Часть 1
16 апреля 2020 г. в 03:03
Это происходит инстинктивно — ты замираешь на месте, когда напугана или когда твой глупый примитивный мозг думает, что ты в опасности. Но Доктор не была в опасности. Хотя она и чувствует, как в кровь выбрасывается адреналин, когда Мастер бросается за ней к лифту. Именно из-за этого она промахивается мимо кнопки. Технологии 1940-х ужасны, так что промежутка времени, когда она только нажала на кнопку «закрыть долбаную дверь» и когда дверь действительно закрылась, Мастеру вполне хватило, чтобы успеть протиснуться в лифт следом и сбить Доктора с ног.
Створки лифта со скрежетом захлопываются, когда Мастер смотрит на нее сверху вниз. Он выглядит так, словно не рассчитывал, что его план проскочить за ней внутрь удастся.
Доктор отбивается, пытаясь отпихнуть его — что она сделала бы в любом случае — потому что Мастер это или нет, в этой регенерации она не любит обниматься, а его дурацкий мундир и те несколько дюймов, на которые он выше Доктора, тяжело придавливают к полу ее новое маленькое тело.
У них уже есть устоявшаяся схема: Доктор всегда оказывается выше Мастера. За исключением одного, двух или четырех раз, когда все было наоборот.
— А ну, слезь с меня, — ворчит она и упирается руками в плечи Мастера, стараясь его оттолкнуть. Черт возьми, эта военная форма бесит только больше, когда находится так близко. Ну, хотя бы его фуражка где-то потерялась. Мастер хватает ее запястья, прижимая их к полу. На мгновение она затихает, пытаясь собраться, и говорит. — Ты, кстати, выглядишь нелепо и меня это бесит.
Ноги Мастера не получается спихнуть с себя — даже не сдвинуть с места. Мигающие старые лампы в лифте светят прямо ей в глаза, так что Доктор не видит его лица, хотя знает, что он сейчас ухмыляется.
— Это было низко, Доктор, даже для тебя, — Мастер издевается, повторяя ее же слова. — Что бы сказали твои питомцы?
Жар от смущения, что она находится в непосредственной близости от другого человека, постепенно расползается по шее под воротником ее рубашки, но очень быстро превращается в стыд. Доктор больше не может смотреть прямо в глаза Мастера, так что ее взгляд скользит мимо его плеча, останавливаясь в углу потолка. Это был удар ниже пояса, даже по галлифрейским стандартам. У их расы нет таких безосновательных предрассудков, особенно если учитывать, что умение регенерировать было неотъемлемой частью их культуры. А использовать нетерпимость других (примитивных!) рас, чтобы вывести из строя другого, было ударом в спину.
Не то чтобы они обычно играли честно. Возможно, Доктор была слишком уязвлена демонстрацией силы, которую Мастер устроил в галерее Аделаиды, и со слишком большим энтузиазмом влезла в новую грязную разборку с ним. Больше никаких любезностей. Больше никаких предложений дружбы. Мастер предал ее в последний раз.
Но потом Доктор вспоминает свои моральные принципы, и яростное желание заставить его почувствовать хоть каплю той боли, которую испытала она сама, сменяется полнейшим ужасом.
Доктор извиняется, заставляя себя снова взглянуть на него, но Мастер наклоняет голову, ожидания, что она снова, во второй раз после произошедшего в Галерее, произнесет его имя.
— Что-что ты сказала? — невинно спрашивает он.
Доктор свирепо смотрит, сжимая губы в тонкую линию.
— Я сказала «слезь с меня».
Ощущение, что Мастер сильнее ее хоть в чем-то — довольно человеческое. И все же Доктор не может собраться с силами, чтобы его оттолкнуть. В одиночку, когда под рукой нет рычага и точки опоры, любой физический дисбаланс власти вынуждает выполнять его приказы.
В их отношениях Мастер часто вынуждает ее выполнять приказы.
— Нет, нет, — он снисходительно цокает. Сложно сказать почему это так раздражает: потому что Доктор начинает ненавидеть, когда мужчины смотрят на нее, словно она должна знать свое место, или потому что это Мастер, который всегда был мудаком. — Мне кажется, ты сказала что-то, начинающееся с «прости» и заканчивающееся на «меня».
Доктор пристально смотрит на него. Ее щеки уже давно красные от стыда, а тот факт, что Мастер сейчас побил рекорд по количеству времени, когда кто-то прикасался к этому телу, совершенно не помогает. Хоть она и может выкинуть его в шахту лифта, если действительно этого захочет. Но Доктор не хочет. В этом и заключается ее главная проблема.
— Прости меня, — четко произносит Доктор, смотря прямо в его глаза. Потом добавляет, просто на всякий случай, — Мастер.
В таком освещении трудно что-либо разглядеть, но у Мастера большие грустные глаза, которые очаровали и обманули ее прошлую регенерацию и все еще делают с ней то же самое сейчас. Уже привычная ярость никуда не уходит, а лишь утихает до лучших времен.
— Спасибо, — серьезно говорит он и отпускает Доктора.
Поднимаясь на ноги, она старается не встречаться с Мастером взглядом. Лифт все еще едет вниз. Это надолго, так что скоро они узнают, настолько ли отчаялась Доктор, чтобы попытаться выпрыгнуть из лифта, лишь бы не застрять в тесном пространстве до конца поездки. Это тело практически родилось во время падения, но у Доктора нет никакого желания ставить новый рекорд по «Наибольшему Количеству Времени За Одну Регенерацию, Которое Она Провела Падая» (и рекорд бы оказался финальным).
Наконец она оборачивается к Мастеру. Их взгляды встречаются, а Мастер драматично вздыхает и прислоняется к стенке лифта. Нахмурившись, Доктор делает полшага вперед, потому что здесь действительно чертовски мало места, и начинает расстегивать пуговицы его длинного мундира.
Мастер полузадушенно хрипит.
— Ты что делаешь?
— Я же сказала, ты выглядишь ужасно, — отвечает Доктор. — Сними хотя бы военную форму.
— А я и не знал, что ты такая настойчивая в этой регенерации.
Он поднимает брови, и окажись она в своем предыдущем теле — начала бы заикаться, нервно все отрицая. Но сейчас ее щекам уже вернулся прежний цвет, а сама Доктор фыркает на Мастера и благодарит Вселенную за маленькие одолжения, когда он скидывает с плеч этот ужасный, ужасный мундир.
Доктор размышляет, что будет лучше: сжечь мундир позже или же выкинуть из лифта сейчас. В итоге она довольствуется тем, что зашвыривает одежду в дальний угол, так что раздражающая ткань теперь валяется на расстоянии трех футов от них.
Доктор поворачивается к нему и, окинув взглядом остальную часть костюма, срывает знаки отличия с его пиджака. Мастер весело усмехается, и она подумывает, а не ткнуть ли его острым концом булавки от нагрудного знака.
— На этом все? — спрашивает он, когда Доктор бросает снятые значки в угол «позора» к лежащему там мундиру.
— Не будь таким идиотом, — она делает шаг назад к стене.
В его одежде все еще отчетливо прослеживается военный стиль, от которого ее начинает мутить, но хотя бы самые очевидные признаки того, что Мастер использовал в своих целях одну из самых темных частей человеческой истории, которая будет преследовать Землю все следующее столетие, теперь исчезли.
— Что ты имел в виду насчет Галлифрея?
— А что еще я мог иметь в виду? — его тон меняется, но манера поведения остается прежней. Мастер знает то, чего не знает Доктор, и он будет злорадствовать, пока не лопнет ее терпение. — Его больше нет. Опять. В этот раз это не твоя вина. Хотя, может, и твоя.
Такое предположение пугает Доктора, и она сжимает в кулак ткань своего же плаща. Это тело такое яростное, рожденное из злобы, гнева и отчаяния. Все, что она испытывает к мужчине, стоящему напротив нее. Как и обычно.
— Кто разрушил Галлифрей?
Мастер и раньше ей лгал. Она не поверит ему, пока не увидит собственными глазами, но раз это игра, — Доктор будет играть по правилам, если это заставит Мастера говорить.
— Понятия не имею, — нараспев произносит Мастер. А значит все абсолютно наоборот. — Тебе надо разведать обстановку, если выберешься отсюда живой. Мы могли бы сверить полученные данные.
Он абсолютно точно лжет, потому если Мастер говорит правду, то Доктор убьет его, а если все же лжет, то Доктор тоже убьет его.
Мастер делает шаг вперед, и этого достаточно, чтобы она оказалась зажатой в углу. Проклятая примитивная человеческая архитектура. Доктор стойко выдерживает его взгляд, стараясь не показывать, что ее сердца разрываются от жгучей боли.
— Как ты себя чувствуешь теперь? — тихо спрашивает Мастер.
Он может показаться встревоженным, даже добрым, кому угодно, кроме нее. В его больших карих глазах плещется явное беспокойство, и Мастер поднимает руку, желая дотронуться до ее лица.
— Тебе больно?
Доктор не может ответить. В ее голове проносится тысяча возможных сценариев развития событий. Если Мастер лжет, то потом он будет смеяться над ней, а она — упрекать себя, что поверила его словам. Если же он говорит правду, то Доктор даже не знает, что делать дальше. Позже она оправдает свое молчание шоковым состоянием и будет бесконечно долго оплакивать свою планету, начав с того, что сильно врежет Мастеру по лицу.
— Сейчас все по-другому, не так ли? Это не ты нажала на спусковой крючок.
— Я спасла их.
Это не то, на чем сейчас стоит сейчас заострять внимание. Временная Война закончилась, кажется, годы назад. Так и было на самом деле. Почти две тысячи лет назад. Доктор оставила позади прошлое и Галлифрей. Она должна была.
— Что-то не похоже, дорогая, — Мастер ахает, показательно поморщившись, и смеется.
Доктору становится трудно дышать, хотя ее обходная дыхательная система еще не скоро заработает. Лифт грохочет, а пространство вокруг них словно сжимается. Мастер лжет. Он и раньше ей лгал. Так с чего бы ему говорить правду сейчас.
Но ведь отрицание — первая стадия переживания горя?
— Отойди от меня.
— Нет.
Мастер улыбается, когда она бьет его. Улыбка не пропадает, даже когда Доктор кричит, отталкивает его и забивается в угол этого слишком маленького лифта, вцепившись зубами в собственные пальцы, чтобы было хоть что-то, кроме ощущения ее сердец, крошащихся на части, потому что она напрасно спасала Галлифрей.
Доктор не помнит, что было после того, как она закричала. Она приходит в себя, когда уже сползла вниз по стене на грязный, немытый пол.
Эта ярость напрасна. Все равно Доктор не собиралась возвращаться домой. Галлифрей перестал быть ее домом, когда они заставили ее буквально кулаками выбивать себе путь из Исповедального Диска. И это после всего того, что она сделала ради их спасения.
Мастер прав. Гораздо больнее, когда не она нажала на кнопку, чтобы закончить все это.
— Скажи мне, — шепчет Доктор. Она не может смотреть на Мастера. Без сомнения, он стоит, возвышаясь над ней, и наслаждается ее болью, как делал всегда. Все, что они делают — это причиняют боль друг другу. — Скажи, что это был не ты.
Мастер медлит с ответом, и если бы она могла ясно мыслить, то дала бы ему возможность оправдаться и поверила на слово. Глаза жжет от навернувшихся слез: больнее всего плакать первый раз в новой регенерации.
Весь его напускной садизм исчезает. Мастеру не стыдно, но он спокоен и мрачен — видеть это так же больно, как если бы он злорадствовал из-за того, что свел на нет все ее усилия.
— Отвечай мне!
— Да, — в конце концов признает он. — Я сжег Галлифрей.
Ей надо подняться на ноги. Ударить его еще раз. Или разбить окно его лицом и вытолкнуть из лифта. Но тело словно застыло — она лежит на земле, смотря на него снизу вверх. И даже если сейчас она в прямом смысле слова лежит у его ног, плечи Мастера опускаются в знак признания и принятия. Доктор так от этого устала.
— Зачем? — ее голос срывается. Ярость — лишь временное состояние, за которым скрывается многолетнее отчаяние. — Зачем ты это сделал?
Мастер смеется, но наигранно. Ей кажется, что за смехом он прячет слезы. Он изо всех сил пытается вернуть обратно то нейтральное выражение лица — маску, с которой он причинял ей боль без всякой жалости. Как было после Войны Времени.
От этого становится лишь больнее, потому что Мастер помнит, что был ее другом.
— Не скажу, — отвечает он. Это не пустая угроза, но он произносит фразу совершенно безэмоционально. Мастер делает это не ради забавы — не так, как она разрешила ему заставить себя извиниться за то, что сняла его фильтр восприятия.
Они слишком похожи. За одним исключением — Мастер готов признать, что находит ее ненависть прекрасной.
Доктор зажмуривается и подтягивает колени к груди, будто она снова стала ребенком, и утыкается в них лицом. Остаток поездки проходит в молчании.
Лифт останавливается, и двери открываются с громким скрежетом. Но когда она снова поднимает голову, Мастера уже нет. Только мундир и значки на полу доказывают, что он здесь был.
Доктор должна догнать его, не дать добраться до ТАРДИС и убить Аду и Нур. Нет времени оплакивать потери. У них никогда не было времени на скорбь. Сейчас Доктор не скорбит, но очень скоро будет.
Позже, после того, как она бросит Мастера на Земле на 77 лет, а потом оставит в измерении Касаавинов на неопределенное количество времени, когда ее семейка отправится исследовать новую планету, Доктор зайдет в Цитадель, ступая прямо по пеплу, и найдет еще функционирующий зал Матрицы. Она опустится на пол прямо там, среди развалин — всего, что осталось от Повелителей Времени и их прошлого — и соберет воедино всю информацию, какую сможет найти и восстановить из пыли.
Она учтет всех.
Намного, намного позже, когда она попадет в ловушку силового поля Мастера в этой самой комнате, когда ментальная связь оторвет ее от реального мира, Доктор увидит лица одного конкретного ребенка, и их тоже учтет.
И даже прежде чем Мастер расскажет ей, что стало с этим ребенком — после миллиардов лет истории, стертых из памяти из-за чьей-то алчности — на одно ужасное мгновение Доктор задумается, что Мастер был прав, исправляя ее ошибки и уничтожая ее работу.