Двадцать четыре на семь

Самое страшное − это то, что осознание собственной ошибки к нему почти всегда приходит на пару минут позже того момента, когда он в очередной раз феерично облажался. Сердце пусть не останавливается, но пропускает пару-тройку ударов, и еще через несколько секунд подсознание выдает этот самый момент, где следовало бы сбавить обороты, подумать несколько раз и промолчать, прикусив кончик языка и подавив желание сказать очередную глупость. Чихун ощущает себя слишком большим для этой лестничной клетки с обшарпанными стенами и неровными перилами, со смятой банкой-пепельницей на полу. Серое пространство сжимается вокруг него со всех сторон, и он ощущает себя еще более неуместным в своей ярко-синей толстовке и кедах с салатовыми шнурками. Чихун медленно подталкивает ногой пепельницу ближе к ступенькам и как завороженный наблюдает за тем, как она накреняется и с грохотом скачет вниз, рассыпая по лестнице смятые окурки. С каким-то болезненным удовлетворением он смотрит, как жестяная банка опасно балансирует на самом краю, наконец соскальзывает и пропадает в темноте между лестничными пролетами. В последний раз он чувствовал себя таким придурком только тогда, когда не менее феерично облажался на первом крупном выступлении, спустя несколько месяцев после их дебюта. Запнуться о маленький выступ-лесенку, сбиться с ритма, чуть не прозевать свою партию. И чёртов Чихо тогда так ничего и не сказал, лишь похлопал по плечу понимающе и легко поерошил волосы, и Чихуну больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, испариться, сделать еще что-нибудь, чтобы уйти от этого прикосновения – слишком болезненно тогда чувствовался этот ободряющий жест. Потихоньку поднимался градус безграничного обожания, и от этого становилось еще хуже – лучше бы хён отвесил затрещину, как это постоянно делал на репетициях, подколол бы, что он, такая здоровенная детина, без посторонней помощи и шагу самостоятельно сделать не может, но так нет же. Чихун мотает головой и садится на корточки возле захлопнувшейся перед его носом двери, натягивает капюшон на глаза и понимает, что это самое «облажался» происходит с ним не так редко, как ему хочется думать, а с завидным постоянством. И хочется, ужасно хочется спихнуть все на что-нибудь – на погоду, на усталость, на самого Чихо, но от этого становится еще противнее и тоскливее. Чихун уже давно большой мальчик и должен сам отвечать за свои ошибки, как бы паршиво ему не было. Вот и сейчас. У Чихо иногда бывает просто невыносим, и дело даже не в том, что он рядом почти всегда, двадцать четыре на семь. На репетициях, в общежитии, в скайпе по вечерам, когда не спится. От того, что он так близко, хорошо до легкой дрожи в коленях и покалывании в кончиках пальцев, и безумно хочется быть к нему еще ближе, гудеть что-то ему на ухо по телефону, хватать его за капюшон и удирать от него через всю студию, когда тот начинает орать и грозить, что пришибет, если догонит. Обожание, зародившееся в тот самый далекий момент их знакомства, наконец достигло своего предела. Оставшийся вечер и половину ночи Чихо не берет трубку, и на третьем гудке тридцать второго вызова Чихун нажимает отбой. Не то, чтобы он удивлен, но все равно оказывается не готов к этому, он крутится на кровати и даже засовывает голову под подушку, пытаясь уснуть, но в конечном итоге выходит, что он шел спать, а прошел мимо. Чихун сейчас очень хочет, чтобы Зико о нем не думал. Чтобы тот смотрел телевизор, занимался еще какой-нибудь ерундой, пил чай и набрасывал в блокноте новый текст. Чихуну правда очень этого хочется, но он не может выпустить из руки телефон, отправляя Чихо сообщения раз в пятнадцать минут. Короткие и иногда повторяющиеся – Чихун уже и не ждет ответа, просто проверяет, не отключил ли Зико телефон. Так паршиво ему уже давно не было. Чихо тогда выгнул бровь и хмыкнул, а еще кулаки в карманах сжал, и думает, наверное, что Чихун этого не видел. Чихо сказал «ну окей», а еще «всем спасибо, все свободны», и хлопнул дверью прямо перед носом мало чего соображающего на тот момент Чихуна, и пару секунд спустя тот понял, что проебать того, чьего внимания добивался так долго, по собственной тупости – это гораздо страшнее, чем облажаться на сцене. *** Когда Чихо звонит ему спустя три с половиной дня после того разговора на лестнице, Чихун буквально забывает, как дышать, и неверяще смотрит на вибрирующий на столе телефон с мигающей на дисплее фотографией Зико. У хёна на фотографии придурочная, но довольная улыбка, и Чихун зависает на пару мгновений, рассматривая снимок, но потом спешно хватает телефон. - Хён? - Да-да. Разговор с самого начала идет не так, как нужно. Чихун молчит несколько мучительно долгих секунд, а затем неуверенно переспрашивает. - Хён?.. - Завтра чтобы в шесть в студии был, - голос Чихо глухой и немного раздраженный, и у Чихуна снова сбивается дыхание, он громко сглатывает и кивает. – Понял? Молодец. - Хён, я хотел… - Малой, я занят, перезвоню через пару минут. - Хорошо, - гудит в трубку Чихун и первым сбрасывает звонок. И Чихун послушно ждет. Час, два, три. После четвертой кружки кофе мучительного ожидания он списывает все на то, что у Зико, как у лидера, дел гораздо больше, чем у него. К концу вечера – на то, что у Чихо просто странное ощущение времени. *** В студию Чихун летит, даже забыв поесть и выпить кофе. Он почти бежит по коридору, запинаясь, хотя часы показывают всего лишь половину шестого, и врывается в комнату запыхавшийся и раскрасневшийся, опирается о дверной косяк и делает было шаг внутрь, но останавливается и неловко переступает с ноги на ногу. Чихо смотрит на него ничего не выражающим взглядом, но Чихуну кажется, что этот самый взгляд тянет его куда-то глубоко на дно, откуда не выбраться совсем, и от этого становится как-то совсем странно, и от повисшей в воздухе какой-то усталой неловкости Чихуну очень хочется выйти в открытое окно. Ситуацию немного спасает только Юквон, который, прокашлявшись, начинает что-то монотонно рассказывать. Чихо весь вечер ведет себя подозрительно тихо, не хохмит и не подкалывает никого, кивает вместо ответа к месту и без и совсем не смотрит на Чихуна. На душе становится совсем паршиво. Чихун лезет в карман, набирает сообщение, почти не глядя на дисплей, и отправляет его Зико. Отчет о доставке ему так и не приходит. *** Он не имеет ни малейшего понятия, что с ним будет дальше. Отношения – это самое сложное, что может быть между двумя людьми. Чихун не уверен даже насчет того, какие именно между ними отношения, но четко понимает то, что хочет отмотать время назад до той самой точки и сделать все по-другому. Чихуну очень хочется, чтобы все было долго и счастливо, чтобы можно было вокруг хёна крутиться так же, как и раньше, улыбаться глуповато и ловить его за руку, пока никто не смотрит. Он сжимает ладонь в кулак, не доставая руку из кармана все той же синей толстовки, в попытках сохранить то самое тепло, которое оставалось на коже от руки Чихо, и вспоминает, как тот тогда кривился, оглядывался несколько раздраженно и притягивал Чихуна ближе к себе, отчего у того в груди все замирало, и он был готов урчать, как большой и бестолковый кот. Чихун уже полтора часа стоит на той самой лестничной площадке и гипнотизирует тяжелым взглядом дверь, даже не представляя, что именно нужно сказать. Он просто стоит и ждет, когда Чихо выйдет покурить. Зико появляется уже тогда, когда на улице начинает темнеть, и выходит он не из квартиры, а поднимается по лестнице, держа в руках два шуршащих пакета из супермаркета, что на другом конце улицы. Чихун скользит взглядом по жестяному боку пивной банки, выглядывающей из пакета, и только после этого переводит взгляд на Чихо. - Чего тебе, малой? – тот продолжает подниматься по лестнице и смотрит куда-то вбок, словно хочет пресечь любую попытку поймать его взгляд. - Подожди, - Чихун неуверенно отлепляется от стены и спускается на дрожащих ногах Зико навстречу. - Что-то еще сказать мне хочешь? - Нет. - Молодец. Выход где, ты знаешь. Вперед. Чихо раздраженно хмурится и поднимается еще на одну ступеньку, обходит Чихуна, задев того плечом, и ищет ключи в кармане. В голове у Чихуна что-то щелкает, и он понимает, что проебать все снова он просто не имеет права. Он разворачивается, ловит Чихо за край куртки и начинает тараторить, быстро и гулко, почти не делая пауз между словами. Чихо стоит к нему спиной, не отвечает, но и не уходит, просто слушает про то, какой он, Пё Чихун, законченный придурок, что он не подумал даже, что все может так совершенно по-дурацки получиться. Что не отталкивал он его ни разу, что будет носиться с ним и чуть ли не пылинки сдувать, если хён позволит, что он рядом быть хочет все эти чертовы двадцать четыре на семь. Что не подумал тогда, что спать не мог, потому что Чихо не отвечал на сообщения и звонки, что паршиво ему было так, что он чуть с ума не сошел, что это он во всем виноват. Что привычка у него дурацкая – отшучиваться как-то криво, когда очень страшно, что в очередной раз облажался по-крупному, что бестолковый он, как ребенок, но это его ничуть не оправдывает. - Все? Чихо медленно разворачивается и смотрит снизу вверх все тем же взглядом, но Чихун отрицательно мотает головой. - Прости меня. Я такой дебил, хён. - Самокритично, - Чихо перехватывает пакет удобнее и теребит в руке ключи. Чихун медленно разжимает пальцы и отпускает край его куртки. - Я люблю тебя, - Чихун говорит тихо-тихо и проглатывает конец фразы, и в итоге получается так, что слов не разобрать почти, но Чихо все равно слышит. - Заебал, блядь, - Зико почти рычит и с размаха швыряет ключи в спину медленно спускающемуся по лестнице Чихуну. Тот нервно дергается и чуть не соскальзывает со ступенек, разворачиваясь, и смотрит на Чихо, кидающего на пол пакеты и спускающегося к нему. Когда тот подходит совсем близко и наматывает на кулак ворот его толстовки, Чихун чувствует себя тряпичной куклой, смотрит на Зико долго-долго и улыбается совершенно по-глупому. – Смешно тебе? - Нет, - мотает головой Чихун и улыбается шире, видя, как заканчивается и без того небольшой запас терпения хёна. – Прости меня. Я с тобой хочу. - Нахрена? Чтобы шарахаться от меня, чуть кто посмотрит? Ах, ну да, так ведь интереснее, - Чихо голосом выделяет последнее слово, и Чихуна буквально передергивает от понимания того, что с этого дурацкого «так интереснее» все и началось. - Нет, - голос у Чихуна становится совсем низким и гудящим эхом разлетается по подъезду. – Я не хотел, правда. Я не то совсем имел в виду. Я такой дебил, хён. А ты классный такой и хороший, всегда видел, как я лажаю, но помогал и подсказывал, и я потом понял, что совсем-совсем не могу тебя проебать, что это страшнее гораздо чем то, что… - дальше Чихо попросту не понимает ни слова, лишь бестолково пялится на опущенную голову и борется с желанием отвесить такой подзатыльник, чтобы искры из глаз посыпались. - Сказал ведь, заебал уже, - Чихо хмурится и отпускает наконец ткань толстовки, но что-то в его голосе меняется, и Чихун закусывает губу и незаметно улыбается. Становится как-то почти хорошо, и Чихун снова хватает край хёновой куртки и неуверенно плетется за ним следом. То, что Чихо не сопротивляется – это хороший знак.