в скрипичном ключе, напрашиваясь на продолжение мелодии элегантным разрешением. Я играл Баха, да, определённо. Только в его произведениях такие лёгкие ноты звучали в паре так тяжело ложась на слабое, предчувствующее конец пути, сердце. Но это лучше, чем ощущать холод и уныние, царившее в ночном городе. Я закрыл глаза, полностью подчиняясь своим рукам, после стольких лет блюза и джаза всё-ещё помнящим классическую музыку. Дыхание замерло. Я чувствовал лишь лакированное дерево клавиш; бережно прикасаясь к ним, слышал лишь нежное пение сюиты, струящееся из инструмента чёрной шёлковой лентой и овивающей меня и мальчика своими тёплыми объятиями. Тяжёлый вдох, моё тело волной качнуло вслед за ладонью, пустившейся в плавный танец игривых, бархатных переходов... *** В Централ парке сегодня дождь, а сухие, длинные пальцы старого пианиста так и лежали на инструменте, в последний раз играя трагичного классика, всё ещё поющего в душе музыканта ласковой панихидой. О нём не будут скорбеть, его не запомнят, о его смерти никто не станет жалеть. Просто завтра один ребёнок скажет матери: "я иду учиться"! А после войны его имя гордо возвысится над заголовками партитур к самым любимым Бродвейским мюзиклам и музыкальным кинолентам ярких, красочных, весёлых пятидесятых.