Двадцать две седьмых

- Через полчаса сбор. Плюнь. Все уже собираются к ужину, - голос режет тишину тонкими ломтиками, как нож повара Билли – эмменталь к ужину. И в неоправданно долгие паузы между словами, как в сырные дырки, просачиваются яркие оживленные детские крики. - Да вали, чертов нытик! Просто я ясно помню, что она была здесь. И он продолжает поиски. Слишком упрямый, чтобы сдаться. Слишком наглый, чтобы оставить пачку сигарет законному владельцу. Мне. В темноте кладовой вещи примеряют чужие очертания, летчиками-камикадзе пикируют на всякого, кто здесь впервые. Но сейчас они настороженными сурикатами жмутся к стенам, словно шарахаясь от черной фигуры и от приклеившихся к босым ногам теней, хороводом пляшущих в нервном свете перегорающих ламп коридора. - Это же не твое! В конце концов, это тебе не приют в Джейвике! – звук шагов за поворотом стихает раньше, чем пронзительное эхо, звенящее в голове. Ну да, меня тоже пытались вовлечь в эти игры в честность и справедливость. Моя консоль и ПК ушли в оплату долгов матери, так что удалось привезти только ноутбук – роскошь даже по нынешним меркам. И лучше не спрашивать, как он у меня появился. Старик Роджер, заметив сумку на моем плече, помедлил перед воротами: «Здесь все добывают честно, молодой человек. Потрудитесь сдать свое имущество и получить новое». Но в его протянутую ладонь легла только собственная затертая визитка. «Тогда я вам не нужен». Разбитая рука накрывает доску с тайником - и вот тут я обнаруживаю свое присутствие: клюшкой для крикета у затылка незваного гостя: - Еще шаг, парень, и твоя память из ясной станет светлой. Покой не гарантирую. Крутые парни в доме Вамми не курят. Они решают головоломки, играют в шахматы и реже – в футбол, лопают сладкое и читают книги, часами просиживают в библиотеке или маленьком парке. И никогда – никогда! – не оказываются в подвале и кладовой. Так что проблем у меня не будет в любом случае. - Жадничаешь, рыжий? – хмыкает он. Типичные для здешних обитателей интонации неприятно щекочут ухо. Может быть, его тест на IQ будет выше моего на десяток баллов, но сейчас пять сантиметров разницы в росте и полгода в секции по самозащите меняют акценты. Я еле отрываю от деревянного пола одеревеневшие ноги, опираясь на клюшку, когда дощечка с морозным хрустом первого снега отделяется от других. Сжимаю его плечо, почувствовав развязные пальцы судороги под джинсами. Тут не расквитаться – устоять бы… Мы шатаемся, как пьянчуги, бродившие под нашими окнами. Похоже на субботние танцы в школе, где девчонки парочками мнутся под очередную попсовую тянучку. И только когда мы, протанцевав до жиденького коврика света, расцепляем руки, я вижу посягнувшего на мою заначку. Мелло. Черт побери, Мелло. - Какого хрена?! И не уловить даже, что удивляет больше: то, как запросто он хватает из пачки сигарету, или очередное раздраженное хмыканье – зажигалка долго кашляет простуженным старым драконом, прежде чем появляется пламя. Приклеившийся к его губам сверток напоминает флагшток с развивающимся полотном дыма. - Я не знал, - киваю и тоже глотаю табачный воздух. - Никто не знал, - пожимает плечами он и садится на пол, по-турецки скрещивая ноги. Я за спиной скрещиваю пальцы, чтобы все это вдруг не закончилось пробуждением в общей спальне с отпечатавшейся на щеке эмблемой фирмы-производителя ноутбука. Ворох запасных одеял едва не распадается, когда я тяжело опускаюсь на него, упираясь спиной в стенку, а взглядом – в растянутый черный свитер. - Хочу бросить. Срываюсь. Черт бы тебя побрал, рыжий! Есть хоть одна комната, где ты не наследил своими заначками?! - А есть хоть одна, которую ты не нашел? - Мелло, фыркающий и пускающий кольца, нимбами расплывающиеся над растрепанным каре, - забавнейшее зрелище. - Сомневаюсь. - В тележке Чарли? - Ты псих. - Он не расскажет. Единственное что имеет значение для Чарли – числа. Бесконечные ряды цифр, что покрывают сотню белых листов, покоящихся в его тележке, громыхающей по коридорам даже по ночам, – в свободное время он высчитывает квадратный корень из двадцати двух седьмых. Свободным для Чарли является любое время. Мелло дергается, и не понять: то ли от сорвавшегося пепла, кометой приземлившегося на руку, то ли от меня, сорвавшегося на глупости: - Я тоже не выдам. - Я брошу, - и любому, усомнившемуся в этих словах, стоит запастись костылями и анестетиками. Вспоминаю о лежащем в кармане шоколаде – сегодняшнем гонораре за скачанные для Линды учебники по технике эскиза в карандаше. Девчонки – что взять с них? Плитка нагрелась и уже пластилиновая на ощупь, так что я сомневаюсь, но все-таки всучиваю презент Мелло. Он сжимает кулаки, а у меня сжимается горло, так что выходит полузадушенный сип, вместо небрежного замечания: - Лопай. Вместо сигарет. Говорят, полезно. Я тушу сигарету под шуршание фольги, разбрызгивающей отсветы, и бормотание о липких сладостях. Лампочка в коридоре сдается, гаснет, и в нарастающей темноте заметны лишь халаты для кабинета химии, призраками облепившие одну из стен. Хороший повод уйти – и он не был бы собой, не пойми этого мгновенно. Нас встречает маниакальная улыбка разложенных на полу листов с подсчетами. Уже не чужак – а свой, почти привычный Мелло копирует ее, веско заявляя: - Гадость. И будто не слово – гирю на ногу уронили. - Наверно. - Но ты достань еще. Вдруг метод Мэтта окажется стоящим. Мелло уходит, чертыхаясь, и табор теней, дрожа, тянется вслед за ним. Чарли смотрит на меня как на полного дурака, потому что знает: в оставшихся пачках «State Express» было двадцать две встречи с Мелло. Я молчу, потому что шоколад горький - восемьдесят два процента – как и вероятность того, что обещание исполнится; потому что заметил, как сегодняшний гость грызет нижнюю и лучше, если она не будет отдавать никотином; потому что дней в неделе по-прежнему семь и, в отличие от Чарли, я всегда делю на одного себя.