Муж Беспорочный

Не умножай сущностей без необходимости. Бритва Оккама.[1]

С того дня, когда Дана узнала о гибели Ростислава, она жила в какой-то апатии. У нее оставалась одна мысль, одно желание: выносить дитя. Она позволила себя увезти. Она ела, потому что ребенку нужна пища. Она гуляла по двору (уходить дальше, ей сказали, опасно), потому что ребенку нужно движение. Она не плакала, потому что это нехорошо для ребенка. Для себя Дана не хотела уже ничего. Ни на что не надеялась. И потому, услышав голос Ростислава, в первый миг приняла его за морок. *** Ростислав с дружинниками подъехали к лесной сторожке уже затемно. Некрас выпихнул вперед связанного конюха; связанного, впрочем, довольно свободно, чтобы двигаться мог, а вот сбежать было бы трудно. Ярко постучал в ставень, подавая условный знак. Вскоре откликнулся ворчливый женский голос: - Кто еще там? - Открывай, Зарина, это я, Ярко. В доме послышалось какое-то шевеление, дверь скрипнула, неохотно начала отворяться… Тут же распахнулась, чуть не сорванная с петель, и внутрь ввалилась толпа вооруженных мужчин. Темные сени вмиг осветились факелами… И Ростислав с удивлением узнал хорошо ему знакомую ведьму Путиху. Ну да до нее ли сейчас было. - Дана! Голос этот, в иные дни, перекрывал шум битвы, а уж в ветхой сторожке, казалось, срывал крышу. - Дана! Данюша! И только услышав грохот опрокинутой скамьи, Дана поняла, что все взаправду. Охнув, выскочила из своей маленькой клети. - Ростиславе! В обморок не упала, а ноги-то предательски подкосились. Женщина, не надеявшаяся вновь увидеть своего мужчину. Мужчина, несмотря ни на что, искавший свою женщину. И сейчас эти двое не могли наглядеться друг на друга, не могли разомкнуть объятий, не замечая никого вокруг. Впрочем, невольные зрители, деликатно притихнув, бочком-бочком один за другим начали выскальзывать за дверь… - Далеко ли, голубушка? – Некрас словил за рукав собравшуюся было улизнуть под шумок ведьму. – А с тобой у нас, Зарина-Путиха, разговор будет особый. Суро-о-вый разговор. Так что быстренько выкладывай все, что знаешь, пока князь про тебя не вспомнил. Я-то на радостях добрый, а вот он – совсем наоборот. - А чего Зарина! А чего Путиха! – отчаянно заверещала пойманная ведьма, вырываться все же благоразумно не пытаясь. – Я ж ничего худого! Я вообще ни при чем, я только княгинин приказ… - Стоять! Медленно и подробно. Какой приказ какой княгини? - Как это какой княгини? Нашей светлой княгинюшки. - Княже! – негромко позвал Некрас. – Я понимаю, что ты занят более приятным делом, но все-таки отвлекись и послушай, что болтает ведьма. А ведьма болтала много и с готовностью, памятуя, что повинную голову меч не сечет. Выходило, что княгиня Любава поручила ей втереться в доверие к Дане и, когда будет нужно, уговорить уехать, куда скажут; при этом не только не причинять той никакого вреда, но и всемерно заботиться, опекать и, когда подойдет срок, принять дитя и ходить за ним. - Да-а.… Избавься от предвзятости и перестанешь ошибаться, - процитировал Некрас какого-то одному ему известного мудреца. - А ведь все было очевидно, Изяславич. Ростислав не ответил. В этот час рвались, рассыпались прахом последние остатки большой любви. - Едем, - сказал вдруг Ростислав. Голосом, севшим то ли от недавнего крика, то ли от чего иного. - Куда, княже? - В город. Пусть свершится правосудие. Кто бы ни был преступник. - Княже, - вкрадчиво промурлыкал стремянный. – Ночь на дворе. И тучи тяжелые-тяжелые. Вот-вот начнется буря. Пожалей ребят, не гони через лес в такую погоду. Все равно ведь не найдем пути, а тут какое-нибудь дерево хрясь – и по макушке. То-то Любомир посмеется… Будь на месте Ростислава Остромир, или Глеб, или иной князь из тех, про кого слагают былины, он бы прикрикнул на слугу, бесстрашно помчался вперед, не обращая внимания на все преграды, и, возможно, тем самым избавил бы свою землю от многих бед… или и впрямь сломал бы шею. Но «безумство храбрых» было глубоко чуждо Беспорочному Мужу. Он распорядился ждать утра. Да, это была страшная буря. Ветер ревел взбесившимся медведем, сгибая деревья в тугие луки, сотрясая до основания ветхие стены лесной истобки, и порой казалось, что слышно, как за многие версты с треском выворачивает из земли вековые сосны. Да грохотал, разрывая небо пополам, гром. Впору было подумать, что Перун гневается за пролитую кровь. Впрочем, Ростислав Белозерский об этом не думал. И ни о чем другом – ни о смерти Яросвета, ни об измене Любомира, ни даже о предательстве жены. В этот час, когда дружинники, уснувшие было вповалку прямо посреди избушки, разбуженные громом, теснее прижимались друг к други и невольно охали, а в углу жалобно скулила и бормотала заклинания ведьма, Ростислав и Дана едва ли замечали неистовство стихий. За один короткий вечер в душе Ростислава что-то надломилось и вновь срослось, уже совсем иначе, и он теперь с удивлением оглядывал открывшийся ему из этого положения, словно бы новый мир. Слишком короткую и слишком узкую для двоих кровать, кожаную занавеску, сухой мох, точащий из щелей бревенчатой стены… и женщину, без которой он не сможет жить; он точно это знал и, с трудом вспоминая, что когда-то было иначе, не понимал, как же это могло быть. А Дану просто переполняло счастье. И в такой час раскаты грома не могли заглушить шепота влюбленных, сбивчиво рассказывающих друг другу, как стиснул Ростислав меч, когда услышал «пропала», и как почернело небо, когда Дана услышала «убит». В эту грозовую ночь Ростислав впервые прошептал: «Я так тебя люблю!». А Дана наконец-то ответила: «И я тебя…». А гроза, последняя осенняя гроза, все не стихала, и молния вырывала из тьмы то нежный изгиб шеи, то рассеченное шрамами плечо, то пару сплетенных рук, чутко ловившие едва заметное движение новой жизни. *** К утру природа успокоилась, грозный Перун, умиротворившись наконец, уступил место светлому Хорсу. Чисто-чисто промытое небо сияло бесконечной синевой, а лучистое солнышко казалось совсем весенним. Мир наполнился терпковатыми осенними запахами, но и они навевали тихую, светлую, как этот день, радость. Совсем не хотелось в такой день ехать в город, разбираться со всеми этими безобразиями. А пришлось. Пришлось ждать, пока хоть немного просохнут дороги, ехать, поминутно спешиваясь, чтобы растащить буреломы, или объезжая иные из них, увязая в грязи и часто останавливаясь на отдых. Когда, наконец, перед князем и его свитой со скрипом разошлись детинные ворота, что Ростислав, что его спутники были забрызганы грязью с головы до ног, усталые, голодные и злые на весь мир. В дополнение ко всему, когда мелкой рысью ехали по улице, под княжеским конем подломилась гнилая доска мостовой. Конь споткнулся, повредив ногу, а сорванная подкова так и осталась в щели. Ввалившись в гридницу, Ростислав немедленно потребовал к себе княгиню. Старуха-ключница с натугой поклонилась: - Княже, княгини нет в городе. Вчера примчал боярин Любомир, поведал, что брат их занемог и при смерти, и княгиня тотчас уехала, ни вещей не взяла, ни слуг. Сварог даст, благополучно добралась бы до Волчьего Логова, а то ведь что деялось-то… Ключница смотрела на своего господина спокойно, и явно было, что единственное, что ее волнует и пугает – это прошедшая буря. Ну и, может быть, еще чуть-чуть – здоровье Яросвета. Но о заговоре, ни о бегстве заговорщиков старуха не имела ни малейшего представления. Ростислав распорядился перекрыть все пути; послать людей на поиски беглецов; направить во все близлежащие княжества послов с просьбой: «… если придут жена моя Любава с братом своим Любомиром, то бы не принимал оных, а, поимав, выслал ко мне для суда». А поскольку беглецы почти наверняка направились в Ростов, князю Глебу было направлено особое послание, заранее составленное в несколько более жестком тоне. Затем князь приказал подавать ужин и топить баню; затем вызвал кончанского старосту с той улицы, где его конь потерял подкову. Староста, мужик осанистый, важный и вроде бы толковый (иначе зачем бы его выбрали?), явился пред княжеские очи, не подозревая ничего худого. Ростислав, отставив кубок с горячим медовым сбитнем, поднялся из-за стола, враз заставив всех задрать головы. Он заговорил негромко и внешне очень спокойно: - Зачем тебя мир ставил? Только мертвенно-бледный рубец на налитом кровью лице не позволял обмануться. *** Со следующего утра жизнь в Белозерском замке пошла как обычно, с той только разницей, что теперь девки суетились теперь не вокруг княгини, а вокруг Даны. Княжья хоть – это тоже положение. Дана была женщина простая, не карьеристка вроде Лебеди, но и не скромница. Она знала свое место, и если Доля вдруг поднимала ее на ступеньку выше, она не рвалась дальше вверх, но и занятого уступать не собиралась. А в отсутствие водимых жен хозяйкой дома по очередности становилась любимая – а в данном случае и единственная – наложница. И теперь Дане иногда хотелось, чтобы княгиню не нашли. Она не держала обиды, она не жаждала мести, она желала бы просто никогда не видеть эту женщину. Потому Дана со рвением взялась за хозяйство, может быть, подсознательно стремясь закрепиться. Ростислав даже как-то заметил ей: - Ты, Данюша, не утруждай себя так, побереглась бы. - Что ты, княже, мне не в тягость. А без хозяйского догляду добра не будет, по себе знаю. Дана, охнув, осеклась. Впрочем, Ростислав ничего не понял. Ростиславу тоже иногда хотелось, чтобы княгиню не нашли, но он всякий раз одергивал себя. Княгиня должна была стать матерью наследника, а наследник должен родиться в Белозерском замке и воспитываться в Белозерске. И если его мать преступна – значит, без матери. О том, чтобы Любава снова заняла прежнее место, не могло быть и речи. Но ему нужен сын. Оба сына. *** Трагедии случаются во всякое время. Но почему-то известия о них чаще всего приходят ночью. Этой ночью шатающийся от усталости гонец на взмыленном коне наметом проскакал по спящему подолу. Копыта дробно простучали по деревянному настилу, но жители еще не подозревали о беде; только какая-то старуха, мучимая бессонницей, мельком кинула взгляд в затянутое пузырем окошко, проворчав: «Носятся тут, дня им нет». Вскоре гонец уже изо всех сил колотил в ворота. Последовал короткий обмен фразами – и раздался протяжный скрип петель, особенно громкий в ночной тишине. Загрохотали по мостовой тяжелые сапоги. Снова быстрый разговор и скрип ворот. Черная весть вошла в княжеский терем. Разбудили стремянного Некраса. Тот, услышав, в чем дело, торопливо стал натягивать порты, ругаясь сквозь зубы. Полуодетый, помчался будить князя, из деликатности со всех сил громыхнув дверью изложницы. Ростислав сел на постели (тугие мускулы, шрамы и выжженный Перунов знак), Даня, испуганно пискнув, натянула до глаз беличье одеяло. - Что за… - Княже, Глеб перешел границу и осадил Белокрепость. [1] Оккам Уильям (ок. 1285-1349) - английский философ. Бритва Оккама - принцип, согласно которому более простым теориям следует отдавать предпочтение перед более сложными, если и те и другие согласуются с данными эмпирических наблюдений.