Искренне живые

Боюсь, зима нас всех убьёт. — Р. Фрост

У Винсента была промозглая весна и вспышка лета напоследок, а дальше — затяжная осень. Он существует в ней, ни жив ни мёртв, с надеждой на чужое счастье. Зима придёт — все погребёт под снегом, но до неё — туман и горький дым костров. Винсент упрямо ловит ускользающее солнце, порой забывая зачем. В дверь коротко стучат — его ждёт господин Найтрей. Снова поручит мелкие дела поместья — проверить, посчитать, принять. Все просто и прозрачно, как стакан воды. К нему прицениваются — знает Винсент. В стакане этом со временем изрядно прибавится мути. Пока в стороне Гилберт, Найтреи пусть сидят хоть на трёх стульях разом и молятся богам по списку. Они — лишь средство. Винсент учится ходить по снегу и углям, сбивать со следа, теряясь без примет. Дышать и улыбаться вовремя. Сиять и ослеплять, кто взглянет. Кричать, чтобы никто не слышал. У Гилберта широкий резкий шаг и нервный тремор. Первый экзамен в Пандору, и он здесь по делу, а Винсент — просто рядом. Сам себя позвал и сам пришёл. Ты умный и сильный, и, разумеется, пройдёшь отбор — уверен Винсент, но когда говорит вслух, брат, Гилберт, злится. Только и остаётся извиниться улыбкой, виноватой и неискренней. Отвести взгляд напоказ и снова прикипеть им к удаляющейся спине. Винсент юлит и отстаёт на полшага лишь потому, что не хочет обгонять. Ведь так можно представить, словно они вместе и Гилберт ему рад. И мысль, глупая, шальная, обжигает исподволь: подкрасться и дотронуться до волос брата, как в детстве, когда можно было. А когда тот обернётся, спрятать руки за спину: это все ветер! Глупая, дурацкая мысль для такого серьёзного человека, как Винсент, который знает, где будет работать через год. У Винсента — забота о брате. Сам брат — и есть, и нет. Гилберт — первопричина и цель. Спасательный круг и безумие. У Гилберта внутри барометр, и Винсент видит, как рядом с ним стрелка истерично дёргается, мечется от «пошел прочь» к «так надо». Надо Пандоре, приличиям, каким-то целям, душащему долгу. Самому Гилберту ни черта это не сдалось. Не бойся, хочет иногда сказать Винсент, хочет подойти так близко, чтобы губами касаться щеки и прошептать: я сам отпущу, осталось недолго. Но до того — потерпи, не отворачивайся, ещё раз притворись, ради чего угодно. Сделай вид, что... Гилберт смотрит хмуро. Винсент улыбается, делая шаг назад. Нутро игрушек вспарывается успокаивающе легко. Ножницы щёлкают тихо и привычно, и каждый раз Винсент коротко заглядывает вовнутрь, но сюрприза нет. Он не знает, что хочет найти, лишь мается пустой надеждой. Движения точные, выверенные — он мог бы стать хирургом, пожалуй, но в сердце давно отмерло что-то, желающее спасать. Винсент отрезает последнюю нить и раздвигает плюшевое нутро. Пусто. Тьма дышит с ним в такт. За резными Вратами дома Найтреев — Бездна, и нынче Винсент — её гость. Все боятся её неизвестности, не ступая и двух шагов от порога. Он делает семь. Вокруг — Пустота. Винсент помнит, как падал сквозь неё сбившейся с пути кометой. Помнит беззвучную тишину и золотой свет, льнувший к его рукам. Ему сказали ждать, пока его заметят. Он зовёт. Сказали быть смиренным. Он тянет открытую ладонь, стоит Тьме перед ним всколыхнуться, меняя очертания. Кожи касается тёплый шершавый нос. Она похожа на ветхую, давно забытую игрушку, в которой пыли больше, чем ваты. Она любопытно смотрит чёрными бусинами глаз. Винсент гладит залатанный бок, и там, где он касается, ткань на миг превращается в сизую шёрстку. У Винсента — Соня. У Винсента сводит скулы от мыслей о Брейке. Что за встреча. Что за напасть. Оба — залётные пташки в скворечнике Пандоры. Время сыграло ими в чёт-нечет, но вот они здесь, и у них членские карточки в один клуб. Маленький променад по Бездне, и Винсент в курсе, какой валютой рассчитываются за вход. Один — давно не ребёнок, второй почти не изменился. Винсент и не знал, что запомнил — сгорбленную болью фигуру на шахматном полу и единственный взгляд, залитый раскалённо-красным. Понял ли Брейк, кого видел тогда? Вежливость, профессионализм, дыши, Винсент. Ты знаешь, какие расценки за выход на своих двоих. Вы оба знаете. Ни жеста больше обязательного. Ни слова больше необходимого. Формальность их общения можно заносить в палату мер и весов. Один спешит за братом, второй — сопровождает малышку Рейнсворт. Каждый шаг — щелчок часового механизма. Винсент оборачивается на пороге. Брейк смотрит на него и коротко кивает. Что за... Винсент греется. Солнце заливает пустые коридоры Пандоры, что на верхних этажах, и он, выбрав столп света поярче, замер в нем, закрыв глаза. Винсент ненавидит холод. И когда ему мешают. — Собираетесь стать ещё одним солнечным лучиком? Спусковым курком — в самый раз. Брейк перед ним — ни черта не вежливый. Он пришёл повысить ставки. Он знает. Винсент открывает глаза. На манжете и белой руке маковым цветом рассыпаны тёмные капли. Тогда тоже светило солнце в высокие окна. Один взгляд, и под ногами — кровавый прибой Сабрие. Брейк совсем рядом, смотрит с насмешливым интересом. — Боитесь вида крови? Принести вам нашатырь? Винсент отвечает нежной улыбкой и сжимает его пальцы. Он неспешно стирает маковые капли, забирая на свои руки ошмётки чьей-то жизни. Брейк дёргается. — Боитесь прикосновений? Какая неловкость. Не волнуйтесь, я не кусаюсь. Хотите воды? Брейку прищемили гордость, и он доказывает, что если и боится — не того. Хватка у него железная. — Если бы Цепи сплетничали, мистер Найтрей, сколько историй мы бы узнали о ваших путешествиях и том, что вы видите, смотря на кровь? Винсент дёргает его на себя за ворот, стирая расстояние, и яростно шепчет в искривлённые улыбкой губы: — Если, мистер Брейк, я сейчас расстегну вашу рубашку, у вас на груди будет карта города? Или мы узнаем, почему вам так привычна кровь на руках? Они так и замирают, деля дыхание на двоих, не разжимая рук. В Бездне. Красное отражается в красном. Они — свидетели и улики друг против друга. Они — взаимный приговор. Послали друг другу воздушные поцелуи с разных концов тонущего корабля, чтобы оказаться в одной шлюпке. Винсент отстраняется первым, с усилием разжимая сведённые пальцы, и Брейк отпускает без слов. В нем кипят ярость, страх, азарт и бешеная, безумная жажда, которой у него нет объяснений. Он уходит, шаг за шагом, решительно и прочь, чтобы сорваться, снова обернувшись на пороге. Брейк смотрит прямо на него, и это — вопрос. Винсент чувствует тепло, хотя за окном уже выпал первый снег.