⭐️⭐️⭐️
Апрель в этом году на удивление тёплый — давно такого не было. Ночью, конечно, всё равно прохладно, но Чан весь день ныл Минхо в голосовых сообщениях, что они обязаны открыть сезон полуночных посиделок, и тот сдался в итоге, потому что в принципе и сам был совсем не против. Только плед отказался тащить. Инициатива наказуема, как говорится. Минхо, задумавшись, разглядывает чай, которого в термокружке осталось всего ничего, и слегка двигает рукой, создавая внутри водоворот. Чаинки крутятся против часовой стрелки, и Минхо пытается их сосчитать. Неудивительно, что у него не получается. Это, конечно, не звёзды на небе пересчитывать, но тоже проблематично. Те, кстати, мигают, какие-то ярче, какие-то — едва заметно, будто издеваясь над Минхо, мол, вот они мы, так далеко и высоко, но всё равно сильнее тебя. Чан, который сидит рядом с ним, плечом к плечу, отвлекается от чтения беседы с-кем-то-там-по-интересам, и теперь наблюдает за манипуляциями друга с остатками чая. – Знаешь, Венера единственная планета Солнечной системы, которая вращается в противоположную от других планет сторону. «К чему мне это знать», – думает Минхо, но вслух произносит: – Теперь знаю, – кивает преувеличенно серьезно. – Приду домой и обязательно запишу, с собой конспекты не взял. Чан закатывает глаза и одним глотком допивает свой кофе. В рот попадает осадок из молотых зёрен, и он отплевывается от горечи, осевшей на языке. Минхо фыркает. – Вечно ты иронизируешь, – обиженно бубнит себе под нос Чан, шарясь по карманам безразмерной джинсовки в поисках жвачки. Сто процентов ведь была, полпачки точно. – А я серьёзно, так-то. – Охотно верю, – Минхо вздыхает и лезет в рюкзак – вот у него точно должно быть нечто съедобное, конфетно-жевательное, потому что он сегодня виделся с Джисоном и Феликсом, и отжал у первого что-то, – «ну, хён, это ты меня угощать должен, чё за фигня», – как чувствовал прям. Минхо по жизни, вообще-то, ни разу не мать Тереза, униженным и оскорбленным помогать — не по его части, но одному конкретному остолопу, так уж получилось, всегда готов протянуть руку помощи. – На, вот, держи, – Чан смотрит на круглую конфету в серебристой упаковке на чужой ладони и расплывается в улыбке, сам не понимая, из-за чего именно: того, что конфета называется «Спутник», что ладонь Минхо небольшая и вся изрезана линиями-дорожками, которые хочется до какого-то щемящего чувства обвести, проследить кончиками пальцев, или что тот смотрит куда угодно, но не на Чана, будто стесняется (слово «стесняется» по отношению к Минхо кажется почти таким же невероятным, как метеороидный дождь этой ночью). Чан аккуратно накрывает и сжимает на пару мгновений чужую прохладную руку в своей, широкой и тёплой, и забирает конфету. Серебристая упаковка едва слышно шуршит, как опавшие сухие листья под кроссовками поздней осенью, когда воздух уже морозный, почти осязаемый, а небо низкое, накрывающее куполом, как пиалой, и чистое такое, будто вымытое всеми прошедшими ранее дождями. Под серебром – синий шарик. Чан усмехается и закидывает конфету в рот. Чуть-чуть с кислинкой, но вкусно. Он вообще не любит, когда слишком сладко. Чан переводит взгляд на Минхо, который ковыряет дырку на джинсах. Ресницы отбрасывают тени на щеки, которых и нет, вообще-то – тот похудел за последнее время, черты лица стали более резкими, угловатыми. Только в глазах всё та же мягкость. Чан не осознает, что так Минхо смотрит только на него. – Чего пялишься? – «Пялься сколько угодно, Бан Кристофер Чан». – Просто так, – «Я любуюсь». –Жалко что ли? Минхо фыркает и бьёт его по плечу, едва-едва, лишь бы отвлечься от дурацких мыслей, которые кружат в голове, как чаинки в термокружке. Чан театрально хватается за плечо и слегка отклоняется в сторону, собираясь завалиться на плед, но не успевает — Минхо ловит его за рукав джинсовки и тянет назад. Взгляд глаза в глаза - короткий, но, как никогда прежде, громкий, почти кричащий. Чан первый поднимает глаза к небу. Как обычно, по привычке. Минхо закусывает губу и тоже смотрит на небо, только, в отличие от Чана, совсем без теплоты - почти с обидой и горечью. – Покажи язык, – неожиданно просит Минхо. – Че? –Язык, говорю, покажи. – Нахрена? – это нетрудно, конечно, но чужая просьба кажется странной. Мало ли, что там Минхо в голову могло прийти. Тот на чужую настороженность лишь закатывает глаза. – Не бойся, не откушу. Чан запрещает себе думать о том, при каких условиях могла бы быть даже малая вероятность такого исхода, и всё-таки осторожно высовывает язык. Минхо улыбается и вокруг его глаз разбегаются морщинки. У Чана ёкает сердце совершенно по-дурацки. Хочется очертить их пальцами. Снова. – Синий. Миленько. Чан пытается высунуть язык чуть больше и косит глаза, чтобы тоже увидеть свой язык. Получается так себе. – Не делай так, умоляю. Выглядишь просто пиздец как стрёмно. – Ты только и делаешь, что оскорбляешь меня! – возмущается Чан. – А я твой хён, как бы! - складывает руки на груди и дуется совсем по-детски. Минхо хочется погладить его по сожженным осветлителем волосам и сказать, что это всё несерьёзно, естественно. Он сглатывает. – Так я ж любя, – улыбка должна была быть ехидной, но получилась, невольно, какой-то грустной. – Ну конечно, – хмыкает Чан и лезет в карман за телефоном, пиликнувшим каким-то оповещением. Конечно, кивает сам себе Минхо. – Прикинь, сегодня будет метеороидный дождь. Вот это нам фортит! Минхо усмехается и думает, что ему-то точно не фортит. Он смотрит на бескрайнее полотно, усыпанное звёздами, которые всё ещё сильнее него.⭐️⭐️⭐️
На конкурсе тупых историй знакомств они, может быть, и не заняли бы первое место, но в топ-пять вполне могли бы попасть. – Привет, я Крис. Минхо отвлекается от чтения «Фейри тейл» недоуменно смотрит из-под сползших на кончик носа круглых очков на парня перед собой. Ничего особенного и впечатляющего: на «Криса» уж точно не тянет. Чего выпендриваться-то, спрашивается. – Я вообще не по эксо, но Кай там самый крутой. – Чего? – растерянность вытесняет неловкую улыбку окончательно, отчего лицо странного парня становится каким-то трогательно-детским. Минхо давит смешок. – Вообще-то, это правда моё имя, – догадывается тот, и лицо на этот раз приобретает страдальческое выражение. – О, правда? Да вы из Англии, – усмехается Минхо. – Из Австралии. – Да ну? И где твой ручной кенгуру? –Минхо оглядывается по сторонам, поднимается со скамейки и заглядывает Чану за спину. – Дома остался, да? Даже странно, что этот чудак ещё не психанул и не ушёл, махнув рукой на попытку познакомиться с Минхо. Вместо этого он закатывает глаза. – Ты ещё даже не представился, а уже пытаешься меня простебать. Для тебя это норма или только я удостоился такой чести? Этот Крис из Австралии такой странный, думает Минхо. У него не было настроения на знакомства, но такой кадр упускать нельзя. Он улыбается, а Крис замирает. – Считай, что ты особенный. Я Минхо. – Класс! В смысле, приятно познакомиться. А ты на каком факультете? Я вот на физике, - будь у Криса хвост, он бы им завилял. – И кстати можешь звать меня Чан. – Серьезно? А че сразу-то выпендриваться начал? – Я же должен был тебя заинтриговать. Чан хитро улыбается и подмигивает. Минхо стягивает с переносицы очки и делает вид, что ничего не видит, шаря руками в воздухе. – Предупреждай, когда захочешь подмигнуть в следующий раз, я заранее сниму очки. – Чтобы не быть ослеплённым моей крутостью? – Чан поправляет непослушные вихры, которые падают на лоб, и играет бровями. Минхо в свою очередь скептично поджимает губы и вздыхает. – Нет, просто чтобы глаза мои этого ужаса больше не видели. – Ты опять издеваешься?! – Привыкай, – пожимает плечами Минхо, сам не замечая, как снова улыбается. А ведь было столько вероятных исходов той, их самой первой встречи. (Чан бы в данном случае завёл свою шарманку технаря о теории вероятностей, случайной величине и функции её распределения). От банального «посчитал, что с таким дебилом лучше не связываться» (и это могли быть мысли как кого-то одного, так и обоих) до «разругались в пух и прах после недели общения». Но, так или иначе, исход вышел совсем другим. И Минхо честно не может понять, как его квалифицировать: удачный, не очень или просто отвратительный для каждого из них. Для Чана — потому что он не получает поддержки от близкого друга в возможно самом важном решении сознательной жизни. Для Минхо — потому что, скорее всего, в ближайшее время он останется один на один с разбитым сердцем. Какая ирония. ⭐️⭐️⭐️ – Мне кажется, это абсолютно, невозможно, исключительно… – Минхо, блять. – Хорошо-хорошо, – поднимает руки на уровне груди, сдаваясь. – Короче, это тупая идея. Чан хмурится и сжимает руки в кулаки. Суставы хрустят в оглушительной тишине, повисшей между ними и, по ощущениям, раскаленной до предела. Минхо кажется, что даже дышать становится тяжелее из-за этого. Или не кажется? Ребра действительно будто сжимаются, надавливая на легкие, не позволяя им наполнится кислородом. Пожалуйста, пусть это будет сон. Дебильный сон про то, что никогда не случится. Но Минхо даже щипать себя не нужно – глупо пытаться убедить себя в нереальности происходящего. Глупо, но так хочется. Вдруг Чан выдыхает, как-то весь скукоживается, будто хочет стать меньше и спрятаться от навязчивых мыслей, которые грызут изнутри, раздирают потихоньку. Минхо прикусывает губу. Его, вообще-то, тоже рвёт на клочья под рёбрами, стирает в порошок и уносит куда-то. И ему, как и Чану, больно. Только причины у них разные. Минхо протягивает руку, чтобы погладить Чана по плечам, но, так и не дотянувшись, опускает. Если тот скинет руку, самому Минхо, наверное, станет ещё на десятую долю хуже. Он хочет что-нибудь сказать, но все слова, кажется, вылетают из головы. Почему никто не учил его, как правильно поступать в такой ситуации? В ситуации, когда твой друг (но при этом что-то большее) решает попробовать пройти добровольцем по одной из государственных программ по освоению космоса. И ведь пройдёт, горько усмехается сам себе Минхо. Это же Бан Кристофер Чан, он просто не может не. Так было всегда и во всём. Так будет и в этот раз. Сейчас середина дня и в торговом центре, где они встретились, людей не так уж и много, в основном это такие же студенты-прогульщики, но Минхо кажется, будто в радиусе километра нет вообще никого. Он поднимает голову к потолку. Самый обычный стеклянный потолок, сквозь который видно затянутое тучами небо – будет дождь. В голове пусто. Осознание накатывает волнами: то появляется, то снова куда-то пропадает. И если сначала первой реакцией – защитной – было ощетиниться и плюнуть ядом, то сейчас хочется спрятаться и сделать вид, что не было этого заявления. «Я полечу...хочу полететь на Марс», – глупость какая-то, правда? Минхо глубоко вдыхает и медленно выпускает воздух из легких, представляя, что создаёт вакуум. – Ну, может быть, всё-таки хоть что-нибудь ещё скажешь? Или «тупая идея» – это всё? Типа ноу комментс? – Чан злится, и его можно понять, наверное. Ещё бы, мечта всей сознательной жизни – слетать поближе к звёздам, на другую планету, в другую галактику, совсем уж в перспективе. Вселенная же бесконечна? Вот только, кто Минхо-то поймёт? Он прикрывает ладонью глаза и жмурится – привычка, чтобы сконцентрироваться. Смотреть на Чана страшно. Будто его вот прям сейчас не окажется рядом. Растворится звездной пылью и останется только в воспоминаниях, которых так много. Но всё равно недостаточно. Невольно в памяти всплывают все совместно прогулянные пары, у Минхо – по конфликтологии («поэтому ты такой пиздец проблемный, чем я думал, когда сам тебя с них уводил?!»),а у Чана – по какой-то там из высших математик, на которой препод гонял его тупо из-за окрашенных волос и пирсинга. Совместные походы в кино, где они доводили весь зал, когда вели себя так, будто сидят дома перед ноутом (читай: обсуждали всё в голос и смеялись до слёз на ужастиках). Почему хобби Минхо такое приземленное и никак не утащит его в какие-то межпланетные пространства? Почему Чан должен быть так одержим именно космосом и всем вытекающим? Минхо думает, что это так эгоистично с его стороны. Думает, что так нельзя. Что надо сказать что-то более позитивное, теплое, поддерживающее. Что-то отличное от того, что он сказал ранее. Я смогу, думает Минхо. В этом нет ничего сложного и невозможного. Даже набирает в воздух в легкие и подбирает в голове слова, но. – Отлично. Просто заебись. Я тебя понял, Минхо, – бросает Чан сквозь зубы и поднимается со своего места. Железные ножки стула неприятно проезжают по плитке, которой выстелен фудкорт. На них оборачиваются какие-то девушки, сидящие за пару столиков от них, но быстро теряют интерес, не заметив ничего захватывающего. Минхо пытается поймать взгляд Чана, но тот прячет глаза. – Я пошел. Чан быстрым шагом удаляется в сторону эскалатора, даже ни разу не оглянувшись. Минхо думает, что надо было встать и побежать за ним, но он остается сидеть, будто сила притяжения конкретно на нём действует сейчас в разы больше. Утыкается лицом в ладони, потирая большими пальцами виски. – Пиздец, Ли Минхо. Просто пиздец. Ему всего-то надо было солгать, что он одобряет идею Чана податься в космос. Но, почему-то, совсем не получилось. Минхо откидывается на стуле, смотрит вверх и замечает, как на стеклянный потолок торгового центра срываются капли. Сначала совсем редкие, но с каждой секундой их всё больше. – Наверняка у этого придурка даже зонта нет, – бормочет себе под нос. Досчитав до десяти, Минхо встаёт, берёт рюкзак и направляется вниз. Сейчас он рад, что у этого торгового центра только один выход. Хотя когда однажды они с Чаном опаздывали сюда же в кинотеатр, и таксист, запутавшись с навигатором, остановил машину с другой стороны, и им пришлось всё оббегать, чтобы успеть на начало фильма, Минхо не был так доволен («неужели так сложно было прорубить ещё одну дверь в стене ну вашу ж мать»). – Чего и следовало ожидать. На выходе, за стеклянными дверями, под козырьком стоит Чан. Он отбивает только ему известный ритм ногой и смотрит то в свой телефон, то на небо, будто написал какую-то жалобу и не вовремя начавшийся дождь ему уже пообещали перенести с минуты на минуту. – Пойдём, у меня есть зонт. Чан дергается и оборачивается на голос. Минхо даже не нужно знать и видеть, он просто чувствует, как сначала друг хочет улыбнуться, но вместо этого, будто спохватившись, делает максимально отрешенное и гордо-независимое лицо. – Сам дойду, – бурчит Чан и уже даже готовится шагнуть под дождь, когда Минхо придерживает его за рукав. – Ну же, не будь таким упёртым. Заболеешь ведь. – Вылечусь, – цедит сквозь зубы, но руку не отдергивает. Кажется, это хороший знак? Минхо кусает щёку изнутри, пытаясь решиться. Он не должен быть эгоистом. И так слишком часто им был, но сейчас – нельзя. Врать – плохо, но в данный момент, кажется, просто необходимо. Минхо не понимает, почему мысль о том, что Чан отправится в экспедицию вызывает у него такое неприятие и даже страх (что Чан его забудет? что он, Минхо, потом, после возвращения, окажется ненужным?). Но он понимает, что это должно уйти на второй план. – Я погорячился, знаешь? – Чан смотрит вопросительно. – Ну, там, на фудкорте. Когда назвал твою идею тупой, на самом деле, я так не думаю, – ложь. – Просто ты меня застал врасплох, – Минхо натянуто смеется, – ну, знаешь, не каждый день услышишь такие заявления. Мне кажется, это может быть опасно, вот я и хотел тебя отговорить, – ложь, – разве ты бы не волновался за меня?! – Это не опасно, Минхо, – тон Чана становится гораздо мягче. - Программа государственная, проводится не в первый раз… Минхо вертит зонт в руках, стараясь не смотреть другу в глаза. – Ну и к тому же, это такой опыт! Меня потом на работу куда угодно возьмут, – продолжает Чан, но, неожиданно даже для себя, Минхо его перебивает. – Я буду скучать, так-то, – правда. Чан очень по-дурацки распахивает глаза и пялится, беззвучно открывая и закрывая рот в лучших традициях ромкомов. Ждать от него чего-то в ответ Минхо не собирается, поэтому открывает ярко-оранжевый зонт и шагает под дождь, бросая через плечо короткое «пойдем уже». Но в спину прилетает, всё равно, что камнем по голове: – Я, так-то, тоже. Обернуться сейчас будет точно самым глупым решением в жизни, потому что Минхо не уверен в собственной выдержке. Лучше лечь в лужу и захлебнуться вонючей дождевой водой, чем позволить заметить кому-либо, даже – особенно – Чану, свою уязвимость. Тем более, ему не нужно видеть: и так, затылком чувствует, как Бан Кристофер Чан совершенно идиотски, невыносимо-классно, улыбается.⭐️⭐️⭐️
У времени свои законы и свои же дурацкие правила. По одному из таких правил, как уже давным-давно заметил Минхо, некоторые события, которые, казалось бы, ждать нужно так долго, приближаются с нереальной скоростью, а те, которые совсем не ждёшь, – подкрадываются в мгновение ока и с громким «та-дам» выглядывают из-за угла. Совсем как Джисон, когда он приносит очередную сумасшедшую идею, без которой не видит своего дальнейшего существования, а заодно и существования всех своих друзей. Полгода — это много, думал Минхо, это целых шесть месяцев, двадцать шесть недель, сто восемьдесят три дня и четыре с лишним тысячи часов. Не все из них он проведет рядом с Чаном (это было бы странно), но ведь даже если взять треть этого времени, они смогут успеть кучу всего. Сам Минхо успеет принять и переварить мысль, что Чан улетит, чтобы отпустить его с легким сердцем и без никому ненужных драм. Эта мысль шла бегущей строкой внутри, под кожей, настойчиво напоминая о себе при каждом взгляде на Чана, когда он возмущенно сопел из-за заваленного теста, давился попкорном из-за не самой смешной шутки, прозвучавшей из уст главного героя с большого экрана, замученный и уставший засыпал на кресле в комнате Минхо, пока тот отошёл поставить чайник. Мысль не давала покоя и зудела, принося дискомфорт и отвлекая внимание от ускользающих дней, сменяющих друг друга месяцев. И параллельно с этой мыслью другая, гораздо более сильная, выделенная жирным шрифтом, пульсировала внутри, сбивая с намеченного курса — быть правильным другом, поддерживать и радоваться, путала карты и заставляла Минхо раз за разом пересматривать их старые фотки, на которых Чан обнимал его за шею, улыбался, строил рожи или делал пафосное лицо и свой любимый, супер крутой, по его мнению, жест левой рукой. Ты так мне нужен. Пожалуйста, не оставляй меня. Глушить в себе эту мысль с каждым проходящим днём становилось всё сложнее. Он часто замирал, смотря в одну точку, которая, по иронии, всегда совпадала с местоположением Чана в комнате. Тот махал ладонью перед лицом и спрашивал, всё ли в порядке. Правда грозилась выплеснуться и смыть всё, как однажды в его квартире с не самым новым и хорошим ремонтом прорвало трубу, но Минхо находил в себе силы смолчать и улыбнуться. Это было сродни тому, как в тот раз с трубой он просто забил прореху тряпками и замотал изолентой до прибытия ремонтников. Оставалось только надеяться, что если Минхо всё-таки разорвет от переполнявших чувств, это случится когда Чан уже будет за сотни световых лет от него.⭐️⭐️⭐️
Музыка была громкой, но не настолько, чтобы оглохнуть. Алкоголя было много, но не так, как на обычных вечеринках, устраиваемых в конце каждого семестра Бэмбэмом. Людей было много, — все чановы одногруппники, сокомандники с секции плавания, хорошие знакомые и те, с кеми Чан хоть раз пил пиво вместо пар, — но их удивительно легко было не замечать. Или это потому что все они не замечали Минхо, которого большинство других друзей Бан Чана считали странным и вообще не понимали, каким образом те так сблизились? В любом случае, затеряться было легко. Открыв холодильник, Минхо с удовлетворением и ликованием обнаружил ещё одну банку любимого пива и, улыбнувшись на знакомое пшиканье, сделал глоток. – Хён, там ещё есть? Минхо вздрогнул, чуть не прищемил себе пальцы дверцей холодильника и, чертыхнувшись, обернулся. Склонив голову к плечу, расфокусированным взглядом на него смотрел Хван Хёнджин — один из любимых донсенов Чана и самого Минхо, тоже пловец и студент их универа, на пару лет младше. Все видели в нем этакую звезду курса, спортсмена, отличника с внешностью модели. Все его любили и не любили одновременно, делая выводы о его чсв, ни разу не взаимодействуя с ним никак, кроме взаимного кивка в коридорах корпуса. Но Минхо однажды видел, как тот на руках переносил свою собаку через лужу, замечал, как неловко чувствует себя Хёнджин, когда его хвалят, стал свидетелем, как он плачет над судьбой героев фильма, на который напросился с Чаном. Тогда ни Хёнджин, ни Минхо не ожидали, что окажутся в одной компании, поэтому поначалу болтал только Чан, пытаясь развеять неловкость. Уже потом Хёнджин, освоившись, цеплялся за руку Минхо и звал его таким же лёгким «хён», разом сдернув все ярлыки, навешенные и на него самого, и на Минхо, которых тоже было предостаточно. – Там больше нет, но давай сюда стакан, я налью тебе немного. Лицо Хёнджина озарилось широкой, пьяной улыбкой, и он нараспев протянул, обнимая Минхо за шею одной рукой, из-за чего драгоценное пиво едва не пролилось на плиточный пол кухни: – Ты лучший, хён. – Я всего лишь налил тебе пива, – фыркнул Минхо себе под нос, аккуратно протягивая в чужие руки стакан. Тот сделал глоток и почти замурлыкал. – Чану с тобой очень повезло, – Хёнджин будто закончил начатую ранее мысль, и Минхо чуть не выронил свою банку. По прямолинейности Хёнджин иногда ничуть не уступал Джисону. Да и по прилипчивости тоже. Надо бы их познакомить, что ли, отвлеченно подумал Минхо, заглушая все мысли на счет Чана, которому повезло с ним. – Да, наверное, – натянуто улыбнулся и потрепал младшего по отросшим волосам. – Ты, кстати, его не видел? – Кого? – Хёнджин растерянно моргнул. Минхо засмеялся. Пьяный Хёнджин был ещё забавнее и мягче, чем трезвый. – Кажется, кому-то пора завязывать с выпивкой на сегодня, – младший обиженно надул губы и уже собирался протестовать. – Да, Чана, кого ж ещё. – Где-то там, – неопределенный взмах руки в сторону гостиной. – Вроде. По крайней мере, минут пять назад я его там видел. – Спасибо, мелкий. И больше не пей, –полушутливо-полусерьезно пригрозил Минхо, ускользая через арочный проем в гостиную. Найти Чана оказалось легко: тот стоял на табуретке в центре комнаты, вокруг собралось неопределенное количество людей, кто-то на полу, кто-то на диване, не раз и не два залитом колой, пивом, чаем и вообще чем угодно, и все, как один, смотрели на виновника сегодняшней вечеринки полупьяными восторженными глазами в тот момент, когда он вещал что-то отдаленно напоминающее про «космические корабли, которые бороздят просторы вселенной». Прислонившись плечом к шершавому косяку, Минхо думал о том, что, если бы захотел, Чан мог бы стать вождём революции — за ним бы пошли все, даже те, кто не до конца понял его идеи, всё равно пошли бы. И Минхо был бы в первых рядах — он знал, что мог несерьезно посылать Чана, ворчать на его совершенно дурацкие порой просьбы, но, несмотря на всё, всегда делал шаг в ту же сторону, в которую шагал Чан, даже если отставал от него на пару секунд. Единственное место, куда Минхо точно не мог пойти, — это космос. А Бан Кристофер Чан туда не просто шагал — он прыгал, с головой и глубоко. Можно ли измерять космос глубиной? Или только высотой, головокружительной и непостижимой? Разве это имеет значение, если Минхо одинаково боится и того, и другого? – Ты чего задумался? Непроизвольно он вздрагивает, когда выныривает из своих мыслей и натыкается взглядом на шальное, улыбающееся лицо Чана в десяти сантиметрах от своего собственного. И как только успел? Две минуты назад буквально вещал ведь свои табуреточные лекции. Спейс-просвят, фыркает Минхо. – Ничего, – качает головой и щелкает по чужому носу, хихикая. Чан обиженно смотрит из-под бровей и потирает кончик носа, что-то шепнув едва слышно. Наверняка очередные жалобы, что над ним издеваются. Как раз в этот момент на фоне включается оффспринг, и кто-то, вроде бы Чанбин, кричит «сделайте погромче», а Бэмбэма, все знают, о таком долго даже просить не нужно. Кажется, от громкости штукатурка грозит осыпаться на головы оживившихся гостей. – Пойдем на воздух, – внезапно говорит Чан и, обхватив запястье Минхо, тянет его с собой через кухню, где пьяный Хёнджин смотрит на телефоне видео с собачками, на балкон. Ругнувшись, Чан отпихивает в сторону сушилку для вещей, на которую едва не налетел в темноте. На стеклах играют блики от вывески небольшого супермаркета напротив, где они всегда покупают еду перед очередным сериальным марафоном или бессонной ночью во время сессии. Неприятный комок становится поперек горла, когда Минхо думает о том, что теперь на какое-то время об этом стоит забыть. А может быть, не просто на какое-то время, а навсегда — его передергивает. Чан, который всё это время смотрел куда-то в одну точку за окном (или изучал разводы на стекле), заметил дрожь Минхо и истолковал её по-своему. – Замерз? – он отрицательно качает головой, но Чан не обращает внимания и тянет Минхо в объятия. Сначала всё тело невольно напрягается, но как только чаново тепло проникает в каждую клетку, Минхо осознаёт, что и правда немного замерз. Он шлёт всё к черту и расслабляется, отстранённо рассматривая окна дома напротив. Совсем недолго, думает Минхо, я же имею право хоть ненадолго представить, как всё могло бы быть, если бы… Если бы что? Додумывать мысль страшно и как-то нечестно по отношению к Чану. Тот, будто почувствовав, что Минхо опять загрузился чем-то, сцепляет крепче руки и кладет подбородок на чужое плечо. – Питайся нормально, умоляю. У тебя кости торчат. – Ты что, моя бабушка? Отстань. Из вредности Минхо пытается спихнуть голову Чана со своего плеча. Тот смеётся и в отместку только сильнее давит подбородком. Его волосы щекочут щеку, а дыхание – шею. Минхо не знает, что хочет сильнее – сбежать прямо сейчас, как можно дальше, от этого придурка или остаться с ним, как можно дольше. Как жаль, что под рукой нет банки пива. – Тебе нужно волосы перекрасить в темный, – прерывает тишину Минхо. – Зачем? – вскидывает брови. – Я столько сил потратил, чтобы осветлиться! – Ты хотел сказать «столько денег, чтобы изговнять себе волосы»? Ему не видно, но Минхо буквально чувствует, как Чан фирменно закатывает глаза. – Ну ты и змеюка, – уже привычная характеристика беззлобно слетает с губ. Потом в его голосе появляется та самая интонация, на которую стандартная реакция Минхо сначала состроить лицо в духе «ну и с кем я дружу», а потом уже улыбнуться, – самодовольно-идиотская: – Зато я красавчик со светлыми волосами. – Ага, и не очень умный, потому что мозги тоже высветлил, – не успев договорить фразу, Минхо взвизгивает, потому что его беспощадно щипают за бок так сильно, что чувствуется даже через свитшот. – Да больно, блин! – А вот не надо обзываться! Подожди, – Чан вдруг застывает, - ты, конечно, назвал меня тупым, но… Ты не стал спорить, что я красавчик или мне показалось? Может, всё-таки не такой уж ты и тупой, лихорадочно думает Минхо, пребывая в легком ужасе от собственной ошибки. Отговорки и колкости почему-то не подбираются для ответа. А потом… потом вдруг становится всё равно. Разве ему есть, что терять, когда этот невыносимый, слишком целеустремленный и упрямый дурак, который непонятным образом вдруг стал таким близким, скоро оставит его почти на год? – Не показалось. – Чан резко разворачивает его к себе лицом, вцепившись в плечи с выражением шока и недоверия. Минхо фыркает: – Ну что? Ты, конечно, не такой красивый, как я, но тоже ничего. Ещё около минуты Чан молчит. Его глаза бегают по лицу Минхо, будто ищут что-то. Под таким взглядом хочется сжаться, уменьшиться и спрятаться в шкаф (даже если не вылезал из него). – Мне кажется или ты тоже не споришь, что я красивее тебя? – привычной шпилькой пытается разбавить сгустившуюся тишину. – Никогда бы не стал с этим спорить, – выдыхает Чан. Это так сюрреалистично, так неправильно, так необычно для них. Ни разу они не доходили до такой линии – всегда всё заканчивалось тем, что кто-то кому-то говорил про уродство на лице и сводил всё в шутку. Они столько раз смотрели друг другу в глаза, но ни разу – так, как сейчас. Ладони на минховых плечах сжимаются чуть сильнее, и Чан открывает рот, чтобы, кажется, что-то сказать, как вдруг балконная дверь распахивается и к ним вваливается Чанбин, едва не падая на многострадальную сушилку. – Слышьте, тут такое дело, я зашел на кухню за пивасиком, а там Хёнджин плачет и не говорит, что случилось. Вы это… спросите, че кого, может успокоите своего ребёнка? – Он не наш ребёнок! – О нет, мой сын напился и плачет! Над головой у Чанбина почти вырастает огромный вопросительный знак после одновременных реплик. Чан вскидывает бровь. Минхо округляет глаза и хлопает его по бедру. – Не говори такого при ребёнке, он расстроится. – Минхо, но он не наш… – Чего ты добиваешься, бессердечный?! Чанбин неловко кашляет, и они синхронно оборачиваются на него. – Не, вы, конечно, весёлые ребята, но Хёнджин там всё ещё ревёт. Глубоко вздохнув, Минхо пытается сделать шаг на кухню, но Чан неожиданно ловит его за руку и снова смотрит в глаза. – Ты пытаешься сбежать, но я всё запомнил, если надо даже запишу, и мы ещё вернёмся к этому разговору, – ему даже не нужно объяснять, что он имеет в виду, Минхо сглатывает и кивает. Он знает, что Чан ничего не забывает, но также он чувствует, что этот разговор останется висеть не завершенным между ними, потому что, кажется, момент упущен, и вряд ли сможет повториться. Слишком нереально, чтобы у них в этой Вселенной снова произошло нечто подобное. Аккуратно, стараясь не задеть Чанбина и сушилку, Минхо проскальзывает на кухню, где на табуретке, уткнувшись в телефон, плачет Хёнджин, хлюпая носом. – Ну, мелкий, ты чего? – пропуская через пальцы темные вихры, спрашивает Минхо. Есть у него догадки, конечно, но… Хёнджин поднимает лицо — нос покраснел, глаза чуть-чуть опухли, но всё равно каким-то образом он умудряется остаться симпатичным. Даже про уродство не пошутить. – Хён, я так люблю Кками. Смотрел сейчас на других собак, и понял, что лучше моей всё равно нет. За спиной раздается сдавленное чанбиново «че» и обреченное чаново «ну как обычно». Минхо цыкает на них и продолжает гладить Хёнджина по волосам. – Конечно, твоя собака лучше всех. Только не плачь. Всё хорошо. Минхо смотрит на Чана и ловит ответный нечитаемый взгляд. Всё хорошо. Всё хорошо. Почти как личная мантра. Всё хорошо?⭐️⭐️⭐️
После шумной готовки рамена (во время которой они чуть не поругались) и его поедания на небольшой кухне Минхо, они лежат на полу в спальне и молчат. Тишина, повисшая между ними, кажется напряженной, но самом деле это не так. По крайней мере, сам Минхо её таковой не ощущает. Она полна недосказанности, полна неопределенности и, может быть, какого-то сожаления. Осталось совсем немного до чановой экспедиции, буквально завтра он отправится на станцию для подготовки к вылету, и вроде бы столько всего необходимо сказать, но слов как будто нет. На фоне включена документалка про вторую мировую, которую выбрал Минхо (он категорически отказался включать что-то о космосе). Он пытается отвлечься на голос, вещающий о готовности европейский государств к нападению национал-социалистической Германии, и думает о том, что классно было бы потом, после окончания универа, съездить в евротрип, хотя вряд ли Чана теперь вообще сможет что-то впечатлить, после Марса-то. Глупо пытаться не замечать в комнате слона, понимает чуть позже Минхо, когда все попытки не вспоминать о том, что это их последний вечер вместе перед отъездом Чана, с треском проваливаются. Самое ужасное чувство, когда сказать хочется слишком много, до такой степени, что в итоге молчишь. Минхо поворачивает голову – ворс ковра слегка колет щёку – и смотрит на профиль Чана, подсвеченный экраном ноутбука. Тот неожиданно тоже поворачивает голову и смотрит на Минхо в ответ. – Мне пора идти, – шепотом произносит Чан, как будто боится разрушить атмосферу. Минхо кивает и сглатывает: – Я тебя провожу до остановки, – жизненно необходимым кажется оттянуть момент, когда им придется прощаться. Небо уже потемнело, и только на самом горизонте едва играет бликами ушедшего солнца. Настроение удариться в поэтику, проводить параллели со своей жизнью, может быть, совсем чуть-чуть, думать о том, как всё у них могло было сложиться, но Минхо себя одергивает. К чему опять загонять себя в этот круг. Машин совсем немного, но главное, что автобусы ещё ходят. Вечерний воздух пробирает до мурашек, и Минхо натягивает рукава толстовки до самых кончиков пальцев, на что Чан только едва заметно усмехается. – Что смешного? – прищуривается Минхо. – Ты, – Чан пожимает плечами, а потом со смехом, уворачиваясь от удара, ловко отскакивает в сторону, но тут же не так ловко оступается о поребрик и машет руками, чтобы удержать равновесие. Очередь Минхо смеяться, но он сначала всё-таки ловит споткнувшегося Чана за рукав ветровки и тянет на себя. Тот наваливается на него, едва не роняя теперь уж их обоих на асфальт – Минхо делает пару шагов назад, чтобы не улететь в кусты. – Господи, Чан, ты как всегда, – смеётся, но немного натянуто, потому что тот слишком близко. Волосы на затылке почти встают дыбом от дыхания Чана, щекочущего шею, от того, как чужая щека прижимается к его щеке, а руки крепче сжимаются вокруг Минхо – он чувствует, как натягивается его толстовка, зажатая в чановых ладонях. От всех этих действий разит тоской, и у Минхо непроизвольно сжимается сердце, потому что, кажется, они всё-таки делили это чувство, когда в молчании скрываешь слишком много. – Ты чего? – Мы с тобой тогда не договорили, – не отрывая лица от шеи Минхо, шепчет Чан. – Когда? – хмурится. – На балконе. Минхо надеется, что Чан не почувствует, как ускорился его пульс. Конечно, он не забыл о том разговоре, но разве имело смысл его продолжать в сложившихся обстоятельствах? Он пытается выдавить из себя хоть что-то отстраненно-позитивное или нейтральное, свернуть разговор, но ничего не приходит на ум. Пальцы неуверенно скользят по рукам Чана вверх, к плечам, почти нежно поглаживая сквозь тонкую ткань ветровки. – Чан, я… – Подожди, – тот, наконец-то отрывается от щеки Минхо, но вдруг оказывается ещё ближе, буквально нос к носу, скользит глазами по чужому лицу, как будто что-то ищет. Минхо чувствует, что сейчас задохнется. – Я не знаю, как это всё сказать, но… Короче, если захочешь, чтобы я остановился, дай знать. Уточнить, в чем именно должен он останавливаться, Минхо не успевает, потому что уже в следующее мгновение – ему не пришлось его притягивать к себе, ведь они и так уже были слишком близко – Чан его целует. Целует отчаянно, горько, потому что обоим прекрасно понятно, что это их последняя встреча перед экспедицией на Марс. Но что, если не осознание того, что стоишь у черты, не делает храбрее? Минхо чувствует, как внутри что-то обрывается и взлетает одновременно, когда, перемещая одну руку с плеча на чанов затылок, целует в ответ. Непонятно, сколько они целуются под каким-то кустом, сколько прошло минут или часов, сколько автобусов, идущих до дома Чана, они пропустили, но когда они, наконец, отрываются друг от друга, всё, на что хватает Минхо, это неуверенный смех и: – Вот и поговорили. Чан тоже едва слышно смеётся и смотрит вопросительно, мол, всё ли в порядке, прежде чем осторожно погладить Минхо по щеке. Инстинктивно он прикрывает глаза. – Объясни мне, – Минхо боится, что заплачет, как идиот, но продолжает: – почему сейчас? – Боялся не успеть, – сглатывает. – Ну, считай, что запрыгнул в последний вагон, – Минхо прокручивает в голове слова Чана и резко распахивает глаза. – Подожди, что ещё за «не успеть»? Ты как будто умирать там в своем космосе собрался. – Нет, конечно, нет, – мягко смеётся Чан, заглядывая Минхо в глаза, как будто ждал этого вечность, а не пару секунд. – Тогда, – Минхо не хочет звучать драматично, но другие слова тут просто не подойдут, – просто помни, что я жду тебя здесь. Чан сначала пораженно застывает и смотрит так, будто не верит в существование Минхо, а потом снова сжимает его в объятиях и, прежде чем отпустить на год, шепчет на ухо: – Твоя сила притяжения действует на меня сильнее любого другого небесного тела в этой Вселенной. – Дурак, – влажно смеётся Минхо, пихая его в плечо. Год? Это двенадцать месяцев, пятьдесят две недели, триста шестьдесят пять дней, сколько-то там часов… Время очень относительно. Никогда непонятно, с какой скоростью оно будет двигаться, думает Минхо, когда поднимается по пыльным ступенькам и возвращается к себе в квартиру. Но, если уж на то пошло, год всё равно пройдёт. Он вытирает рукавом мокрое лицо и кивает себе: год — это не так уж и много, если ты кого-то очень сильно ждёшь.⭐️⭐️⭐️
– Отдай, я хотел ванильную колу! – кричит Хёнджин. – Пошел нахрен, я первый её взял! – в ответ орёт Джисон, нарочно открывая банку, чтобы она точно не досталась противнику в этой битве за газировку. Глаза Хёнджина буквально сверкают праведным гневом, и он – полушутливо-полусерьезно – тянет руки, делая вид, что сжимает их вокруг джисоновой шеи. Тот оттягивает нижнее веко и показывает язык. – Ну, вообще-то, я себе её покупал, – ворчит Феликс, вытягивая из пакета обычную колу, – но вы продолжайте, продолжайте. Растянувшись в кресле и закинув ноги на подлокотники, Минхо щелкает своей банкой газировки и фыркает себе под нос. Детский сад на дому. Но он бы соврал, если бы сказал, что эта троица не спасает его своим шумом и почти ежедневным присутствием если не в квартире, то хотя бы в текстовых и голосовых сообщениях в общем чате. – Что смотреть будем, молодежь? Или в приставку хотите? Качая головой, Феликс смеётся. – Ну тоже мне, старик нашёлся. – У меня точно нет столько энергии, как у этих двоих, – Минхо кивает головой в сторону Джисона и Хёнджина, которые теперь гораздо спокойнее, но всё ещё огрызаясь друг на друга, рассыпают чипсы по мискам, заранее приготовленные перед приходом младших Минхо. – Они отдельная история. Феликс пытается звучать недовольно, но голос наполнен мягкостью и чем-то ещё светлым и тёплым, когда он говорит о друзьях. Минхо чувствует себя гордым отцом в те моменты, когда смотрит на них. Фу, дожили. – Когда ты уже всё-таки согласишься со мной поспорить на то, что они скоро сойдутся? – Ну, хён! Дверной звонок прерывает одновременно возмущение Феликса и разговор Джисона и Хёнджина. Непонятно, кого могло принести к нему домой в такое время (Минхо бросает взгляд на часы и хмурится), но он всё равно отрывает себя от мягкого кресла и идёт в прихожую, шаркая тапочками по паркету. Младшие любопытно высовываются из гостиной, как щенки-переростки. Открыв дверь, Минхо замирает. Вежливая улыбка, подготовленная для соседей, заглянувших за солью, медленно сползает с лица, когда он смотрит на Чана, который переминается с ноги на ногу и заметно нервничает, но улыбается, сжимая в руке черную сумку с нашивкой его экспедиционной бригады. Минхо сглатывает. Хотя в чановой ауре сквозит что-то новое, более серьезное, внешне он почти не изменился, будто не было этого года и почти шестидесяти миллионов километров между ними – пол грозит выскользнуть из-под ног Минхо от осознания, что происходящее не сон. – Прошло только триста пятьдесят семь дней. Тебя что, сбросили с корабля с парашютом? – он сам чувствует, как дрожит его голос, но ему всё равно, когда он скользит взглядом по родному лицу, будто пытаясь убедиться, что всё помнит правильно. Чан смеётся и качает головой. – Нет, просто так получилось. Ты не рад? – Идиот, – Минхо затягивает его за руку в квартиру и обнимает так крепко, как никогда, наверное, не обнимал. Чан утыкается носом ему в висок и, едва касаясь, гладит спину, заставляя совершенно по-дурацки, неконтролируемо улыбаться. – Ой, давайте только вы подождёте, когда мы уйдём, а потом начнете целоваться? – Джисон, бога ради, заткнись.