I
«Что за дело моей тёте до того, буду я на её дне рождения или нет? Придёт куча народу, все начнут разговаривать, а я сиди как полная дура! Я с этой тётей встречалась один раз — мне было полтора года, и я совершенно ничего не помню, а мама умиляется: тётя меня, мол, пряником кормила. Домой бы…» — так думала Танечка, трясясь в тамбуре душной электрички. Рядом младшая сестра невозмутимо читала книжку и, сопя носом, сочувствовала героям. «Хорошо ей! Читает себе, ничего вокруг не замечает… Да что же они опять толкаются, надоело!» В глазах вдруг потемнело, покачнулось мутное окно, поплыли потные лица рядом стоящих — Танечка лишилась чувств. Любезный читатель! Позвольте познакомить вас с героиней моей повести: Танечка, моя хорошая знакомая. Всю свою жизнь — семнадцать лет — она провела в небольшом подмосковном городке. Нет никакой надежды на то, что вы, читатель, посещали этот городок, но я успокою вас: там нельзя ни побродить по улицам, ни попировать с друзьями в кафе, а город, в котором невозможно хорошо погулять, не заслуживает особого внимания. Родители Танечки… Впрочем, рассказывать о них скучно, и лучше, пожалуй, описать жилище героини. В ванной, на раковине, стояла кружка с зубными щётками. Однако не стоит об этом; послушайте о самой Тане. Её жизнь состояла из совершенно одинаковых дней: утром школа, вечером — домашние задания. Учиться Таня не любила, и из-за этого одинаковые дни были совсем невыносимы, а самым неинтересным предметом ей казалась литература. Гениальные писатели, выдающиеся произведения, страдающие герои, очищающиеся души — тоска! Если героиня повести не умна, то она должна быть красива — однако Танечка не блистала красотой. У неё были неправильные черты лица, жидкие прямые волосы, заплетённые в тонкую косичку, а лучистыми глазами, которые могли бы приукрасить её лицо, она, к сожалению, не обладала. Что ещё можно сказать о Тане? Да, в общем-то, ничего. Здесь я могу порассуждать о причинах исторических событий, спросить, куда несётся Русь, и поведать о своей любви к театру, но если бы Танечка увидела в книге такое начало, то сказала бы: «Экшена нету!» и убрала бы книжку подальше, и поэтому я перейду, наконец, к повествованию. Итак, Танечка лишилась чувств. Очнувшись, она хотела было всеми известными ей словами выразить своё неудовольствие духотой, но огляделась и опять чуть не упала в обморок. Всё было похоже на фильм или спектакль. Накрытый стол в саду. Слева — музей, справа — какие-то сараи. Мать и сестра в странных платьях, два молодых человека, — темноволосый потолще, светловолосый потоньше — тоже забавно одетых, сидели за столом и испуганно смотрели на Таню. Рядом стояла старушка в народном платье. «Боже мой! — подумала Танечка. — Я, верно, лишилась рассудка, и теперь мне всё это лишь чудится!» Нормальный человек решил бы: «Глюки», а Танечка загнула невесть что и поэтому поняла, что лучше ей пока не думать. — Мадемуазель, — обратился темноволосый к Тане и задал ей вопрос — очевидно, по-французски. Промолчать было невежливо. — Месье, же не манж па сис жур! — успокоила его Танечка — Мадемуазель! — и снова длинный вопрос от темноволосого. — Се ля ви. — Мадемуазель?! — это уже светловолосый решил с ней поговорить. — Шерше ля фам, — посоветовала Таня. — Не послать ли за доктором? — спросила мать. — Не окропить ли святой водой? — спросила старушка. — Не уйти ли нам? — спросил светловолосый. — Что вы, мосье Онегин! Оставайтесь, поужинаем простоквашей. «Онегин! Я и правда сошла с ума! — успокаивало Таню только то, что она снова могла думать обычными словами. — Как, ну как всё это прекратить?» Единственным пришедшим в голову способом было сказаться больной и уйти в дом. Она собралась с мыслями, покашляла и пошмыгала носом для виду и прохрипела: — Мне что-то нехорошо: температура и сопли… — кажется, она сказала что-то не то. Надо вежливо извиниться на иностранном языке и объяснить ещё раз. — То есть, экскьюз ми, насморк и… и… В общем, мне дурно! Таня, видимо, угадала нужную фразу: тотчас же старушка увела её в дом, помогла раздеться, и, не переставая приговаривая: «Ты нездорова, ты вся горишь, Господь помилуй и спаси!», уложила в кровать.II
Танечка заснула, и приснился ей сон. Сначала рыцарь спрашивал Таню, отчего она не посетила короля Артура. Потом девочка требовала вернуть ей непонятную штуковину под названием «миелофон». Затем мальчик, почему-то называвший Таню синичкой, убеждал поменяться с ним местами. Мальчик был симпатичным, и разговор казался весьма приятным, но беседу прервал сердитый голос: — Кто письмо писать будет? — Пушкин пускай пишет, — отмахнулась Таня. Она, разумеется, не хотела заставлять поэта писать какие-то письма — просто использовала фигуру речи. Пушкин этого не понял и, появившись на месте внезапно исчезнувшего мальчика, принялся отчитывать Таню: — Вы, сударыня, портите мне весь роман. Мало того, что устраиваете траги-нервические явления, когда их нет в тексте, так ещё и не хотите участвовать в повороте сюжета. Зовите сейчас же няню, требуйте у неё перо и бумагу и пишите письмо! — Да я не знаю, что писать… — Это совершенно не важно: никто не ждёт, что в письме семнадцатилетней девушки, к тому же влюблённой, будет что-то умное. Главное, напишите ему о своей любви. — Вот ещё! — возмутилась Таня. — У меня, значит, парень есть, а меня заставляют писать едва знакомому мужику! Пушкин вспылил: — Не смейте оскорблять моего героя, а не то я потребую сатисфакции! Он не мужик, а благородный человек. — Всё равно не буду ему ничего писать. — Экая вы упрямая! В своём романе делайте, что хотите, а в чужом извольте подчиняться автору! Танечка сдалась, но решила написать какую-нибудь гадость о Пушкине и этим отомстить ему. — И как мне это писать? Я, знаете ли, не писатель. — Да хоть как-нибудь. Всё равно мне это переписывать стихами. Ну, кричите: «Няня!» Таня с криком проснулась и, как Пушкин и велел, попросила прибежавшую няню подать бумагу и перо. Из всего, что ей надо было написать, Танечка помнила две первые строчки. Пришлось выдумывать текст самой. «Это расплата за то, что я так плохо училась», — подумала она. По-русски Таня знала вполне неплохо и даже слышала что-то об альтернативной орфографии, принятой в это далёкое время. Она, правда, не умела пользоваться этой орфографией и её письмо оказалось наполнено всевозможными ошибками, поэтому мне придётся слегка изменить его вид, написав так, как того требуют современные правила. Простите мне эту вольность! «Уважаемый Онегин! Я к вам пишу — чего же боле? Что я могу ещё сказать? Мне необходимо открыть вам ужасную тайну, которая чрезвычайно меня тревожит. Настоящим письмом сообщаю вам, что вы являетесь предметом моей неземной любви, что мешает мне спокойно жить. Из вышесказанного следует, что вы, как честный человек, должны жениться на мне, о чём я вас и информирую. Убедительная просьба: не поймите мои слова неверно и не рассердитесь на меня, поскольку у меня тонкая душевная организация и я не вынесу вашего отказа. В письме содержится конфиденциальная информация. Если вы расскажете о ней третьим лицам, вы — нехороший человек. Т. Л. P.S. Что скажут люди?» Танечка закончила письмо и взглянула в окошко: вставало солнце. Где-то слышался не то пастуший рожок, не то гобой. — Няня! — Танечка протянула вошедшей старушке письмо. — Няня, отнеси это к Онегину. Пусть подавится Пушкин дурацким этим письмом! Таня ждала ответа целых три дня. Томилась она не оттого, что раскаивалась за отправку письма, а оттого, что ей было нечего делать. Читать она не могла: все книги были на французском; прогулки по полям наскучили сразу — чего она там не видала? — поэтому единственным возможным развлечением была ожидаемая отповедь Онегина. Наконец Онегин приехал. «Ура!» — Танечка выскочила в сени и побежала в сад. — Татьяна Дмитриевна, — начал Онегин, встретивший Таню на аллее, — искренность ваша весьма тронула меня, однако же я не могу хвалить вас за неё: не всякий, кому вы отважились бы писать, понял бы вас, как я. Я отвечу вам с такою же прямотой, какая была в вашем письме. Натура моя такова, что… Онегин говорил долго. «Разве можно так занудствовать! — думала Таня. — Ну, не любишь меня — так и скажи, а то объясняет чего-то. Гименея ещё приплёл какого-то — кто это вообще такой? Причём здесь деревце, которое меняет листву?». Когда Онегин закончил говорить и спросил Таню, не проводить ли её до дома, Таня ничего не смогла ответить и лишь машинально оперлась на руку Онегина: она была так погружена в мысли, пытаясь вспомнить текст романа и вычислить длину речи собеседника, что не замечала ничего вокруг.III
Кончилось лето. Прошла осень. Наступила зима, которая поначалу тоже была похожа на осень. Приближались именины Танечки. Дома, положим, именины не праздновали, а праздновали Танин день рождения, который был летом, но кто же будет отказываться от праздника? Таня считала, что за прошедшее время выучилась достойно вести себя на людях, и потому не боялась общества, да и приглашать на семейный праздник каких-то малоизвестных людей ей казалось странным. Вечером двенадцатого января Танечка поняла, что ошибалась, думая, будто приглашены будут только Онегин и Ленский. Приехали Зарецкий и Загорецкий, Бобчинский и Добчинский, Хлёстова и Ахросимова — и это только те, чьи имена Таня смогла запомнить! В гостиной общество разделилось на группы, и начались разговоры. В кружке, где оказалась Таня, беседа сначала текла вяло, но затем нашли интересующую всех тему: принялись обсуждать присутствующих. Кому-то не шло платье, кто-то был невежлив, у кого-то появился новый обожатель — всё это, к несчастью, ничуть не занимало Таню. — Прошу прощения, я вынуждена покинуть вас. Танечка направилась было к дверям, но кто-то из гостей остановил её, полушутливо говоря: — У нас зашёл спор: хорошо это или плохо, что когда-то Генуя и Лукка стали владениями семейства Бонапарте. Не рассудите ли нас? Вопроса Таня не поняла, но не растерялась: на случай, когда большая часть слов известна, но смысл фразы остаётся неясным, у неё был заготовлен ответ. — С точки зрения логической градации, я игнорирую бессмысленные мечтания, которые не могут варьировать мультиплексные преобразователи. Танечка начала протискиваться сквозь толпу гостей, однако ей опять не дали выйти из гостиной: её встретили гостьи, соседские дочки, которые звали Таню слушать пение мосье Трике: «Это, право, прелестно! И как он мило сделал, что написал вам такую чудную песню!» Мосье Трике, сильно фальшивя, пел на ломанном русском о том, что сегодня прекрасный день, что Татьяна похожа на розу и что он желает ей никогда не болеть. Танечка вспомнила, как дома во время праздников её просили поиграть на пианино — что-что, а это она умела. Как только пение завершилось и аккомпанировавшая мосье Трике девушка встала из-за клавикордов, Танечка подошла к инструменту. — Юмореска! Исполняет Татьяна Ларина, ученица десятого класса, — объявила она и, поклонившись и сев, начала играть. Раздались первые аккорды, громкие, резкие, задорные. Эта пьеса современного композитора, почти полностью состоящая из таких аккордов, нравилась Танечке главным образом потому, что заметно отличалась от классической музыки, которую Таня считала неинтересной. Таня закончила играть. Слушатели перешёптывались, очевидно, обсуждая непривычную музыку. — Любопытно было послушать столь… — спрашивавший Танечку о Генуе и Лукке решил наконец высказаться, но замялся, не находя нужного слова, и продолжил: — столь любопытную музыку. Сказанное понравилось остальным гостям, и они, считая необходимым похвалить выступление, с деланным восхищением подхватили: «Любопытно, весьма любопытно!» Не все, однако, разделяли восторг. Таня услышала как кто-то (кажется, Хлёстова) произнёс: — А девка-то с причудами! Ну и жёнушка у Онегина будет! Танечка поняла, что собравшимся не понравилась юмореска, и решила, что она всё же недостаточно знакома со здешними правилами. Поэтому Таня, чтобы не позориться, не танцевала, а лишь стояла в уголке залы, и не видала, что произошло между Ленским и Онегиным. А что-то определённо произошло, ведь Ленский прокричал: «Вы, сударь, подлец и мерзавец, и я вызываю вас на дуэль!», на что Онегин ответил: «Извольте. Когда и где вам угодно встретиться?». Танина мать тоже заметила, что Онегин и Ленский повздорили, и это ей не понравилось. — В нашем доме — и на дуэль? — сказала она. — В нашем доме, пожалуйста, не вызывайте никого ни на какие дуэли! После этого гости разъехались удивительно быстро. Таня посмотрела на часы: было уже за полночь, и она отправилась спать. Ей опять приснился Пушкин — только на этот раз не сердитый. — Настоял он всё-таки на своём, — грустно сказал он, — на бале Ленский вызвал. Только ведь не делается так, при людях-то! — А кто настоял? — поинтересовалась Танечка. — Чайковский. Ничего сделать не умеют, а в чужие романы лезут!IV
Следующий день оказался щедр на события. Во-первых, получилось известие, что Ленский убит — это очень огорчило Ольгу. Во-вторых, в гости к Лариным приехал некий господин в квадратной шапке — и это Ольгу обрадовало. Она, ещё недавно рыдавшая о смерти жениха, мило беседовала с гостем, не вспоминая о страшной новости. Господин в квадратной шапке (он назывался уланом, и Таня, поначалу приняв это слово за фамилию, решила, что он француз) через полгода женился на Ольге. Мать испытывала смешанные чувства: хорошо, конечно, что Ольга уже замужем, но что же делать со старшей дочерью? Решено было следующей зимой поехать в Москву. Танечка пыталась разубедить мать в необходимости этого предприятия: — Где это видано — в восемнадцать лет непременно быть замужем! Можно и подождать лет пять — даже ещё лучше будет. — Да ведь через пять-то лет тебе уж больше двадцати будет, — отвечала мать. — Так и вовсе всю жизнь старой девушкой проведёшь! Выражения, которые в таких разговорах употребляла мать, были, надо признать, слегка нелепыми. Девушка — она молодая, а здесь она вдруг отчего-то оказывалась старой. «Оксюморон!» — могла бы подумать Таня, если бы знала такое слово. Ещё непонятнее было выражение «ярмарка невест» — то самое, при помощи чего надеялись найти Тане мужа. Конечно, Таня знала о продаже крепостных, но продавать человека из благородных — немыслимо! В общем, Танины попытки ни к чему не привели, и её всё-таки повезли в Москву. Ехали долго, с бесконечными остановками — в дороге провели целую неделю. «Как, однако, хорошо было тогда в электричке! — вспоминала Таня своё неоконченное путешествие. — Ехали бы сейчас с такой скоростью — уже давно были бы на месте!». Не зря пришла Тане на ум та поездка: насколько Таня могла судить по фотографиям, та тётя, чей день рождения она ехала праздновать, была как две капли воды похожа на тётушку, которую навестили в первый же день. Правда, ту тётю звали Алина, а полное имя этой тётушки было Александра (впрочем, сокращалось оно тоже до Алины — как возможно такое превращение, Таня не поняла) — но в остальном они были совершенно одинаковы. Другие родственники, количество которых, как казалось Танечке, стремилось к бесконечности, не обладали двойниками. Например, у Тани обнаружилось не меньше дюжины кузин, и все они желали познакомиться с приезжей; познакомившись — желали подружиться, а подружившись — желали вести с ней задушевные беседы. Беседы эти нагоняли на Таню тоску: очень уж странными были предметы разговоров. — Пожалуйста, — сказала как-то раз в такой беседе Тане одна из кузин, протягивая ей записную книжку, — напишите мне что-нибудь приятное. «Зачем? — задумалась Танечка. — Пишут обычно, когда уезжают из летнего лагеря, а отсюда мы уедем ещё нескоро». — Напишите стихотворение, — предложила кузина, видя Танины затруднения, — я обожаю стихи! Танечка задумалась крепче: на ум приходили только стишки-пирожки, а такую поэзию кузина, вероятно, не оценила бы. Ещё смутно помнилось стихотворение, состоящее из одной строчки, но автор просил там кого-то показать ему стройные ноги, и это тоже могло не понравиться кузине. Танечка огляделась: на столике для рукоделия лежали карандаши, кузина вышивала розы… Таня вдохновилась этой картиной, и в альбоме появилось такое стихотворение: «На листочке алой розы Я старалась начертить Образ Липы в знак угрозы, Чтобы Липу не забыть!» — Прелестно! — обрадовалась кузина. Во время другого разговора ещё одна кузина сказала: — Мною манкируют, и мне не дают кредита. Говорила она это так грустно, что Тане стало её жалко: «Бедняжка! Совсем у неё, наверное, денег нет!» — А в какой банк вы обращались? — участливо поинтересовалась Таня, но кузина то ли не расслышала, то ли не поняла Таниного высказывания, и потому ничего ей не ответила. К счастью, у Танечки было не много времени, которое она могла бы проводить с кузинами. К несчастью, так получалось из-за того, что мать рьяно принялась вывозить Таню в свет, надеясь найти ей супруга. Человек, достойный стать супругом, был найден быстро, и решено было немедля играть свадьбу. В первый раз пожалела Таня, что попала именно в этот роман, и никакой благородный разбойник не сможет убить её мужа, ведь замуж идти не хотелось. Но делать было нечего, и Тане пришлось покориться: не только мать говорила о необходимости замужества, но и несколько раз снился Пушкин, заявлявший, что, если Танечка откажется выходить замуж, то роман окажется далеко не так хорош, как желал бы Пушкин, и что необходимо повиноваться автору.Эпилог
В церковь отправились рано утром: мать утверждала, что, хотя венчаться вечером при свечах и очень красиво, но по-мещански. Ждали отчего-то замешкавшегося жениха. На улице было прохладно, и Танечка куталась в одолженную ей кем-то из гостей зелёную шаль. Невесёлые мысли приходили Тане на ум, ведь опасения насчёт продажи отчасти оправдались: не последнюю роль в выборе жениха сыграло его состояние, которое могло поправить заметно ухудшившиеся из-за поездки в Москву дела Лариных. Когда явившийся наконец жених повёл Таню в храм, она запаниковала: «Я не хочу! Как это всё прекратить?» Думать, однако, она могла недолго. От тяжёлого запаха зажжённых перед некоторыми иконами свечей потемнело в глазах, поплыли лица многочисленных гостей, и Танечка лишилась чувств. Пришла в себя она оттого, что какая-то девочка говорила ей: — Бабенька, просыпайтесь: Борис Павлович приехал! — Что? Какой ещё Борис Павлович? — Таня не только не знала ни девочку, ни комнату, в которой очутилась, но и не узнавала своего голоса, более подходящего старушке, нежели молодой девушке вроде Тани. Однако не только голос был старушечьим. Оглядывая комнату, Таня увидала зеркало — из него на Танечку смотрело старушечье лицо. Верно, опять она попала в какую-то книжку, вдобавок совершенно ей неизвестную! Что было делать бедной Тане? Оставалось лишь смириться с её жалким жребием — вечно скитаться по чужим романам. Девочка всё не отставала, и пришлось отвечать ей. Впрочем, о том, что сказала Таня девочке, как встретила Бориса Павловича и что ей после этого говорил автор романа, повествует совсем другая история, ибо, как мог догадаться проницательный читатель или проницательная читательница, она попала в совсем другую историю. Мне же остаётся лишь распроститься с читателем, но прежде я хочу заверить его, что не только время в рассказе строго размерено по календарю, но и все события вовсе не вымышлены. Если кто-нибудь пожелает удостовериться в этом, то ему стоит отправиться в Михайловское и посмотреть на прелюбопытнейший экспонат — дневник девушки, в котором описаны и встречи с Онегиным, и снящийся Пушкин. В Ульяновск, говорят, привезли из деревни Малиновки не менее странный дневник, и потому я вскоре поеду туда; возможно, мне всё же посчастливится узнать продолжение истории.