***
Я дома, наряжаюсь. Единственные джинсы, ботинки, футболка, клетчатая рубашка. Леон ждет на автобусной остановке. Мы едем молча. Коктейли. Я впервые пробую смешанные напитки. Виски лучше. Лео знакомит меня с друзьями. Дэн, Пип, Крис, Кэтлин, Бэтси, Фиона – они пьяные и скачут под музыку, как бешеные обезьяны. Я не умею танцевать современные танцы. Если я скажу Лео, что умею танцевать вальс, он будет смеяться. Кажется, это Кэтлин ловит меня у туалета. Она ниже меня на две головы, глаза обведены черным, как у енота. "Слушай, Джим, а ты с Леоном, да?" – "Да". – "Жаль. Ты такой симпатичный", – я тупо смотрю на нее. – "Нет, я не в этом смысле с Леоном. Я просто пришел с ним" – "А поехали ко мне?" Это недалеко от меня. Она наливает мне виски до краев. Пьем залпом. Я ничего не помню, кроме того, что неумело тыкался в нее, никак не мог попасть внутрь, пока она сама не направила. И быстро кончил. Только потом, когда она лежала на боку, повернувшись ко мне, я рассмотрел ее. Груди свешиваются – настоящие, не как у женщин из плохих фильмов. Лицо ничего так, только косметика размазалась. "Теперь моя очередь, ты так не считаешь?" – "Твоя очередь что?" – "Кончить" – "А…. как?" Можно сказать, что я не слишком преуспел. Она засмеялась: "Да, Священник, ты не слишком трезв". – "Кажется, да". Я стою на улице и думаю, в какой стороне мой дом. Ночь на исходе. Мне двадцать пять. Я не священник, как должен был стать в этом возрасте. Мне надо убедить отца, что служить в полиции не хуже, чем служить в армии, как мой средний брат. Но я всего лишь констебль. Я только что отдал свою девственность. Бесплатно, пьяно, бездумно. Я не сказал ей, что она первая. Надо было сказать, что да, я любовник Лео. Наверное, я избежал бы позора. Завтра у меня экзамены на сержантский чин. Я должен его сдать, во что бы то ни стало. Впереди целый день. Главное, не думать, что я согрешил.***
Ну, конечно, давай теперь рыдать! Лео хлюпает носом, черные вихры закрывают покрасневшие глаза. – Не надо, Лео. – Ничего, я щас соберусь, – еле слышно бормочет он себе под нос. – Оксфорд это близко. – Да, конечно. – Лео, хватит плакать. Уныние – грех. – Да, я знаю, – он поднимает глаза. – Когда ты едешь? – Завтра. На работу в понедельник. – А ты не можешь уехать в воскресенье? – Мне еще квартиру надо снять. И осмотреться. – Ну да. Я наливаю нам еще по стакану. Он пьет молча. Смотрит в окно. – Ты знаешь, я люблю тебя, – вдруг говорит он. – Да. – И я тебе не подхожу, – он говорит это твердо. Он будет чертовски хорошим полицейским. – Лео, ты мой лучший друг. – Джим, я говорю не о дружбе, – он допивает виски. – Что ж, давай оставаться друзьями, – он мудр. Очень мудр. На прощание я обнимаю его. Он не отпускает меня, сжимая изо всех сил. Я целую его макушку. – Прости меня, Лео. – И ты меня, Джим. Мы занимаемся этим так, как я об этом мечтал – только руки, губы, тепло, нежность. Никакой резкости, дикой страсти. Я снова лишен невинности. Теперь тем, кто меня любит, и кого не люблю я. Главное, никакой боли. Я ее не почувствовал. Мне было приятно. Мне было хорошо. Этот человек знает меня лучше всех. Он знает все мои грехи и знает, какая расплата ждет меня за эти минуты. Я иду по темной зимней улице, пиная снег на камнях мостовой. Дома все упаковано: рюкзак, чемодан, сумка, гитара. Последний звонок матери, и все, в путь.***
Управление полиции долины Темзы – не такое уж плохое место. Когда я сдал экзамены, и мне предложили на выбор сферу деятельности, я выбрал смерть. Убойный отдел вполне подходящее место для грешника. Узаконенный ад. Работа без выходных, с восьми до шести. Вечер может сложиться удачно, если ты успеваешь доехать до дома без поиска ближайшего поворота назад. Управление занимается огромным пространством – сегодня ты работаешь в центре Оксфорда, завтра почти в Кембридже. Это мне подходит. Мне нравится моя работа. Я пока на подхвате. Бумаги, поручения. Мой начальник – интересная женщина. Имаджин Инносент. Забавное сочетание фамилии и места службы. Невинностью здесь не пахнет. Я делаю свою работу настолько хорошо, что она стала поручать мне много такого, что должна была бы делать сама или ее заместитель. Я просто ни от чего не отказываюсь – вот и весь секрет. В отличие от других у меня нет семьи, нет подружки, нет своей жизни. Я делаю только два исключения – церковь и музыка. Отец подарил мне машину. Ее просто доставили мне с пакетом документов. Я сто раз переспросил мать, что я ему за это должен. Она, в конце концов, разозлилась и сказала: "Помирись с ним и спроси сам". Для этого я должен сделать всего–то три вещи: 1. преодолеть себя; 2. добиться согласия на встречу; 3. записаться на прием. Да, есть еще одно – он должен меня принять, не успев передумать. Мать говорит, что он очень переживает. Пусть лучше займется старшим братом – для него не слишком удачно прошли последние выборы. Здесь много моих школьных товарищей, но я стараюсь с ними не сталкиваться. Мои старые кембриджские друзья поддерживают со мной связь. Мы стали ближе, как только я купил смартфон. Постоянно включенная icq – разве не здорово?! Я никогда не говорю с Лео о том, что было. Он тоже не упоминает. Если он приедет, я не уверен, что повторю эту ошибку. По прошествии времени, я сделал из всего, что со мной происходило, только один вывод – кто бы ни случился в моей жизни, он должен быть нежным в постели и интересным и острым на язык в жизни. Ум, юмор, доброта – разве это сложно? Это невозможно. Девушка это будет или парень – мне все равно. Главное, чтобы я полюбил взаимно.***
Суперинтендант поручила мне встретить командированного. Точнее, возвращающегося из командировки. Про него ходят легенды. Интересно посмотреть. Мда… Гавайская рубашка, орхидеи. Алкоголик – одно слово. Все на лице написано. Чудесная поездка на кладбище вместо того, чтобы быть у суперинтенданта. Могила его жены – и происхождение мятой физиономии становится понятно. Я никогда не встречал такого сочетания: наплевательство на правила, рвение к работе, пьянство. Вот что меня поразило в нем больше всего – наивность взгляда и резкий бросок вперед для поимки виновного. Истинного виновного. Он долго ходит кругами, думает, тянет время. А потом как кобра. Удивительное чувство юмора. Я даже не думал, что на работе можно так понять человека. Это как было с Лео, когда мы встретились на полицейских курсах – только сели рядом и сразу поняли, что знаем друг друга тысячу лет. Здесь чуть по–другому – у нас разница в возрасте слишком большая, чтобы он понимал все, что я говорю. Он с ужасом оглядывался в первый день, когда пипикало сообщение icq. "Роберт Льюис" – через месяц я ловлю себя на том, что перекатываю это имя на языке перед сном. Лео не обижается, что я все время говорю о нем. Он шлет мне самый важный вопрос в таком виде: "Неужели ты вся? " Я пишу в ответ: "Нет. Я профессионал. На работе – ни–ни". Лео шлет рожицу, пожимающую плечами.***
– Что–то ты все время такой грустный, Джим? – Что вы, сэр. Я полон радости. Грусть не угодна Господу. – Ой, хватит, а! Это, конечно, не мое дело. – Еще бы, – я скриплю зубами. Он что–то подозревает. Конечно. Только слепой не заметит. Почти два года быть рядом и не заметить… Хотя, с него станется. Он спрашивал о моей ориентации. Я изошел словоблудием, но так и не сказал "да, я гей". Если я не смог признаться ему в том, что знают все друзья, как я смогу признаться ему в любви. Никак, никогда. Труды отцов церкви твердят о смертном грехе. Моя любовь смертный грех. Я не изменил своего мнения, я продолжаю верить. Но я знаю, что то, что я чувствую, это не плохо. Здесь, в этом мире, это может быть совсем другим. Если бы я знал это тогда, давно, Уилл был бы жив. Или это была его судьба – верить в то, что любовь это плохо. Со мной все правильно, просто я не собрал свой мир так, чтобы я был достоин любви. А Роберт, когда я потерял его доверие, сказал очень важную вещь, смысл которой "единожды солгав". Он не поверит мне. Хотя все между нами вроде наладилось. – Ты еще играешь? – он меняет тему. – В ансамбле? Да. – Почему не приглашаешь послушать? – А вы хотели бы? – Конечно. – Да, вам все равно нечем заняться, – он сурово смотрит на меня, а потом улыбается. От его улыбки всегда тепло. Я хочу дотронуться до него. Господи, не дай ошибиться. Столько раз я повторял себе, что это юношеское, это пройдет, но ничего не проходило, все становилось только хуже. Даже Лео говорит, что у меня депрессия от неразделенной любви и что надо найти кого-нибудь помоложе. – А вы не хотите сходить со мной на другой концерт. "Листопад мадригалов" – они играют нечто на нас похожее. В пятницу. – В эту? Давай. Я выхожу от него окрыленный. "Я! Иду! С! Ним! На! "Листопад"!" На что Лео, со свойственным ему скепсисом, отвечает: "Если бы ты шел с ним трахаться, а так…Как влюбленный школьник", – отличный ушат ледяной воды.***
Ему понравилась музыка. Он даже вспомнил какое–то стихотворение Китса, мол, очень к музыке подходит. Непостижимый человек. Откуда в нем все это? Наверное, от бывшего шефа. После концерта я подвожу его домой. Он, как всегда, приглашает меня выпить. Я соглашаюсь. У него неистощимые запасы пива и виски. Сегодня я предпочитаю виски. Он не задумывается, как я поеду к себе. Мы болтаем о музыке и незаметно приканчиваем бутылку. Когда я встаю, чтобы пойти в туалет, гостиная кружится и пол встает дыбом. – Ты что, Джимми? – он склоняется надо мной. Я открываю глаза и хихикаю: – Ничего. Я просто очень большой и неуклюжий жираф. Головой за люстру – бах! – Господи, Хэттуэй, да ты пьян в стельку. – Жирафы не пьяные. Они просто большие, – я переворачиваюсь, встаю на четвереньки, толкаю его плечом, он садится на ковер. Нелепо, но я разглядываю его вместо того, чтобы ползти в ванную. Надо бы встать, а ноги не слушаются. – Давай–ка помогу, – да, опытный алкаш знает, что со мной. Он встает, поднимает меня. Мы идем в ванную. Я жутко хочу ссать. – Вы, это… отвернитесь, что ли? Он уходит. Пока я привожу себя в порядок, что–то происходит. Он принимает решение. Выйдя из ванной, я вижу его лицо – немного растерянное, но решительное. – Я тебя такого не отпущу. Идем. Мы идем в гостевую спальню. Там большая кровать. Он приказывает: – Раздевайся и ложись. Я такого не ожидал. Послушный мальчик всегда делает то, что ему говорят. Я раздеваюсь, пока он убирает покрывало и откидывает одеяло. – Джимми? Я стою позади него. Я выше на полголовы. Мои руки скользят по его плечам, обнимают его. Он поворачивается и смотрит на меня ошалелыми глазами. Руки сами обнимают меня. Ладони как раз на моей пояснице. Я наклоняюсь и целую его в губы. Он меня отталкивает. – Джим, ложись спать, – он говорит так спокойно, что мне сразу становится плохо. – Нет, я пойду. Извините, – где–то лежат мои плавки, носки. Черт! Я даже ботинок не вижу. Я мечусь по спальне, никак не просуну ногу в штанину. Холодный пот, трясущиеся руки, пьяное пошатывание. Я судорожно застегиваю брюки. Когда носишь линзы, нельзя плакать. Левая с водой вываливается. Ни черта не вижу. Он мутным пятном движется ко мне. Я делаю шаг влево, потом шаг вправо – не обойти. Я за кроватью, заперт в углу. Рубашка в руке, пиджак остался в гостиной. – Джимми, послушай, – опять ровный бесцветный голос. – Я сейчас уйду, сэр. Пустите, – я шагаю вперед. Он хватает меня за руку. – Ты никуда не пойдешь, – мягко говорит он. – Ты будешь ночевать здесь. Рубашка падает на пол. Я не замечал, какой он сильный. Когда он выносил меня из пожара…Я не помню, как это было. А сейчас он берет меня за руку, дергает, и я в мгновение оказываюсь на постели. Он садится рядом, обнимает за плечи. От него веет жаром. Я кладу голову ему на плечо. Я больше не плачу. Медленно вынимаю вторую линзу и бросаю ее на пол. – Я теперь ничего не вижу, – шепчу я. – Ничего, завтра я поведу. – Я кретин. – Нет, Джимми, ты не кретин, – он встряхивает меня. Я поднимаю голову. – Ты совсем не кретин. Это я дурак. – Сэр… – вблизи я вижу его глаза. Он не сердится. Он добрый. – Джимми, знаешь, – он молчит, а потом гладит меня по щеке. Я закрываю глаза. Эта нежность… – Ты можешь называть меня Робби. Здесь, в спальне. Я чувствую движение воздуха. Моих губ касаются мягко, чуть ощутимо. Мне надо только ответить. Я отвечаю. Все встает на свои места. Мозаика складывается в картину мира.