Герб

«Не играйся с огнем, — говорила двадцать лет назад матушка, — до тех пор, пока не познаешь, как он страшен». «Ты устроил чертов пожар! По-жар! — кричал пятнадцать лет назад отец, — мать же предупреждала! Пасть заткни, придурок! Что, познал?! Доволен?!» — Ни искры не доволен, отец, ни искры, — отвечает он спустя шестнадцать лет, — и вовсе огонь не страшен, матушка. Преступник он, да. Привязался к группировке «Демонов двенадцати лун», а он же — старший сынок семейства Ренгоку! А семейство это, кстати, ещё в основании города роль сыграло. А на гербе семейства — пламя. Которое, кстати, старший сын и оправдал, не жалея бензина на горы трупов, оставленных после очередной, моментально замеченной правительством, вылазки. Забавно. Так забавно работать на властей и быть ими разыскиваемыми. Жар обдает с головы до ног, и с возвающимся в небо столбом пламени улыбка на лице становится шире и шире. Белые зубы от света становятся кроваво-красными, словно Кеджуро этими зубами раздирал трубы лично. Блики танцуют на когда-то веснушчатом лице, лижут скрещенные на груди руки, забирают все светлое, что было в старшем сыне Ренгоку, в себя, и отдают «праведному» пламени. Распускаются на телах ядовитые одуванчики, поддают топлива бутоны ветряниц, и сгорают дотла полосатые гвоздики, пока на тени мужчины пламя оставляет лавровый венок. Так забавно. Так забавно знать, что изображённое на гербе семейства все поколения было под запретом. Так забавно знать, что никогда в жизни он не попадет в рай. Он не убивал, он присылал деньги, которые получал, брату, хоть и анонимно и с разных номеров. Но он — преступник, потому что властям убийства нужны, а убийства нужно прикрывать. И за убийства нужно сажать. «Пироман ты эдакий, — смеялся коллега, бинтуя его избитую грудь и пустую глазницу, — и тебе у нас место найдется!» На гербе расползается с правого нижнего угла чёрное пятно. Это даже больше чувствуется, чем видится. Гарь. Кровавая гарь. Желчь, противная до ужаса, стекающая с пальцев слизью, капающая на носки ботинок и вызывающая гримасу отвращения. На такой сидит с десяток мух и других насекомых — черных, жужжащих, пытающихся выбраться, но в итоге тонущих в этой вязкой жидкости. Утонет в этой жидкости и Кеджуро. Утонет, захлебнется, а потом окажется, что к желчи был подмешан бензин. По новостям передадут, что старший сын Ренгоку сгорел заживо. Сгорел заживо в собственном огне, не смеясь, не плача — улыбаясь. Сгорел безмолвно, так, как ушел из дома и как выслушивал выговор за пожар. До ужаса забавно видеть разочарование в глазах матушки, увидевшей, как доигрался горячо любимый ею сын. До ужаса забавно захлебнуться в собственной крови и чувствовать, как пламя, поглощающее эту кровь, со рта текущую, воняет — не пахнет — дурманом и гортензиями. До ужаса странно осознавать, что твоя смерть несёт обман и безразличие. Доигрался, познав, что огонь не страшен.