Не говори, не трогай

Клонило в сон. Лектор что-то бухтел, ковыряя проектор. Старый зануда проигрывал таким же старым, как он, технологиям уже минут двадцать. В поточке было тихо и пусто, на всю аудиторию едва набралось десять человек. Монома устало бесился: на то, что ему приходилось тут сидеть, на себя, на систему, на проклятый будильник, который он, не глядя, отключил и в итоге остался без завтрака. Откуда-то принесло запах кофе, засосало под ложечкой. Монома оглянулся и вздрогнул. С заднего ряда на него без особого удивления глядел Шинсо Хитоши. — А ты тут что забыл? Шинсо вздохнул. — И тебе здравствуй. Монома перевел взгляд на картонный стаканчик, живот заурчал. На лице Шинсо промелькнула ухмылка. Монома поискал, к чему прицепиться, нашел. — Разоделся как на праздник. — Мне нравятся костюмы, — Шинсо скупым жестом поправил пиджак. — Тебе, я вижу, тоже. Монома дернул ворот рубашки, подумал и расстегнул одну пуговицу — было душно. — Так зачем ты здесь? — После лекции расскажу, если хочешь, — он ткнул пальцем Мономе за спину. Тот повернулся и обнаружил, что лектор победил проектор и начал читать. Хорошо, решил для себя Монома, хоть одно знакомое лицо, пусть и это. С Шинсо они никогда особо не общались, но, по сравнению со многими другими в Юэй, он не раздражал одним своим существованием. Монома прослушал пол-лекции, строя в голове догадки, за что Шинсо сюда упекли. На курсы геройской этики отправляли за всякие провинности. Это было что-то вроде исправительного лагеря для героев, которые накосячили, но не слишком. Не стал помогать человеку, потому что был на выходном, прикрывал или игнорировал нарушения кодекса начальством и коллегами, поставил личное выше общественного, не выполнил приказ, и все плохо закончилось. Кстати, если закончилось хорошо, иногда отправляли тоже. Моному отправили за подозрения. Он несколько месяцев копал на босса, который явно что-то затевал. Оказалось, тот не затевал ничего, и Моному обвинили в нарушении целого списка пунктов из геройского кодекса. — Три недели, — сказали в отделе кадров. — До заключения комиссии и сдачи экзаменов к работе не допускаетесь. Монома хотел сказать «хрен вам», но молча подписал направление. Три недели: лекции, семинары, беседы с психологом и какие-то загадочные групповые занятия. Видимо, как в клубе анонимных алкоголиков, будут каяться в своих проступках и принимать прощение от совершенно незнакомых людей. И одного знакомого. Он обернулся на Шинсо, тот поймал его взгляд и спросил: — Что? — Дашь потом списать? — ляпнул Монома первое, что пришло в голову. Шинсо приподнял бровь. — Ну, ладно. Желудок сжало, есть хотелось страшно. Где-то на первом этаже точно должен быть автомат со снеками. Вторые пол-лекции Монома думал только о еде. Звонков тут не было, лектор закончил через полтора часа и снова вступил в кровопролитную борьбу с проектором. Монома пихнул тетрадь и ручку в сумку, обернулся. Шинсо застегивал молнию на черной кожаной папке. — Сходим вниз? — предложил Монома, выйдя в проход. — Куришь? — Нет, есть хочу. Шинсо кивнул, потянулся так, что рубашка чуть вылезла из-за пояса брюк. — Я же тебе еще должен. Монома сглотнул, отупело подумал: «Что должен?» Шинсо приблизился, и оказалось, что он выше на полголовы. А может, все дело в ужасной прическе, та явно добавляла ему сантиметров десять. — А, историю, — выдавил Монома. Ну, конечно, он же сам спросил. В коридорах тоже было пусто. Видимо, непутевые герои в их городе — явление редкое. Окна закрывали плотные жалюзи, и горел мерзкий желтый свет. Шинсо шел рядом, но на Моному не смотрел. — Если ты ждешь сенсации, я тебя разочарую. Меня отправляют сюда каждый год. — Зачем? — удивился Монома. Шинсо не создавал впечатление злостного нарушителя. — Из-за моей причуды. Они так перестраховываются. Точно, вспомнил он. Это обсуждали еще в Юэй. Шинсо обладал причудой, которой был бы рад любой злодей. Никакое прилежное поведение и хорошая репутация не поспорят с фактом: Шинсо стоило опасаться. И контролировать, чем, видимо, здесь и занимались. — Я бы на их месте тоже так делал, — ляпнул Монома. Шинсо бросил на него взгляд. — А ты все такой же неприятный. Монома обогнал на лестнице, взялся за перила и понял, что ладони у него вспотели. — На правду не обижаются. Пока он пытался выбить у автомата свой батончик, Шинсо стоял в стороне и пялился. — На мне что, кино показывают? — Просто теперь ты должен историю. — А я не обещал, — он сорвал с батончика обертку, сунул его в рот и принялся выбирать напиток. — На самом деле, мне все равно. Монома прожевал шоколадку, взял банку холодного чая и повернулся к Шинсо. — Я заявил, что мой босс шпионит для злодейского синдиката. — А он нет? — ухмыльнулся Шинсо. — Просто я не нашел достаточно доказательств. — Какой же ты дурак, — он покачал головой. — Пошли, опоздаем. На следующей лекции они сели рядом. В какой-то момент Монома уловил запах парфюма, что-то кислое и травяное. Сперва он подумал, что это от впереди сидящей девчонки, но оказалось, что от Шинсо. Монома скосил взгляд, чужое плечо было совсем рядом. Геройскую историю читал какой-то мужик в растянутом свитере. Рассказывал он интересно, но у Мономы раз за разом возникало противное ощущение, что его пытаются в чем-то убедить. Интересно, Шинсо бы мог применить на лекторе свою способность и заставить его отпустить их всех. Он написал эту идею на полях тетради и подвинул ее, пихнул Шинсо локтем. Тот чиркнул: «Да, но не буду. Забери мою способность и попытай удачу сам». Монома ответил: «Зануда!» и вернул тетрадь ближе к себе. Сначала он почувствовал теплое дыхание и не сразу сообразил. Шинсо шепнул ему на ухо: — Я бы тоже за тобой следил. По спине пробежали мурашки. Рука дернулась, и ручка порвала тетрадный лист. Шинсо был прямым, наглым и таким спокойным, что это выводило. Монома поборол желание задеть Шинсо и использовать его способность на нем. За такое ему грозили еще одни исправительные курсы, если бы Шинсо пожаловался. Станет тот ябедничать или нет — проверять не хотелось. Монома демонстративно отодвинулся и сделал вид, что его ужасно интересует первая реформа геройского образования. Вечером в гости заглянула Кендо, вытащила из пакета две банки клубничного мороженого, воткнула в них ложки и спросила: — Ну, как ты? — Меня все бесит, — ответил Монома, проворачивая ложку и загребая побольше. — Не может такого быть! Моному что-то бесит! — воскликнула она и уставилась на него своим самым тяжелым взглядом. — Ты, дурак, не смей ни на что нарываться, будь тише воды, рассказывай, как ты каешься, и обещай, что никогда не повторишь. Монома облизал ложку. — Да знаю я, но можно хоть тебе поныть. Кендо растянулась на стуле и поставила банку с мороженым на колени. — Можно, но жалости не жди. Сам дурак, что теперь беситься. Монома бы поспорил, но спорить с Кендо бывало больно. Когда банки наполовину опустели, он сказал: — А еще туда ходит Шинсо Хитоши. — Тот самый Шинсо? — напряглась Кендо. — Тот самый, который залезает в чужие мозги. И носит костюмы, представь себе. Она ухмыльнулась. — В твой он уже залез? И Мономе вдруг стало жарко. — Нет, то есть, нет, он не использовал на мне свою причуду, — ответил он и сам себе не поверил. Откуда ему было знать. Может, Шинсо и правда подчинял его себе. Пару раз за лекцию Монома конкретно выпадал из реальности, но причиной тому скорее была скука смертная, недосып и отсутствие кофеина в организме. Кендо пристально разглядывала его, а потом строгим тоном сказала: — Шинсо Хитоши — не та дружба, которую тебе стоит сейчас заводить. Слово «дружба» она выделила, и Монома понял, его спалили. Возможно, до того, как он успел спалить себя сам. — Я не собираюсь с ним дружить. Кендо покачала головой, закрыла недоеденное мороженое, качнулась на стуле и сунула его в морозилку. — Монома, не заставляй меня снова быть твоей старостой, — она протянула руку и, крепко сжав его плечо, добавила: — Пожалуйста. *** Следующим утром первой по расписанию стояла встреча с психологом. По такому поводу пришлось лечь пораньше и выспаться. С недосыпа Монома мог ляпнуть лишнего. В коридоре у кабинета стоял низкий столик, на столике ваза с карамельками, рядом валялись журналы, такие старые, что их пора было списать в музей. Монома стащил пару карамелек и сунул в карман, постучал в дверь, дождался глухого «войдите». Дядька за столом не понравился ему сразу. Его сплюснутое, как у жабы, лицо не вызывало доверия. — Присаживайтесь, куда вам удобно. Монома пошарил взглядом по кабинету: полки с книгами и позолоченными рамками, фикусы в огромных горшках, пустая птичья клетка, кушетка, диван, кресло, стул. Монома уселся в кресло, то оказалось жестким с дурацкой спинкой, давившей под лопатки. — Можем начинать, — поторопил он. Внутри копилась тревога. Беспокоится было о чем, как минимум о диктофоне на краю стола, который уже горел красным огоньком. — Конечно, — жаболиций кивнул. — Монома-сан, расскажите мне для начала, почему вы решили пройти наши курсы? Монома хмыкнул: — Какие-то странные у вас формулировки, будто я что-то решал. Жаболиций положил перед собой руки и сплел толстые пальцы. — Вам больше нравится, если я спрошу, за что вас сюда отправили? — Это будет честно. — Я рад слышать, что честность для вас так важна. Монома нащупал в кармане карамельки и сжал их в кулак, стало спокойнее. Ясно, вопрос был задан не ради ответа — в личном деле все было подробно изложено, — а для того, чтобы посмотреть, как именно Монома будет на него отвечать. Спокойствие, он сделал глубокий вдох, вспомнил вчерашний разговор с Кендо и начал: — Я ценю честность в людях. И в какой-то момент мне показалось, что мой начальник ведет себя нечестно. — Продолжайте. — Мне стоило поговорить с ним, но я поступил так, как не поступают честные люди, я начал собирать доказательства у него за спиной. Жаболиций покивал. — Хорошо, что вы так оцениваете свой поступок. — Проступок, — поправил его Монома, жаболиций поморщился. — Я понимаю всю его тяжесть, но тогда меня одолевала паранойя, тревожность, я боялся кому-то доверять. — Нечто подобное случалось с вами ранее? Монома пожал плечами. — Нет, не знаю. Меня легко вывести из себя. — Что выводит вас из себя? — Жаболиций полистал лежащую перед ним папку. — Какие-то конкретные вещи? Люди? — Люди, — Монома задышал спокойнее. Разговор свернул в то русло, в которое он планировал его свести. — То есть вы допускаете, что, возможно, причина ваших подозрений — обычная неприязнь? — Да, — легко согласился Монома. — Плохо так говорить, но начальник раздражал меня, а потом мне начало казаться, что он что-то скрывает. — Многим ли людям вы доверяете, Монома-сан? — Нет, это плохо? Жаболиций посмотрел на него и растянул в улыбке огромный рот. — Ну что вы. Доверять всем — куда более нездорово. Расскажите, как все случилось. Монома рассказал. Про странные звонки, конфиденциальные встречи, потерянные улики, неожиданные доходы и то, как начальник дискриминировал его, не давая самые вкусные дела. — Это бесило, — раз за разом повторял он. Жаболиций кивал, как китайский болванчик, и делал какие-то заметки. Иногда просил объяснить, что Монома подразумевает под «раздражением», «подозрением», «несправедливостью». Спина вспотела, сердце билось быстро, карамельки остро впивались в ладонь, так крепко он их сжимал. — Вы до сих пор думаете, что он в чем-то виновен? — Нет, — воскликнул Монома. — Теперь я понял, что заговор жил только в моей голове. Мне жаль. Жаболиций выглядел удовлетворенным. — Спасибо, — сказал он и захлопнул папку. Монома выдохнул, заерзал в кресле. — Скажите, мне вы тоже не доверяете? Он вздрогнул. — Я вижу вас впервые, от вас зависит моя дальнейшая карьера. Я волнуюсь и, да, не могу вам доверять. Судя по довольному жабьему лицу, с ответом Монома угадал. — Это честно, — похвалил он. — Монома-сан, еще раз спасибо, можете идти. Руки тряслись, ладони были влажными. Монома осторожно повернул желтую хромированную ручку и вышел в коридор. Прикрыл глаза, сердце стучало где-то в горле. Было ощущение, что его пытались как минимум раздеть, а как максимум... — Привет. На диване, широко расставив ноги, сидел Шинсо. Штанины брюк задрались, демонстрируя идиотские фиолетовые с желтыми лимонами носки. — Ага, — Монома помялся немного и все-таки сел рядом. — Ты белый, — Шинсо подвинул ему картонный стаканчик. Монома только сейчас заметил, что их два. — Там яд? — Проверь. Монома отхлебнул, горячий карамельно-молочный яд упал в пустой желудок и сразу согрел. Он молча выпил половину, отпускало. Шинсо выкинул свой стаканчик в мусорку, поднялся, замер у двери и, прежде чем постучать, спросил: — Ты был хорошим мальчиком? Монома поперхнулся, вытер кофе с губ тыльной стороной ладони, потом кивнул: — Да. — И я буду, — Шинсо расправил плечи и глубоко вдохнул. — До встречи на лекции. На лекцию Шинсо пришел с опозданием — Монома уже начал волноваться — сел рядом, достал из портфеля ручку и тетрадь, но даже не открыл. Уставился куда-то в пустоту. Монома долго решался, дергать его сейчас или нет, все же прошептал: — Как ты? — Как обычно, — ответил Шинсо. — Что сказал ему? — То, что он хотел услышать. Монома кивнул, не стал допытываться дальше. Он записал всю лекцию, а Шинсо даже ручку не тронул. Монома понимал, что тот испытывает, и был благодарен за утренний кофе и быструю встречу в приемной. На обед пошли вместе. Монома так и этак крутил в голове слова Кендо про «ненужную дружбу» и принимался убеждать себя, что ничего плохого от обеда вдвоем не будет. В кафе через дорогу готовили вкусный крем-суп. Живот начал урчать еще на пороге от запаха. — Ты принципиально не ешь по утрам? — спросил Шинсо, занимая столик у окна. — Как я ем, тебя не касается. Шинсо хмыкнул, открыл меню, заказал сырный, и Монома решил, что хочет грибной, просто чтобы не как у Шинсо. — Что делают на групповых занятиях? — спросил он, пока ждали заказ. — К чему мне надо приготовиться. Шинсо крутил в руках перечницу, и Монома залипал на его длинные пальцы. Тонкие, бледные, Монома почему-то представил их у себя на горле, сглотнул. — Приготовься быть милым и выполнять любую хрень, о которой тебя попросят. Не уверен, что ты способен на такое, конечно. Монома завелся. — За кого ты меня держишь! Шинсо убрал перечницу обратно в органайзер и откинулся на стуле. — За неприятного, шумного, раздражительного и плохо себя контролирующего. Монома фыркнул. — Получается какой-то Бакуго. — О, я думаю, у вас общего больше, чем ты думаешь. Монома дернулся и нарочно под столом наступил Шинсо на ногу. — Не надо меня с ним сравнивать. — Ага, сравнивать тебя с ним можешь только ты сам. Принесли суп, и Монома, обжигаясь, съел сразу половину тарелки. Шинсо подул на ложку. — Но еще ты можешь быть спокойным и собранным, и ты не глупый. И с тобой у нас тоже больше общего, чем ты думаешь. Монома застыл, не донеся ложку до рта. От нахлынувших эмоций все съеденное вдруг попросилось наружу. У него горели щеки, и Шинсо, судя по самодовольному виду, прекрасно понимал, какой эффект произвели его слова. — Кхм, — Монома прикрыл рот ладонью. — Забыл сказать: приятного аппетита. Шинсо кивнул и больше не смотрел в его сторону. На групповых занятиях их усадили за круглый стол и попросили рассказать все то же: кто как тут оказался. Монома про себя назвал это «стыдотерапией», когда раз за разом тебя тыкают в твой косяк, пока ты не захочешь больше повторять его, чтобы не позориться. Он повторил утреннюю речь у психолога, добавив еще эмоций. — Ах, Монома-сан, — вздохнула сидящая рядом блондинка. — Как я вас понимаю. Человек попал в беду из-за того, что я не захотела работать с другим героем. Вы собираетесь уволиться из той фирмы? — Нет, — ответил Монома. — Я собираюсь работать там и дальше. — Как это смело! Блондинка не сводила с него глаз и все охала и ахала, подмечая, как у них много общего. Когда очередь дошла до Шинсо тот был краток: — Я умею контролировать людей, вот почему я здесь. Все замолчали. Первым очнулся куратор. — Вы применили свою причуду на коллеге? — Нет, — ответил Шинсо. — Я здесь просто потому, что я могу это делать. Монома поежился, скрестил руки на груди, глянул на Шинсо исподлобья. — И как это? — Как «что»? — уточнил он. — Как ощущения, когда ты можешь заставить человека говорить и делать то, что тебе угодно? То есть совсем все, понимаете. Если человек ответил тебе, он попался. Ты контролируешь его действия, даже его мысли. Не просто принуждаешь его прыгнуть, внушаешь, что он сам хочет прыгнуть, — Шинсо оглядел всех, выдохнул, поднял руки, будто собирался сдаться. — Я хочу быть героем, поэтому я здесь. Не чтобы отработать совершенные проступки, а чтобы предотвратить возможные. *** Мономе не спалось. Он ворочался с боку на бок, периодически проверяя время на телефоне: час, половина второго, без пятнадцати, без десяти, два сорок. Слова Шинсо крутились в голове. Они сидели там, как вирус, маскируясь под безобидные программы. Как это: управлять человеком? И как это: быть управляемым? Что бы Монома делал, будь у него такая сила? Не стал бы героем? Стал бы, и как Шинсо ходил на курсы геройской этики, чтобы держать себя в руках. Живот заурчал, хотелось есть, но вставать и тащиться до холодильника было лень. Монома сильнее закутался в одеяло, оставив снаружи лишь нос. Скольких усилий Шинсо стоит быть хорошим? Монома представлял себя на его месте, прикидывал, что и кому бы он приказал. Стыд сменялся возбуждением. Такая власть заводила бы кого угодно. Если бы Монома мог приказывать, как бы поступал он? Вариантов рождалось множество: от признания начальства во всех своих грехах до Шинсо, опускающимся перед ним на колени. Самое жуткое заключалось в том, что Монома мог не только думать и представлять, он мог сделать это. Способность Мономы тоже часто называли злодейской, хотя особой опасности для общества и системы она не представляла. Или просто Монома слишком веровал в свою «хорошесть». Он уснул под утро, выключил все пять будильников и только когда звонком его разбудила Кендо — понял, что опоздал на лекцию. Интересно, Шинсо потерял его? Вот бы у них на такой случай были номера друг друга. «Только на такой?» — подколол он сам себя голосом Кендо. И с трудом выпутавшись из одеяла, пошел в душ. *** Шинсо он встретил в холле, тот заметил его издали и коротко махнул рукой. Монома осмотрел его с ног до головы. Тонкая рубашка, брюки, вычищенные до блеска ботинки, а на голове гнездо — как только птицы не откладывают туда яйца. Даже вид у Шинсо был какой-то злодейский. — Прогуливать плохо, — сказал тот, когда Монома подошел ближе. — Я не спал всю ночь. — Развлекался? Монома поправил сумку на плече, глянул на наручные часы. До лекции две минуты, не мог же Шинсо ждать его здесь. — Лучше бы развлекался, нет, — зачем-то уточнил он и честно добавил: — Всю ночь задавал себе вопросы. Шинсо молча отвернулся. Наверняка, подобное было ему знакомо, поэтому не стал уточнять, что за вопросы такие мучали Моному, что он не смог встать утром. — Беспокоился за меня? — протянул он и весь напрягся в ожидании ответа. Шинсо мог сказать что угодно: от «очень надо» до «да, я беспокоился» — неважно. Ответ был вполне ясен. — У меня нет твоего номера на такой случай, я подумал, надо бы обменяться. Предложение подбило Моному, он почувствовал, как щеки и шею обдало жаром. Достал из кармана телефон, провел пальцем, снимая блок, и сказал: — Диктуй. Шинсо продиктовал. Монома набрал, дождался, пока Шинсо сбросит звонок, убедился, что тот вбил имя в список контактов. — Звони, пиши, отправляй деньги, — сказал он и устроился за партой. Достал тетрадь и ручку, послушал, как Шинсо копается в своей сумке, шуршит чем-то, роняет что-то на пол, достает, кладет обратно. На экране уже горел слайд: «Что может быть „личного“ у героя?» — Спойлер: ничего, — шепнул он Шинсо. Тот сложил губы в подобии улыбки. Второй слайд начинался с вопроса: «Что для вас личное?» «То, что я хочу подрочить, когда смотрю, как тянется под парту Шинсо», — подумал Монома и размял пальцы, приготовившись писать. — Обед? — предложил он, когда их наконец отпустили, задержав на бесконечные десять минут. Шинсо удивленно поднял брови, будто Монома ляпнул что-то сверх. А ведь они третий день ходили вдвоем, как попугаи неразлучки, зеленые такие, с красными мордами, или что там было у птиц. — У меня психолог, — Шинсо попытался поправить волосы. И это был какой-то новый жест. Монома напрягся. — Приятного. Шинсо ушел дальше по коридору, Монома проводил его взглядом. Тот снова поправил волосы, прижал их ладонью, но тем все было нипочем. «И что это?» — спросил себя Монома. Еще бы одежду начал одергивать. Шинсо вцепился в полы пиджака. Сырный суп оказался вкуснее грибного. Но есть его в одиночестве было как-то тоскливо. Монома мысленно отругал себя за глупость: как школьница в пубертате. Один суп он попросил налить с собой и вернулся в учебный центр, сжимая в ладонях теплый картонный стаканчик. У кабинета психолога все было по-прежнему, только конфет в вазочке сильно поубавилось. Монома прислонился к двери, попытался подслушать, но сквозь толстое полотно не прорывалось ни звука. Шинсо вышел через пару минут, распахнув дверь. Хорошо, что Монома успел отойти, иначе получил бы по носу. — Передача эстафеты, — сказал он, сунув стаканчик с супом Шинсо в руки. — Надеюсь, я опоздаю на групповые занятия, так что займи мне рядом с собой. Он не стал ждать ответа, потому что смутил сам себя за двоих. Прошел в открытую дверь и захлопнул, напоследок насладившись офигевшим выражением лица Шинсо. Жаболиций поднял взгляд от бумаг. — Монома-сан, рад вас снова видеть. Я вас не очень, подумал Монома и натужно улыбнулся. Сел в этот раз на диван, но тот оказался еще хуже кресла. В задницу впивались пружины, а спинка была такой мягкой, что в нее можно было вдавить себя целиком. Наверное, дискомфорт тоже часть местной стыдотерапии. — Как проходит ваша учеба? — спросил жаболиций. — Нормально, но я хочу скорее вернуться к работе. — Понимаю, если ты герой, трудно усидеть на месте. — Хочу спасать людей, а не писать лекции. — Замечательно, это много говорит о вас, Монома-сан. Монома вздохнул. Прошлый раз вначале тоже было легко, но с каждым новым вопросом, между лопатками собирался пот. Пока рубашка на спине не становилась мокрой насквозь. Все-таки, эти мозгоправы не зря ели свой хлеб, умели они залезть в самое нутро. — Почему вы стали героем? — Хотел помогать людям. Жаболиций прищурился: — А слава, и деньги, и престиж? — Да, — не стал врать Монома. — Это тоже. — Вы когда-нибудь сомневались в своем выборе? Монома задумался, подбирая ответ. Жаболиций, похоже, заметил это и что-то черкнул у себя в бумажках. — Нет, — поспешил Монома, его начинало потрясывать. Он вспоминал ночь — сойдут ли такие думы за сомнения. — Честно, представлял, но я не сомневался. Ведь представлять и сомневаться разные вещи. Он бы не хотел быть злодеем или простым городским. Работать, там, юристом, экономистом или продавцом элитных авто. Хотя все из этого ему бы пошло. — А если бы вы могли сменить роль на один день, без последствий? — Я бы никому не стал вредить! — воскликнул Монома. Жаболиций ухмыльнулся, и по спине пробежал холодок: неверный ответ. — Интересно, что вы сразу не отмели такую подмену. — Возможно, — осторожно сказал Монома и сунул руки в карманы пиджака, нащупал злосчастные карамельки. — Это дало бы мне шанс понять врага или жертву. Я бы смог лучше делать свою работу. «Лучше?» — спросил он сам себя, наблюдая за реакцией жаболицего. Тот опять что-то черкнул в заметках, Моному расшатало еще основательнее. — Вы так уверены, что вам бы не понравилось? Монома разворошил одну из карамелек, та прилипла к ладони и начала подтаивать. — Мы не можем быть ни в чем уверены. Но если не верить ни во что, все рухнет. Жаболиций покивал, встал из-за стола и положил перед Мономой лист. — Небольшой тест, не ради оценки, а чтобы узнать вас лучше. Будто вся его история не валялась в папке на столе. И не предупредил, гад. Монома покрутил предложенную ручку, взял в рот, подцепил зубами колпачок. «Что вам нравится и не нравится в своей работе?» Монома задумался, погрыз колпачок. Нравится: помогать людям. Не нравится: проверки, начальство, правила, курсы эти идиотские, исправительные. Написал: не нравится бумажная работа, время, за которое я мог бы принести больше пользы обществу, а вместо этого пишу отчеты. «Всегда ли вы были уверены в выборе своей профессии?» Да. «Как бы вы могли улучшить условия вашей работы?» Вопрос с подвохом, ухмыльнулся Монома, проверка на легитимность. Он наплел какой-то ерунды про страхование, пенсию и бесплатные печеньки в офисе. Перечитал — сойдет, все любят бесплатные печеньки. «Как вы оцениваете вашу работу, работу ваших коллег и руководства?» А вот это вопрос по его душу. Нужно не слишком рассыпаться в комплиментах. Монома покритиковал тут и там, безобидно, как сделал бы это внесистемный человек. Дальше пошли вопросы попроще: стаж работы, опишите образовательное учреждение, которое вы закончили, расскажите, как вы чувствуете себя после работы, как встаете по утрам. Какие у вас отношения с коллективом. Есть ли у вас кумир среди героев. Тут Монома застопорился и все-таки ответил «Всемогущий». Все любили Всемогущего, прямо как печеньки. На самом деле Мономе нравился Ястреб, но пример для подражания из него был не такой «удобный». К последнему вопросу Монома измусолил ручку так, что синий колпачок почти побелел. Жаболиций покашлял: — Простите, что отвлекаю. Только заметил вашу привычку. Вы всегда грызете ручку или карандаш? Монома оторвался от листа, сказал: — В детстве я грыз ногти. Жаболиций опять что-то записал себе. Монома представил себя натурщицей, с которой долго и муторно пишут портрет, добавляя штрих за штрихом. А он лежит на диване, прикрытый одним шелковым платочком, мерзнет и пытается не раздавить разложенный вокруг виноград. Он хмыкнул, жаболиций поднял взгляд. — Вы закончили? — Последний вопрос. «Чего бы вы никогда не стали делать в жизни?» Проходить эти курсы. «Убивать» — коротко чиркнул Монома. Пока ему не доводилось, и он сильно не хотел начинать. Они распрощались с жаболицым на пороге. Тот провожал его, а одним глазом смотрел в тест. Ничего интересного не найдет, убедил себя Монома и закрыл дверь. Шинсо сидел прямо напротив двери, и стул возле него пустовал. Монома извинился за опоздание, прошел, сел, сбросил под ноги сумку. Шинсо нагло обшарил его взглядом. — Не пялься, я нормально, — шепнул Монома. Шинсо кивнул. Сегодня обсуждали отношения и атмосферу в коллективах. Одно по одному. Монома рассказал, как у него несколько раз крали обеды, и про то, как на корпоративе ай-ти отдел читал китайский рэп. Про личные разговоры на рабочем месте секретарши и сломанный в том месяце унитаз. — Нормальная у нас компания, офис как офис, как у всех. — Однако, Монома-сан, вы заподозрили вашего начальника, — уточнил куратор — тоже гад, — в связи со злодеями. Монома вздохнул, уставился на смешные носки Шинсо — сегодня с ананасами — и развел руками. — Я увлекся. Знаете, в школе я вечно цеплял параллельный класс, меня бесило, что их считают круче. Я был полностью поглощен мыслями об этом. С боссом то же самое. Глупая одержимость какой-то идеей. — И часто у вас так? — куратор что-то черкнул в папке. — Одержимость идеями? Монома испугался, слишком много заметок на один день. Думай, заставлял себя он, но в голове все вытеснили паника и страх. — В прошлом году один герой снес целый квартал с мирными жителями, уверовав, что это маскировка под бандитский клан. А Монома-сан дразнил класс с параллели. Не думаю, что подобное можно ставить в один ряд. Монома перевел взгляд на Шинсо. Тот откинулся на стуле, положив ногу на ногу, и качал одной в воздухе. — Вы, конечно, правы, но... — Извините, сенсей, это все равно, что считать того, кто разделывает курицу к ужину, убийцей. Куратор что-то снова записал. Теперь, видимо, про Шинсо. И зачем он так? Сидел бы молча, зарабатывал хорошее расположение, а не заметки на полях. Монома бы за него не вступился. — Интересно, как вы встали на сторону Мономы-сана. Куратор облизнул губы, будто хищник приметил жертву. Класс молчал. Шинсо продолжал качать ногой. — Потому что Монома Нейто — хороший герой. Я так думаю. Хороший герой Монома почувствовал, как в животе будто надулся и лопнул пузырь. — А у меня проблемы с коллективом, — вздохнула блондинка — Мирай или Курай. Монома решил, что нужно будет отблагодарить ее кофе. Шинсо, наверное, тоже надо благодарить, чем-то посерьезнее. Еще с полчаса они обсуждали минусы женского коллектива и новенького связиста, который внес туда смуту. Потом занятие кончилось. Куратор попросил блондинку задержаться, так что кофе пришлось отложить. Они с Шинсо вышли на улицу. Еще тёплый осенний воздух приятно толкнулся в легкие. Монома продышался, словно выбрался из пещеры. Шинсо стоял рядом, сунув руки в карманы. — Следи лучше за тем, что говоришь. Монома повернул голову. Нос у Шинсо был острый и тонкий, как клюв у птицы. — Буду самим собой, не пройду проверку, и, выходит, плохой из меня герой. Глупо получается, да? Шинсо завис, потом шагнул вперед и, не поворачиваясь, сказал: — Быть хорошим героем и быть хорошим героем для системы — разные вещи. Ясно? Запомни, но никому не говори. Вечером они с Кендо выбрались погулять. Монома рассказывал про курсы и про Шинсо. Кендо бросала на него взгляды «я это не одобряю». Одобряй, не одобряй, что Монома мог поделать. Шинсо въехал в его мысли и, как прилежный квартирант, наводил там свои порядки. К ночи похолодало, Монома втянул голову в плечи от ветра и зашмыгал носом. — Еще заболей, — покачала головой Кендо. — Пора уже надевать куртку. Монома только отмахнулся, но на следующее утро проснулся с обложенным горлом. На лекции все же собрался. Сегодня были только они, значит, говорить не обязательно — потерпит. Куртка обнаружилась на антресолях, а вот пальто куда-то запропастилось. И поскольку надевать костюм под куртку было кощунством, он натянул джинсы и водолазку. Шинсо бросал косые взгляды, от скуки Монома принялся их считать, сбился, начал снова, потом наскучило. Он спросил: — Что тебе нужно? Так сильно захотел, чтобы Шинсо сказал не «ничего». — Воротник распоролся, — Шинсо провел пальцем у себя под горлом. Монома пощупал, влез мизинцем в дырку, недовольно цокнул. На третьей лекции он начал клевать носом, во рту было горячо, наверное поднималась температура. Самая противная: тридцать семь и сколько-то. На краю стола стоял картонный стаканчик с кофе из автомата. По вкусу: пыль бразильских дорог, еще и с дешевым сахарным сиропом. Монома потянулся, сделал глоток, поморщился. Написал на полях тетради: «Давай нормального кофе выпьем» и подвинул к Шинсо. Тот вздрогнул, Монома почувствовал это плечом. Они сидели совсем близко, жались друг к другу в этой необъятной аудитории. Попугаи-неразлучники, точно. Шинсо постучал ручкой по нижней губе, потом написал: «Сегодня не могу». Какие-то дела у него. Интересно, с кем? У Мономы была только работа и вечера с Кендо и мороженым или вином, иногда они ходили в кино. У Шинсо, наверное, тоже были друзья, может, кто-то из коллег или бывших одноклассников. В Юэй он обычно ошивался со Стирателем, потому что у них были тренировки. Стиратель учил Шинсо всяким штучкам, и тот в итоге перевелся на геройский факультет. В долбанутый класс «А». А если бы в «Б»? Стало тоскливо от мысли, что в других обстоятельствах у них с Шинсо бы не сложилось. Здесь просто было больше не с кем... дружить. Монома длинно моргнул и почувствовал, как тело обмякает. Подпер подбородок ладонью и прикрыл глаза. Вздрогнул, когда в щеку чем-то ткнули, взмахнул рукой. — Лекция кончилась, просыпайся, — сказал Шинсо, убирая тетрадь в сумку. Монома потер глаза, прочистил горло, сердце еще испуганно стучало. — Мог бы как-то нежнее, а то сразу ручкой тыкать. Шинсо выразительно повел бровями. Мономе нравилось, когда он так делал. Кофе не сегодня, вспомнил он. Можно было предложить завтра или притормозить. Хотя притормаживать не хотелось. Хотелось с головой, сразу, он уже начинал скучать — какая гадость. Завтра опять лекция. На следующей неделе только психолог и самостоятельная работа, а дальше тесты и зачет. Большую часть, можно сказать, отстрадали. Как-то даже незаметно. Было не похоже, что Шинсо спешил. Может, он и вовсе выдумал свою занятость, чтобы не пить с Мономой кофе. Может, Мономе казались все эти взгляды, потому что он очень хотел. А Шинсо не хотел, так, болтал с ним от скуки — больше ведь было не с кем. Он выбросил сдохший кофе в мусорку, вспомнил, как Шинсо за него заступился на групповых, как кофе принес, сладкий, настоящий, как советы раздавал. Решил — нет, не от скуки, от нее таких вещей не говорят и не делают, и немного успокоился. Попрощались уже на улице. Сидя в поезде, Монома гипнотизировал номер в книжке. Написать — не написать. Уточнить расписание на завтра? Шинсо сразу поймет, что это просто тупой повод. Несмотря на загадочный внешний вид, Шинсо был прямой. Это подкупало, и хотелось отвечать тем же. Монома заблокировал экран, погрыз край силиконового чехла. Вспомнил, что на лекции ему было не очень, но сейчас как будто отпустило. Он пощупал лоб, сглотнул слюну — горло болело, но не критично. Где-то дома валялись леденцы с шалфеем, которые Кендо притащила ему еще ранней весной. Монома тогда свалился с ангиной. Делать было решительно нечего. Он курсировал от кровати до ванной, чтобы прополоскать и попшикать горло, а потом ему скинули бумажной работы, чтобы не расслаблялся. Оттуда все и началось. Отчеты не сходились. В итоговом не доставало улик, якобы не имевших отношения к делу. Монома запросил их, пришел отказ: «не числятся». Были и пропали. До босса он добрался спустя месяц, как раз зацвела сакура. Знакомый айтишник был задротом, и за эксклюзивные школьные фотки прогероев, которые Монома все собирался снести с компа, но забывал, слил ему списки контактов и звонков. Где-то там под распустившимися розовыми бутонами Монома прошел точку невозврата. К середине лета у него в сейфе лежала целая папка всякой всячины, добытой не всегда законным путем. Кендо знала про подозрения, а про папку нет. Она бы сразу его прибила, и втягивать ее Монома считал нечестным. Он привык говорить, что его поймали, потому что так говорили все вокруг. На самом деле, он сдался сам. Заявился весь такой уверенный с пузатой папкой в руках в комиссию по особым делам. На него посмотрели как на идиота. Лениво полистали документы, набрали номер на стационарном телефоне и сказали: — А вы в курсе, что ваш работник... Потом уже провели дополнительное расследование, как положено. И ничего не нашли. Улики Мономы признали косвенными, и каждую жалкую бумажку босс смог оправдать. — Ты — молодец, — сказал ему босс. — Я не держу зла и увольнять тебя не собираюсь. В другой раз, может, ты, правда, разоблачишь какого-нибудь негодяя. Ты показал свою преданность профессии и благие намерения. Но придется пройти курсы, такие правила. Монома стоял, и пялился на него с открытым ртом, и злился, и все еще не мог принять результаты официального расследования. Сейчас он уже не верил в его виновность, только в свою глупость. Для нее улики были прямее некуда. Леденцы с шалфеем нашлись по соседству с чаем. Монома выдавил один из блистера, покрутил в руках, проверил срок годности — еще два года проживут, и положил на язык. Гадость. Смска пришла поздним вечером. Монома косился на телефон, отдыхавший на зарядке, и перебирал варианты от кого. Писали ему не часто. Кендо обычно звонила, и по работе звонили тоже. Впрочем, за эту неделю его не побеспокоили ни разу. Шинсо, решил он. Приподнялся на локте, глянул в темный экран, разблокировал. «Сумма на вашем счете близится к нулю. Пора пополнить баланс». *** Утром горло уже не болело. Вонючий шалфей знал свое дело. Монома посмотрел в шкаф. Вспомнил вчерашний провал с водолазкой. Ощупал джемпер, оглядел, надел, потом снял и натянул под низ рубашку. Постоял перед зеркалом, вышел с опозданием, как обычно без завтрака, без кофе. Опять будет страдать под историю геройства и урчать животом. Шинсо куда-то запропастился. Не пришел к началу, через десять минут, через двадцать. Монома волновался, он долистал до номера в контактах, открыл пустое окно чата и, пока отвлекся на очередной слайд, не заметил, что рядом сели. Шинсо был в свитере, с таким высоким воротом, под который обычно прячут засосы. Мономе захотелось отодвинуть его пальцем и заглянуть. Не найти ничего, прижаться носом к теплой коже, вдохнуть, коснуться губами. Он тряхнул головой и уставился на лектора. Тот активно жестикулировал, но слова будто пролетали сквозь Моному, он не разбирал смысла. — Привет, — шепнул он. Шинсо щелкнул авторучкой по столу. — Доброе утро. — А ты когда-нибудь выглядишь не так, будто за всю жизнь спал всего восемь часов? Шинсо снова щелкнул ручкой, резко раскрыл тетрадь. — Монома, давай на следующей неделе готовиться к экзаменам вместе. — Ч... чего? — Монома укусил себя за щеку. Шинсо принялся переписывать со слайда на экране, уточнил: — Разберем билеты пополам, конспектами скинемся. Можем даже допрос у психолога попрактиковать. — Вместе, — шепнул Монома, пробуя слово на вкус. Сделал паузу, просто, чтобы не выглядеть довольным придурком, потянул: — Ну-у... не знаю. Можно. — У меня, у тебя, нейтральная территория? Нейтральная — это видимо библиотека или кафе с крем-супами через дорогу. Кофейня еще. Та, из которой Шинсо принес ему кофе во второй день. Кофе был еще горячий, значит, место где-то рядом. — Можно и ко мне, отсюда недалеко. — Ок, — ответил Шинсо. — Тогда договорились. И на этом замолчал и уткнулся в тетрадь. Монома тоже отвернулся. Внутри все зудело от волнения. Есть как-то резко расхотелось. *** — Только давай в комбини зайдем, у меня есть нечего. Шинсо сказал: — Я не голодный. Интересно, где успел поесть? Завтракал в кафе или дома? Может, хлопья залил молоком или он умел готовить что посерьезнее? — Потом захочется. Да и так пожевать, чтобы не скучно было. — Как скажешь. Монома закатил глаза, но Шинсо даже не глянул в его сторону. Удивительно, как тот изображал покорность и равнодушие. Хотелось поцеловать его прямо сейчас, такого изображающего. А потом бы кто-нибудь снял их на камеру и поделился в инете фото, и их бы отправили еще на одни исправительные курсы для героев-геев — интересно, такие тоже есть? В комбини возле дома наконец переключили кондиционер на обогреватель. Монома сгреб в корзину орешки, мармелад, две пачки рамена с креветками, подумал и добавил два готовых бенто. Шинсо молча ходил за ним следом, но никак не комментировал. На кассе бросил в пакет еще две жвачки, за которые заплатил сам. — Как у тебя чисто, — сказал он, едва переступив порог. — Уборка меня успокаивает. Монома подтолкнул Шинсо от двери, закрыл, стянул ботинки и прошел в кухню. — Можно тут сидеть, в комнате только кровать, будет неудобно. И зачем он это сказал. — Помочь разгрузить пакеты? — Не надо. Сегодня на нем была мешковатая серая толстовка. Туда бы влезли два Шинсо, подумал Монома, ну, или один Шинсо и один я. Он облокотился на столешницу, дождался, пока Шинсо на него посмотрит, и спросил: — Может, поцелуемся? Шинсо вздрогнул, дернул ртом, и несколько секунд Монома наслаждался его замешательством. — Может, позже. Давай лучше учить. Монома вздохнул, подавил желание сделать это насильно, сел за стол и придвинул к себе одну из стопок. За окном уже темнело. Монома поднялся, чтобы в десятый раз поставить чайник и размять плечи. Он чувствовал, как Шинсо проедает его взглядом. Хотелось нарастить вокруг себя панцирь, настолько это смущало, хотя и было приятно. И он так же косился, когда Шинсо выходил в туалет или тянулся к дальней стопке с конспектами. Шинсо откинулся на стуле, и тот опасно заскрипел: — Билет восьмой: как вы поступите, заподозрив, что ваш начальник или коллега вовлечены в неправомерные действия? Монома рассыпал по кружкам заварку и обернулся. — Немедленно направлю письмо в комиссию по особым делам. Шинсо встряхнул листы, осмотрел Моному с макушки до кончиков пальцев на ногах и сказал: — Нет никаких доказательств. — Письмо в комиссию, все. — Он покосился на чайник, тот закипал как-то медленно. — И никаких самостоятельных расследований. — Садитесь, Монома-кун, отлично. Монома прицокнул. Шинсо пытался шутить — с каких это пор? Чайник, наконец, щелкнул и вырубился, он залил чай кипятком и вернулся к столу. — Ты мог бы просто использовать на человеке свою причуду и узнать правду. Шинсо тронул пальцами край кружки, потом дунул на подушечки. — Билет двадцать первый: использование причуды на других героях, которое может нанести реальный или потенциальный вред. — Бред, — Монома подогнул под себя одно колено и снова закопался в бумаги, Шинсо продолжал пялиться, и от этого не было никакого спасения. — Потенциальный вред можно причинить даже спасая герою жизнь своей причудой. — Критика системы, — пробурчал Шинсо, ища нужную распечатку. — Нет-нет, не пытайся трактовать это как экстремизм, — Монома взял кружку и с шумом отхлебнул. — Они могут трактовать как угодно. — И это бесит, — Монома непроизвольно задержал дыхание. — Шинсо, у меня сорок первый билет на лбу написан? Тот отвел взгляд и прокашлялся. Моменты, когда что-то сбивало его дзен, были просто бесценны. — Нет. — Потому что билетов всего сорок. Монома чувствовал, как внутри живота будто набухает воздушный шар. — Так вот, предположим, я использую на другом герое свою причуду, чтобы выведать то, в чем его подозреваю. Монома задумался, потом вспомнил, что чай остывает, и выпил еще. — А тот в итоге оказался в чем-то виновным или нет? — А есть разница? — ухмыльнулся Шинсо. — Нет, — покачал головой Монома. — Ты проходишь по двум серьезным нарушениям, с хоть одним проступком в анамнезе — тебя лишат геройской лицензии навсегда. — Все верно. Они оба замолчали, и следующий час тянули остывший чай и читали билеты про себя. Когда Шинсо начал поглядывать на часы, Монома убрал кружки в раковину и собрал разбросанные по столу листы. — Ты ведь хочешь попробовать? — спросил Шинсо, потягиваясь. — Почему просто не спросишь. Монома не сразу понял, что тот имел в виду. Вроде как поцелуи он уже предлагал, и Шинсо отказался. Было еще много чего, но о любом из этого многого было стыдно спросить до поцелуев. Шинсо поднялся, подошел ближе, схватил за плечо, крепко впиваясь пальцами. — Давай, потому что мне тоже интересно, как это. — Что, что «это»? — Монома дернул рукой, попытался отступить. — Используй мою причуду на мне. — А? — Монома застыл каменным истуканом, взгляд Шинсо был темным и шалым. — Не доверяешь? Думаешь, пожалуюсь. Я ведь сам предлагаю. Монома отмер и покрутил головой. Еще неделю назад он был уверен: Шинсо — последний человек на Земле, которому нужно доверять. Теперь все запуталось. Он отпустил его плечо, сделал шаг назад. — Как хочешь. Монома вернул утреннее: — Может, позже. *** На следующий день никто никому предложений не делал. Учили молча, пили чай и жевали уже отсыревшие, заночевавшие в открытой пачке орешки. К обеду Монома заварил два рамена и достал из холодильника остатки бенто. Он съел мясо и десерты из обоих, а овощи и рис еще остались. — Вот скажи, — начал он, размешивая палочками приправу. — Если бы босс оказался виноват, а я ничего бы не сделал, меня бы тоже наказали? За игнорирование незаконных действий с его стороны. — Нет, потому что ты о них наверняка не знал. Шинсо потянулся и подцепил морковку в виде цветочка. — Но подозревал! — Не считается. — А если бы он оказался виноват, и моя информация помогла это вскрыть? — Не знаю, — нахмурился Шинсо. — Надо перечитать и понять. Он жевал долго и задумчиво, одной рукой перебирая листки. Монома с самого утра ждал «может, позже», но в вероятность, что это случится, уже не верилось. Внутри зудела противная мысль: то, что он принял за взаимную симпатию, оказалось просто желанием Шинсо побыть под своей же причудой. А без этого Монома ему был не нужен. — Нашел, нет, если бы его поймали, ты был бы молодец. — Нечестно, — пробормотал Монома и хлебнул бульон из стаканчика. — Но, наверное, даже хорошо, что он нет. — Почему? — Агентство бы закрыли, я остался без работы. И я не люблю разочаровываться. Лучше буду дурак. — Что ты сделал с Мономой, — ухмыльнулся Шинсо, вытер рот салфеткой — от острого перца его губы припухли и покраснели. — Ты правда поверил, что он не виноват? — Да, — Монома развел руками. — Посмотри эти билеты, столько геморроя, разве бы они упустили его, будь иначе? Шинсо скомкал салфетку, положил рядом с собой, кивнул. Согласен, ну спасибо. Все согласны, что Монома дурак. Пока он убирал со стола, Шинсо расстегнул толстовку. На Моному посмотрел недовольный кот. Опять в голове всплыло тоскливое «может, позже». Может, позже Монома сам не захочет, потому что любому терпению есть предел. Его — особенно. С билетами вроде разобрались. Монома сказал, что вспомнит каждый, даже если его разбудят среди ночи. — Тогда, беседа, — кивнул Шинсо. — О чем вы говорили с Одзавой-саном? — Это с жаболицым-то? — переспросил Монома. Надо же, как его, оказывается, зовут. — О честности, доверии. Спрашивал, почему я стал героем и что меня выводит из себя. Тесты давал тупые. И про привычки еще, что я ручки грызу. — Хочешь, я побуду им? — спросил Шинсо. Лицо слишком симпатичное, подумал Монома, и таким противным вряд ли можно притворяться. Кивнул: — Давай, я готов! Шинсо отодвинулся на стуле, качнулся, упершись спинкой в гарнитур. — Итак, Монома-сан, наша последняя встреча. Хочу напомнить вам, как вы пришли сюда в первый раз. — А то я не помню, — огрызнулся Монома. — Скажите, вы по-прежнему мне не доверяете? — Нет, то есть да, — он замялся. — То есть нет. Теперь я понимаю, что вы хотели мне помочь. — Получилось, как думаете? — Я много узнал о правилах на лекциях, а о себе на занятиях с вами. Шинсо покачал головой. — Ужас, ты хоть слышишь, как фальшиво звучишь. — М-м-м, — Монома взял ручку, крутанул пальцами несколько раз, постучал ей себе по губе. — Тогда так: я многое пересмотрел. — Конкретнее. — Иногда полезно вспомнить теорию, историю. Послушать новых людей. Какие-то привычные вещи начинаешь видеть по-другому. — Какие конкретно вещи? — не унимался Шинсо, пялясь на его рот. Монома понял, что опять вгрызся в ручку, стиснул ее в кулаке, положил руки на колени, под стол, чтобы их не было видно. У жаболицего в кабинете прятать их будет некуда, правда. — Касающиеся меня, геройства, системы. — Чудесно, — улыбнулся Шинсо. — Приведите три примера, к чему вы поменяли отношение. — А-а-а! Ты издеваешься! — Монома-сан, как вы считаете: ваша раздражительность может помешать вашей работе? Монома сделал глубокой вдох. Шинсо смотрел на него незнакомым елейным взглядом. — Конкретно я действительно осознал свою вину за ту ситуацию. Но изначально мои намерения были правильными. Я ошибся с выводами, да, но это не страшно. Я тут, потому что ошибся со средствами. — Хорошо, еще. — Иногда трудно отделить рабочее и личное. Смешивать одно с другим плохо в любой профессии, просто в нашей это приносит больше проблем. Потому что у нас больше ответственности. Шинсо покивал. — Продолжайте, вы замечательно все говорите. — Не бывает причуд, которые больше или меньше подходят героям, плохих, хороших. Все зависит от человека. И еще! — Монома почувствовал уверенность, взгляд Шинсо стал обычным, значит, он, наконец, говорил все верно. — Правила придуманы, чтобы помогать нам, а не чтобы втыкать палки в колеса. — То есть ваше направление сюда вы восприняли, как палки в колеса? — Ну хватит уже, — отмахнулся Монома. — Нормально же ответил. — Потрясающие выводы за две недели. Вы хорошо поработали, Монома-сан. И у меня для вас есть новость. — Я сдал? — Провели повторное расследование, вы были правы по поводу вашего босса. Монома дернулся, приподнялся и упал обратно на стул. — Это правда? — Да, Монома-сан, — улыбнулся Шинсо. — Ваши действия помогли нам раскрыть серьезный заговор. — Мои действия, ха! — Монома откинулся на спинку и скрестил руки на груди. — А меня за них наказывали. — Но вы только что говорили, что курсы были вам полезны. — Ну, перестань уже, — взвыл Монома. — Я же поверил. — Вы чувствуете удовлетворение от того, что оказались правы? — Хватит, Шинсо, что за цирк. — Вас унизили, отстранили от работы, высмеяли, но вы оказались правы. Монома чувствовал, как закипает. — Я больше не играю в эту игру. — Все-таки вы до сих пор считаете себя правым. Простите, что соврал вам, работа такая, понимаете. Мне нельзя пропустить героя, который может навредить обществу. — Я никому не могу навредить, — прошипел Монома сквозь зубы. Шинсо откровенно ухмылялся. — Но разве не вы говорили мне, что хотели бы пожить день как злодей. Попробовать, как это. Все-таки мысль навредить не отрицается вами полностью. — Вы перевираете мои слова, — он вскочил на ноги, дернулся в сторону Шинсо, в последний момент обуздал желание врезать ему по лицу. Вцепился в край стола, царапнул ногтями, крикнул: — Я хороший герой! Шинсо поднялся, перегнулся через стол и впечатался губами в губы. Монома застыл, руки ослабли, пальцы схватили пустоту. Шинсо отстранился почти сразу, обошел, усадил Моному, надавив на плечи и поцеловал еще раз. — Прости, — сказал он. Монома кивнул. Положил Шинсо руки на плечи, ткнулся носом в шею, как тогда хотел. — Так неудобно, — пробормотал тот. Монома встал, толкнул его к холодильнику, прижался. Жар скатился в желудок и ниже. Он весь был горячей липкой массой в руках Шинсо. Тот провел ладонью по спине, вытащил из-за пояса рубашку, погладил спину под ней холодными сухими ладонями. Монома потерся о бедро, вдохнул, выдохнул. Воздух вибрировал, дышать было трудно, будто в легкие налило воды. Шинсо повернул голову, прижался теснее, и Монома не выдержал. — Может, в спальню? — Сразу? — шепнул Шинсо. — Нет, — ответил Монома. — Не сразу. Сначала поцелуй меня нежнее. На щеку легла ладонь, пальцы огладили висок, завели прядь за ухо. Монома прикрыл глаза, почувствовал дыхание, теплое, быстрое, губы. Шинсо прихватил нижнюю, тронул уголок рта, провел языком, раскрывая. — Скажи, что у тебя тоже стоит. — У меня стоит на тебя, Монома. Монома потерся, понял — не врет. Сунул руку между ними и подцепил ремень, ширинку. Лизнул шею, ключицы, укусил воротник дурацкой футболки с котом, сказал: — Сними. Шинсо дернул наверх, вывернулся. Монома залип на тонкую бледную кожу и яркие соски, впалый живот, стояк в расстегнутой ширинке. Вывернул из петли болт и прошептал: — Не шевелись. Спустился ниже, втянул запаха, и его повело еще больше. Он потерся щекой, молния неприятно корябнула подбородок. — Я могу кончить только от твоего вида, знаешь ли. — Отсюда вид тоже неплохой. Монома прихватил головку губами. Шинсо простонал. — Положи руку мне на голову. В волосы впутались пальцы. — Что-то еще? — Подтолкни меня к себе. Член въехал глубже, уперся в горло, и Монома с трудом смог вдохнуть. Глаза слезились, рот наполнялся слюной. Шинсо крепко держал его за затылок, отстранялся, а потом толкался снова. Не останавливайся, подумал Монома, так хорошо, грубо, хорошо, очень. Он потянулся рукой к ширинке, но Шинсо перехватил ее, сжал пальцы на запястье. Монома заерзал, по телу раскатился жар, потом слабость. Коленям было больно, и члену было больно. — Я сейчас кончу, — сказал Шинсо сухо, и Монома почувствовал на языке теплое, терпкое. Упал на задницу, дернул ширинку, сжал рукой прямо поверх трусов и кончил тоже. Шинсо сполз на пол. Монома только успел подумать, представить. Тот сдвинул ткань, облизнул внизу живота, собрал каплю с головки. Тело встряхнуло. Слишком, хватит, все! Шинсо замер, посмотрел. И Моному прошибло ледяным потом. Он со всей силы влепил пощечину, голову Шинсо мотнуло в сторону, он заморгал, потом уперся в Моному совершенно ясным взглядом. — Бля, — выдавил Монома, прикрывая пах. — Оно как-то само получилось. — Понравилось? — губы Шинсо скривились. Монома пожал плечами. — Я не понял. Шинсо поправил одежду, поднялся на ноги, протянул Мономе руку и помог подняться. Ноги еле держали, занесло, он уцепился за плечо, замер, прилипнув щекой к горячей влажной шее. Шинсо обнял его за поясницу и щекотно провел пальцами по спине. — Надо что-то горячего выпить. И сладкого. Я сделаю. Он помог Мономе опуститься на стул, включил чайник. Стоял, не поворачиваясь, пока тот грелся. Монома хотел помыться и, может быть, сдохнуть, но это не точно. Во рту еще горчило, подкатывала тошнота, и голова была ватная, как с похмелья. На секунду мелькнуло сомнение: а точно это он его, а не наоборот? Вспомнился взгляд Шинсо, руки Шинсо, и то, как он делал то, что Монома едва успевал подумать. Стало вдруг холодно и очень страшно. «Я не злодей», — четко выговорил Монома про себя. Глянул на ладони, потом на Шинсо, на светящийся голубым чайник. Шинсо заварил пакетик, поболтал в кружке. Пооткрывал все шкафчики, в итоге выудил из верхнего банку джема и бухнул внутрь две ложки, поставил перед Мономой. Монома наклонился и хлебнул через край, губы обожгло. — Пей. — А можно холодной разбавить? Шинсо вздохнул, взял кружку, вылил немного в раковину и долил из фильтра. Поразительная доброта от человека, которого только что фактически изнасиловали. Монома втянул голову в плечи, спросил: — Если бы я не заставил, ты бы не стал? — Может, я бы предпочел по-другому. От первых же глотков чая начало отпускать. Интересно, Шинсо также откатывает каждый раз или со временем привыкаешь? Время текло незаметно, Монома мерил его глотками сладкого чая с привкусом абрикоса. К двенадцатому стало настолько лучше, что он почувствовал, как липко в штанах, как холодно на кухне и как хочется, чтобы Шинсо сейчас не уходил. Остаться наедине с вот этим — ну, нет. Монома сожрет себя к утру или даже раньше. Он поднялся на ноги, сунул кружку в раковину, сполоснул. — Хочешь в душ? Я дам чистое полотенце. Очень бесит, когда кто-то вытирает моим даже руки. Шинсо молчал долго, так, что пришлось, наконец, на него посмотреть. Под ребрами дернуло. Во рту снова стало горько. Шинсо качался на стуле, придерживаясь за край стола. — Если останусь, надо что-то поесть. — Можно заказать, — выпалил Монома. Обругал себя за это, поджал губы, прикрыл лицо рукой. Ножки стула громко стукнулись об пол. Шинсо поднялся, подошел и губами прижался к тыльной стороне ладони. Внутри заискрило, как встряхнули банку с содовой. Монома дернулся, шлепнул Шинсо по уху, случайно. — Только я первый в душ, ладно? А ты пока сиди тут. А. Ну или, если хочешь, иди в комнату. Или домой иди. Не держу, знаешь ли. Шинсо хмыкнул: — Пока разберусь с едой. В ванной Монома сгрузил все вещи в корзину с грязным бельем. Была бы машинка, закрутил сразу. Но придется хранить эти стыдные воспоминания до следующего похода в прачечную. Не стирать же на руках — еще хуже. Он забрался в кабинку, задвинул стеклянную дверь, снял лейку с держателя и сел на подставку. Жаль, нельзя помыться изнутри, подумал он. Включил воду и полил в рот, прополоскал, выплюнул, потом еще раз. Может, пока он тут, Шинсо уже собрался и ушел. Хотя если тот сказал, что останется, должен остаться. Шинсо не из тех, кто будет сбегать при возможности. Гель пах абрикосами, прямо как чай. Монома потерся мочалкой до красноты, смыл пену, а когда вышел из кабинки, понял, что забыл захватить чистые вещи. Он обмотался полотенцем, выглянул за дверь, ухватил взглядом взъерошенный затылок и быстро на цыпочках проскользнул в спальню. Достал с полки трусы и домашнюю одежду, взял шорты и футболку для Шинсо. Да-а, как-то все нелепо выходило. В дверь позвонили, когда Монома натягивал штаны. Он попрыгал, пихая ногу в штанину, выглянул в коридор. Шинсо забрал у курьера пакет, запер за ним и вернулся на кухню. Прежде чем выйти из комнаты, Монома глянул в зеркало, напустил на себя вида поважнее. Шинсо посмотрел на сменную одежду с удивлением. — Ну, нет так нет! — Монома развернулся спиной, сжимая стопку в руках, щеки горели. — Спасибо, так будет удобнее, — Шинсо обошел его, забрал вещи и скрылся в ванной. Звонко щелкнул замок. Монома осел на стул, прикрыл глаза, подышал. А когда за стенкой зашумела вода, заставил себя взяться за пакеты. Внутри оказалась сомнительная китайская еда, лучше, чем растворимый рамен, конечно, но все равно гадость. Когда-то Монома презирал все, что разогревается или готовится из уже готового, потом стало некогда и лень, и, скрепя сердце, он начал поедать все, что приносило энергию. Он подвинул к себе коробочку с морепродуктами, покрутил в руках одноразовые палочки, достал из шкафчика свои и положил рядом. От чая уже тошнило, хорошо, что в холодильнике обитала бесконечная бутылка сока на три литра. Он разлил по стаканам, посмотрел, убрал палочки обратно. Выглядит, как совместный ужин. А-а-а.... Шинсо вернулся в его одежде с полотенцем на плечах. Он пальцами зачесал назад влажные волосы, выпил залпом весь сок и сказал: — Мог бы не ждать. — Не мог бы. Приятного аппетита. И дальше что? Им надо поговорить? Надо, наверное, но Монома даже примерно не знает, с чего начать. Вместо разговоров он бы хотел продолжить, пусть Шинсо покажет, как бы он «предпочел по-другому». Не разговаривать — по-детски, решил он. И на этой мысли остановился. Вот бы Шинсо предложил что-то первым, но тот жевал лапшу и пялился куда-то в сторону. Из своей Монома выковырял все креветки. Шинсо спросил: — Не вкусно? — Не очень голоден, — пробормотал он. И как провалился. Всего на пару секунд по ощущениям. Обнаружил себя в спальне, сидящим на кровати. Шинсо стоял, подпирая косяк. — Вот так, — сказал он. — Ты что! — подскочил Монома. — Кто разрешал тебе использовать на мне! Шинсо поцеловал его. Монома понял, что они лежат на кровати, с головой укрытые простыней. Злоба вспыхнула где-то внутри и быстро погасла. Шинсо был теплый, пах его гелем для душа и так офигительно целовался. — Что я пропустил? — Ничего. — А с чего мне тебе верить? Шинсо повернулся на спину, и Монома лег так же, разглядывая белое полотно простыни. — Примени на мне причуду, попроси сказать правду. Удобно, да? Монома кивнул, да, врать друг другу у них точно не получится. — Что это за палатка? — спросил Шинсо. — Я сказал тебе устроиться, как удобно, и ты сделал вот это. — Домик, как в детстве. Расскажешь кому, задушу. Шинсо хмыкнул, потянулся, лег сверху, тяжелый, теплый. Стало совсем нечем дышать, — Я не злой, а ты тем более не станешь злым от того, что пробуешь мою причуду, — сказал он, поцеловал уголок губ, спустился к подбородку и прихватил его зубами. Моному повело, в голову и тело будто набило соломы. — М-м-м, — простонал он, запуская пальцы в еще влажную шевелюру Шинсо. — И ты не собираешься отомстить мне за то, что я, ну... Шинсо тихонько рассмеялся. — Собираюсь, конечно. — И я не вспомню потом? — Вспомнишь, если я захочу. Это можно контролировать. Монома пытался дышать ровно. Получалось не очень, стояк Шинсо упирался ему в живот, а губы шарили по лицу, шее, груди. — Ну, давай. — Да? — Да! Он сперва даже не почувствовал ничего. Обнял руками за шею. Шинсо сполз с него и лег рядом, они уткнулись нос к носу. — Потрогай меня. Монома протянул руку, накрыл ладонью пах, погладил. Только успокоившееся дыхание опять перехватило. Шинсо прищурился, приоткрыл рот. Монома потянулся и прикусил нижнюю губу. Его потрясывало. Ощущения были странные, будто тело существует отдельно от головы. Будто он спит, и все вокруг как в дымке. Шинсо молчал, но Монома слышал его мысли. «Приспусти брюки». «Возьми его в руку». «Нет, знаешь, сперва оближи ладонь». Монома провел языком по каждому пальцу. Шинсо смотрел, но его лицо было нечетким, как сквозь слой воды. «Только не надо торопиться». Монома собрал пальцем смазку с головки, оттянул кожу, сжал крепко, начал дрочить медленно. Шинсо дышал тяжело и коротко, поджимал губы, гладил плечо, спину, бедра. Внутри нарастало, казалось, вот-вот разорвет. Пожалуйста, молился Монома, пожалуйста, это же пытка. — Нет, ты не станешь трогать себя, и я не трону тебя. Нельзя, я так сказал. Он подался бедрами, кончил в кулак, по пальцам растеклось тепло. Монома потянул их в рот и вылизал. Шинсо смотрел, Монома смотрел тоже, потому что ему нельзя было закрывать глаза. Он видел, как Шинсо ворочается, спускаясь ниже, как обхватывает губами головку. И это будто было не с ним. Горячий рот, язык, зубы. «Не шевелись». Монома не шевелился, как парализованный. Гадство, гад Шинсо, лучше бы он его трахнул, чем так. Было даже больно, внизу живота и в груди. Моному переполняло, он чувствовал себя огромным тяжелым снарядом, который разорвет в любой момент. На глаза выступили слезы, Монома услышал свой собственный жалобный вой. «Ладно, можешь кончить». Он захрипел, упал куда-то, не падая, как сорвался. Шинсо пихнул ему пальцы в рот. Монома прикусил. Закрыл глаза, слушая, как сильно стучит сердце. — На сегодня хватит, — Шинсо сдернул с них простынь. Сразу стало больше воздуха, Монома жадно втянул ртом. — Да-а... Шинсо усмехнулся. — Это все, что ты хочешь сказать? Монома зажал признание, как-то по-идиотски оно звучало после того, что они делали. — Я думал, ты другой. — Разочарован? Ожидания не оправдались? — Нет, просто, — Монома закинул ногу Шинсо на бедро, стало очень удобно. — Просто другой, без разочарований. *** Утром Монома долго не решался открыть глаза. Он проснулся первым, вступил в кровопролитный бой с трусостью и досражался до того, что Шинсо встал с кровати и куда-то пошел. Зашумела вода в ванной, потом чайник. Монома приоткрыл один глаз и тут же закрыл обратно. Дверь скрипнула, запахло абрикосами. Кровать дернулась, брякнул пластиковый поднос о журнальный столик. — Хватит притворяться спящим. — Тебе домой не пора? — А-а-а, — довольно протянул Шинсо. — Смотрю, кому-то уже лучше. Монома выпутался из одеяла, посмотрел. Шинсо уже был одет в свое. Монома сел на кровати, глянул на поднос с чаем, на сбитые подушки и простынь, которая была их домиком, а сейчас просто болталась на спинке. — Через три дня экзамен, а потом? — спросил он. Провел пальцем по краю чашки — та парила, Шинсо забыл разбавить. — Ты бы как хотел? Монома задумался, дальше секса и кражи причуды с Шинсо его мысли не заходили. То есть он ему нравился, это трудно было оспорить, но представлять, как бы они встречались... Монома не представлял. Просто он еще не знал, что Шинсо такой милый: наливает чай, заказывает еду в коробочках, обнимает его всю ночь и целуется так классно. И даже с причудой не перегибает, хотя Монома предоставлял ему карт-бланш. — Сдать сперва надо, — пробубнил он. А ещё Шинсо был понимающий. — У меня есть дела, — сказал он. — Конспекты на столе. Дверь можно было просто захлопнуть, но Монома встал и проводил его. *** Жаболиций принарядился: напялил малиновый галстук. Монома кисло улыбнулся на «рад вас видеть», прошел и сел на стул. От стула комфорта он не ждал, так что не разочаровался. К тому же с него было видно окно, за которым красиво блестел стеклами город. — Наша последняя встреча, — протянул жаболиций и добавил. — Ну, на этом курсе. — Надеюсь, больше не увидимся, — ответил Монома. Жаболиций пожевал губу, словно пробуя фразу на вкус. Потом довольно улыбнулся, включил диктофон и разложил перед собой бланки. — Вы по-прежнему мне не доверяете? — Доверяю, — сказал Монома. — Теперь я понимаю, что вы хотите мне помочь. — Получается, как думаете? *** Результаты вывешивали в центре на третий день, потом отправляли в агентство. Они с Шинсо сидели на диване у пустой вазы без карамелек и молча поглядывали на часы. Шинсо последние дни молчал постоянно. После экзаменов Монома предлагал ему зайти в гости, но тот ответил: — Может, позже. Для кофе тот тоже был чем-то занят, и это все запутывало. Тянуть дальше некуда: если все удачно, поводов для встреч с завтрашнего не останется. Если они не начнут назначать эти встречи сами. Монома перестал волноваться только вчера. Просто вдруг понял, что сейчас уже нет смысла, от него ничего не зависит. А проклятые клетки не восстанавливаются. У Мономы они, вероятно, вымрут все к тридцати. Я хороший герой, говорил себе он. А еще я хороший мальчик, который знает, что сказать, чтобы организаторы этих курсов остались довольны. Даже если это не то, что я думаю, я все равно хороший герой, для людей, а система пусть идет в пешее эротическое. То есть не идет, конечно, дурацкая больная система стоит на месте. В ней нет ни гибкости, ни справедливости, объективность и вовсе не про нее. Но Монома все равно будет хорошим героем. Вот и все. Он кивнул сам себе, скосил взгляд на Шинсо. Тот листал журнал, а смотрел куда-то в пустоту, и о чем только думал? Шинсо тоже хороший герой, и не нужны ему эти курсы каждый год. По паркету простучали каблуки. Подошла Курай. — Еще нет? — Тоже не можешь дождаться? Курай поправила волосы. — Хочу знать до моего начальства. Может, успею выехать из страны, — она рассмеялась. Шинсо хмыкнул, но никак не прокомментировал. — Кстати, Монома-сан. — А? — Может, выпьем кофе после? Монома выдавил: — Э-э-э, извини, у меня есть кое-кто, это будет некрасиво. Почувствовал, как напрягся Шинсо, аж перевернул подряд три страницы. Так ему и надо. Курай явно расстроилась, выпалила: — Извините! И схватилась за телефон, подобно Шинсо изображая деятельность. Секретарь с бумажками вышла минут через десять. К тому времени к ним присоединился еще один парень — имя его Монома не помнил, но вроде как тот умел отращивать клешни как у краба. — Я сдал! — выдохнул Монома, обернулся. Шинсо положил журнал на стол, ответил: — Мои поздравления. Одернул пиджак и, коротко махнув рукой, пошагал по коридору. — А твои результаты? Шинсо даже не обернулся. Монома подавил раздражение. И что за идиотское поведение. Неужели они не за этим торчали тут все утро. Он провел пальцем по листу бумаги, нашел фамилию. Шинсо сдал тоже. *** Монома полез в карман за ключами, зашуршали пакеты. Кендо подхватила один, чтобы помочь, внутри многообещающе звякнули бутылки с вином. Монома повернул ключ, открыл дверь, пропуская Кендо внутрь. Та споткнулась, замерла, спросила: — А это что? Монома посмотрел ей под ноги, на пороге валялся бумажный конверт. Сердце бешено зачастило. Он захлопнул за ними, наклонился, поднял, порвал хрусткую бумагу. Внутри обнаружилась флешка. — Монома, — угрожающе прошипела Кендо. — Во что ты опять встрял... Монома не ответил, бросил пакеты на пол, быстро стянул ботинки и бросился к компу. Тот включался целую вечность, Кендо топталась за спиной, и ее быстрое дыхание заводило нервы до предела. Флешка попросила загрузить драйвера, Монома быстро ткнул согласие, файлы открылись. Документы, фото, аудио, таблицы. — Давай я, — предложила Кендо, перехватывая его дрожащую руку, и открыла один. Внутри оказались распечатки звонков, Монома уже их видел, он сам доставал их через знакомого хакера месяц назад. — Это же, — прошептала Кендо и прикрыла рот ладонью. На экране открылись фото: босс Мономы садился в машину на парковке, потом то же фото в увеличении, внутри сидел злодей, числившийся в розыске последние полгода. На аудио было больше, еще больше, с каждым новым файлом Кендо бледнела и вздыхала. В последнем документе была одна строчка: «Сам решай, что с этим делать». Монома вытащил флешку из компа, прошел на кухню, достал из верхнего ящика молоток для мяса, стукнул раз, ломая корпус, потом еще, еще, пока столешницу не покрыло пластмассовой крошкой. Кендо наблюдала за ним, обнимая себя руками. — Я ничего не видела, — сказала она, подошла, быстро смела со стола мусор на ладонь, выкинула в ведро. Потом обняла Моному, так сильно, что заболели ребра, проворковала: — Ужастик или комедия? И, не дожидаясь ответа, начала разбирать покупки. Монома достал из кармана телефон, руки были влажными, и тот чуть не выскользнул на пол. Последнее сообщение от Шинсо было еще за день до результатов. Тот сам предлагал дождаться их вместе. Хотя свои, судя по всему, уже знал. Монома пялился в окно чата, потом набрал, несколько раз переправляя опечатки. «Кофе мы так и не попили. Когда? Завтра схожу в отдел кадров, хочу уволиться, а после шести свободен». Телефон молчал долгие пять минут, потом высветилось: «Хоть бы подольше подумал». Кендо посмотрела на него и охнула: — А ну-ка сядь и выпей. Ты же сейчас в обморок грохнешься. Монома послушно опустился на стул. — Я не доставлю тебе проблем, обещаю. — Не обещай то, чего не сможешь выполнить, — ответила она и всунула ему в руки початую бутылку, полезла в гарнитур за бокалами. Монома пригубил из горла. — Я все-таки подружился с Шинсо. — Я не сомневалась. Она поставила два бокала, взяла доску, нож, начала нарезать сыр. Такая спокойная, хотя ведь все хорошо понимала. И Монома понимал. Билеты еще были живы в памяти: восьмой, двадцать первый, тридцать седьмой, шестнадцатый. Монома сделал еще несколько глотков, Кендо сунула ему в рот кусочек сыра. — Сделаем домик из простыни? Монома помотал головой. Телефон снова завибрировал. Сердце сжалось. Шинсо написал: «Ты очень мне нравишься».