«Прокурор Майлз Эджворт выбирает смерть».
Райт тут же подрывался, и горькие слезы обжигали и без того воспаленные глаза. Он обхватывал себя руками, впиваясь пальцами в побледневшую от ужаса кожу, где уже виднелись ряды еле заметных синяков, будто бы боль физическая могла отвлечь его от душевной. Его губы были искусаны в кровь, ресницы слиплись, а сбивчивое дыхание все никак не давало волнам истерики перестать накатывать на него с новой силой. Он успокаивался, лишь когда, абсолютно обессиленный, падал на холодную подушку и продолжал смотреть в потолок. Однако стоило ему уставиться в одну точку и позволить уставшим глазам отдохнуть, темнота вокруг него сгущалась, порождая панику, и он вновь и вновь ворочался, вставал, делал круг, ложился, ворочался, вставал… А затем наступал день. Райт все надеялся, что он не наступит, что ему не придется мучительно дожидаться очередной бессонной ночи, тщетно пытаясь заняться хоть чем-то, отвлечься хоть на что-то. Но день наступал, словно назло. Наступал издевательски долго, насмешливо ярко, так беззаботно, будто ничего вовсе и не произошло, будто никому кроме него и не было дела, что что-то произошло. Он шатался по квартире, прибираясь то там, то там, хотя на деле перетаскивая хлам из одной комнаты в другую. Он пересматривал документы и счета, собираясь выйти и наконец покончить с этими хлопотами, но затем вновь поворачивался к окну, и яркий свет из-за жалюзи выжигал все остатки живого, что были в нем. В отличие от самого Райта, у его телефона энергии было еще сполна, и после полудня он напоминал о себе вибрацией, задорно дребезжал по столу и передвигался с места на место, будто пытаясь привлечь внимание своими трюками. Однако его задора тот не разделял. Да, Райт подрывался с места, заслышав мерзкий звук ударов пластика о дерево, и бежал к столу, оставляя за собой вихрь из пыли, бумажек и еще невесть чего, валяющегося вокруг, цепляясь за все углы на его пути, словно специально выставленные перед ним, как полоса препятствий, а затем отчаянно бил кулаками по столу, осознавая, что звонок не от него. Тогда, раз уж он повелся на уловки своего сотового, он брал его дрожащей рукой, заходил в контакты и как можно медленнее листал до буквы Э. Каждое нажатие на кнопку «вниз» как обратный отсчет, и мерный писк от нее отдавался тяжелым всепоглощающим звоном в ушах, сливавшемся в один мертвый тон, одну мертвую линию, будто на кардиограмме. И чем дальше шел он по списку, тем больше усилий требовала несчастная кнопка. Из последних сил Райт доходил до нужного контакта. Но зачем? Ради чего он терзал себя, если он знает, что все равно не позвонит? Он понимал, что записка, быть может, значит нечто иное. Он хотел думать, что он жив. Ему казалось, он чувствует, что он жив. Но одна только вероятность сводила его с ума: что если он все же никогда не ответит? Райт последний раз окидывал взглядом контакт. Фамилия: Эджворт Имя: Майлз Должность: Прокурор«Прокурор Майлз Эджворт выбирает смерть».
Неожиданное воспоминание обжигало. Он бросал кусок пластмассы на стол, словно в его руке он превращался в раскаленный уголь, закрывал лицо ладонями и зарывался пальцами в волосах, уже не имеющих с колючками ничего общего, пытаясь собраться с мыслями. И мысли с радостью собирались, но не те, на которые рассчитывал Райт: ты его не спас, его больше нет, он мертв, мертв по твоей вине. Не спас. Значит все, к чему стремился Райт все эти годы, было зря. Его больше нет. Так и есть ли смысл что-то продолжать? Он мертв. И отныне круглый золотой значок на лацкане синего пиджака служил ему своего рода надгробием. По твоей вине. Если бы Райт был с ним все это время, все могло бы быть иначе. Если бы Райт встретил его раньше, все могло бы быть иначе. Если бы Райт, черт возьми, вовсе не вмешивался, все могло бы быть иначе. Но уже не будет. Райт вставал и бродил взад и вперед, без цели, да и без особого желания. Он пытался избавиться от дурных мыслей, но все, что он видел вокруг, не давало ему такой возможности: незаправленная кровать со смятой простыней; золотые лучи уже закатного солнца, словно по жестокой иронии падающие на значок на небрежно брошенном на спинке стула пиджаке; перевернутая рамка, где должна была виднеться фотография с первой настоящей победы Райта; стакан с одной щеткой и одной бритвой; наконец, собственное отражение, в котором Райт едва ли мог узнать себя. От него самого осталось только имя, только призрак: едва заметная щетина на понуром лице, взъерошенные спутанные волосы, черные круги под глазами и красные опухшие глаза — этот вид отправлял Райта в нокаут. Он чувствовал себя жалким, никчемным, слабым. Видя себя, он понимал, что от всех его амбиций, от всего, о чем он мечтал, ото всей его уверенности в своих убеждениях остались лишь руины, и его отражение было тому доказательством. От осознания этой безысходности по стене он медленно падал на пол, обхватывал колени руками и сидел так какое-то время, пытаясь найти в себе силы подняться. Слезы беспомощно капали из его глаз, неконтролируемо, неостановимо. Веки невыносимо жгло, в горле саднило. И так снова опускалась ночь. Райт уже не мог сказать наверняка, почему ему было так страшно и так холодно. Его ледяные пальцы дрожали, когда он отрывал их от столь же ледяной кожи, и он наконец вставал, добирался до кровати и падал на жесткий матрас. Он знал, что его ждет: он снова будет ворочаться, подрываться в холодном поту, вставать, делать круг по квартире и ложиться обратно. Свет луны снова будет ложиться на тумбу, на которой едва хватает места для одной расчески и баллончиков с лаком, отражаться от зеркала над тумбой и освещать одну бритву и одну щетку. Будет падать на одну подушку, попадая в красные глаза Райта, а тот будет лишь лежать и жалеть. Жалеть обо всем сразу: что не смог, что не спас, что сдался. Жалеть, что так и не успел сказать ему самого важного. Но уже не скажет, ведь…«Прокурор Майлз Эджворт выбирает смерть».