Negative Space

Питер уверен, просто на 99,9 процента уверен, что Уэйд никогда бы умышленно не сделал ничего подобного – не стал бы намеренно манипулировать и специально делать побольнее. Он знает, что нравится Уэйду, да и все-таки своему парню положено доверять хоть до определенных пределов, пусть даже эти пределы и съехали к чертям, когда твой парень – Дэдпул. Но все-таки должно же быть тогда какое-то объяснение, потому что допустить, что Уэйд сблизился с ним только для того, чтобы причинять ему боль – нет, нет, этого просто не может быть. Уэйд ведь внимателен, когда они встречаются где-нибудь в городе. Полуденный свет заливает их белым золотом, Дэдпул отчаянно жестикулирует, его руки мельтешат повсюду. Болтливого наемника сложно заткнуть, и Питер позволяет себе окунуться в этот немного односторонний разговор, лавируя между поддевками и шутками, пока они оба не оказываются затянуты в опасный будоражащий поток флирта. И он – ну да, он отзывчивый, он внимателен к Питеру, когда его руки чуть дольше задерживаются на теле и гладят, и когда в ответ он получает не вполне убедительный отпор, или когда он шепчет такие мерзости, от которых у Питера щеки загораются, как сигнальные огни. Он впитывает каждую реакцию Питера, каждый отклик, и прячет их в памяти, как нечто ценное. И Уэйду нравится его тело. Уэйду нравится хвалить, смотреть, хватать, лизать, ласкать и трахать его тело, а сам Питер чуть ли не ненавидит себя за то, что даже в его собственных мыслях теперь присутствует вот это вот «его тело», а не он сам – в этом, наверное, и есть проблема. И самое ужасное, что Уэйд – такая гремучая смесь из самоуничижения и жадности, что сколько ни пытайся, невозможно понять, когда же у них все пошло наперекосяк. Все хорошо, пока они еще одеты и просто целуются, глубоко, сладко до дрожи, сильные широкие ладони Уэйда мнут его ягодицы… И вот когда Питер уже не может, когда ему хочется, наконец, сорвать все маски, Уэйд хватает его, переворачивает, и нежность словно испаряется. Это так – так обидно и неожиданно. И хотя это все еще по согласию, и он уверен, что и сам хочет этого, в груди все равно образуется какой-то ком, потому что Уэйд уже не гладит и не обнимает, а спешит поскорее снять одежду и вставить ему, и, боже-блядь, так резко, и больно, и Уэйд, он только – он запускает руку в волосы, чтобы удержать его на месте, и Питер лишь молча хватает ртом воздух. Почти как война, он не может себе в этом признаться, но это почти как наказание – в те ночи, когда он сам себя слышит – свои вздохи, и всхлипы, и бесстыжие выкрики. Даже не стоны, а звуки раненного в бою, и голос Уэйда вдвое громче – животный, рычащий. Он хочет, он пытается сконцентрироваться на удовольствии, но стыд намного ярче – жгучий прилив крови к лицу, шлепки кожи по коже, и желание закончить поскорее. И что он может сказать потом, когда Уэйд скатывается с него и резко встает? Разве так и должно быть, когда он идет за ним в ванную, – шлепок по заднице, быстрый жадный поцелуй и вообще никакого объяснения? И это – нормально для Уэйда? Неужели тот и вправду не слышит, как Питер его окликает, не замечает, как он лежит на кровати после всего – смущенный, разбитый, растерянный. Нужно сказать об этом, конечно, нужно, но все слова внезапно иссякают, когда он вновь видит эту яркую безумную улыбку, широкую, чуть маска не трескается, и в глазах будто звезды зажглись. Ну что, что он должен сейчас сказать? Слушай, я больше не вынесу секса с тобой? Как ты можешь трахать меня, а потом просто разворачиваться и уходить? Он – нет, он просто не может. Он не может смотреть Уэйду в лицо и так запросто вскрыть эту рану. Поэтому они едва прикасаются друг к другу, ненадолго, короткие мгновения, когда они почти вместе в сумраке аллеи, искры рдеющей страсти пока город истекает кровью в ночь. И когда это случается снова, все начинается так нежно, так легко, что он забывает о неминуемом провале. Уэйд ласкает его, поворачивает спиной, он шипит «Постой, я…» – и неловко разворачивается лицом. В их поцелуе зубов больше, чем губ. Питер прижимается теснее к нему, царапает ногтями спину, плечи, зад, Уэйд трахает его так сильно, что это выглядит, как будто они дерутся, будто это борьба, сражение, и когда все окончено, и Питер чувствует, как вес другого смещается, он понимает, что снова проиграл. Как смешно, как абсурдно, что несмотря на все ласки и бесконечные разговоры, что питерово тело – это прямо его новообретенный рай на земле, он не может – не хочет! – остаться с ним. В этом-то и загвоздка, да? Потому что ведь Питер не знает наверняка – дело в Уэйде или в нем. Может быть, это с ним что-то не так. Может быть, дело в Питере. Он не может спросить и просто позволяет Уэйду отнести себя домой, целует его шею, проводит языком, хочет, чтобы Уэйд захотел его, чтобы убедил. Пальцы вцепляются в костюм, Уэйд с рычанием пытается уложить его на пол, и тогда Питер обхватывает его ногами, чтобы тот не смог снова перевернуть его лицом вниз. Наемник заворачивает маску, чтобы накрыть его губы своими, проталкивает в него пальцы без смазки. Поцелуй заглушает стон, когда член входит в него, Питер упирается подбородком Уэйду в плечо и просто позволяет ему двигаться, как он хочет. Больно. Уэйд не нежничает, и с ним всегда больно. Когда он кончает, вцепившись в задницу Питера, чувствуется, что будут синяки. И все-таки, когда он пытается отстраниться, Питер сжимает его, обхватывает руками и ногами так крепко, как только может. Уэйд ворчит, пытается освободиться, и Питер чувствует, как его крупное тело напрягается, пытаясь вырваться из железной хватки рук и бедер. Питер не даст ему сдвинуться ни на дюйм, даже если придется применить всю паучью силу. В воздухе повисает тишина. Они оба плотно спутаны друг с другом. Уэйд, выдохшийся и почти полностью обнаженный, и Питер, обхвативший его, заполняющий собой все свободное пространство. Затем он наклоняется и выдыхает со смешком «Так. Это что-то новенькое». Питер качает головой, и его длинные ноги обхватывают Уэйда еще крепче. «Останься», шепчет он. «Когда-нибудь ведь придется уйти, Спайди». И в голосе Уэйда слышится что-то странное, Питер не может определить, что. Он снова упрямо качает головой и продолжает крепко держать Уэйда, не обращая внимания на боль в затекших мускулах, на липкий пот между их телами. «Останься хоть раз», просит он, ненавидя горечь в своем голосе, но Уэйд вдруг перестает вырываться, даже не пытается поддерживать свой вес, превращаясь в грузную спокойную тяжесть. Уэйд шепчет ему что-то, пока его тело восстанавливает силы. Питер коротко целует его в покрытую шрамами щеку, в уголок губ, чувствуя, как рука на талии начинает гладить его, неторопливо, нежно. Живот сводит от удовольствия, когда член внутри снова затвердевает. И это завоеванное странно тихое перемирие – не лучшее из возможного, но уже хоть что-то. Питер проводит ладонями по бугристой коже, отпуская Уэйда ровно настолько, чтобы тот мог немного отодвинуться и снова толкнуться внутрь, медленно и лениво. Питер чуть морщится, там еще побаливает, но ритм хороший, приятный, он прижимается губами к месту, где на шее бьется венка, и беззвучно шепчет то, о чем боится попросить вслух – люби меня… хотя бы сегодня… И это звучит так слабо, так неубедительно – и просьба, и интонация. Но это его проблема. Только его. Пожалуйста, пожалуйста, люби меня…