Море и Солнце

Скопления огней ночных городов стирали их привычные очертания, одаривая новыми, витиеватыми, грациозными формами. Угадать навскидку, без карты и компаса, какое именно место вы сейчас проезжаете - дело крайне замысловатое, и так они безвестно проносились мимо размазанными по сторонам силуэтами. Широкое скоростное шоссе тянулось дорожными фонарями до самого горизонта, и в полумраке позднего времени суток чудилось, что ему совершенно нет предела, кроме чёрного, местами сизого и абсолютно беззвёздного неба. Самоделкину с такого ракурса оно всегда казалось похожим на взлётно-посадочную полосу аэродрома, и сейчас его особенно уставший ум проводил стойкую параллель между ведомым фургончиком и величественным самолётом - вышли из строя все закрылки, перегорели двигатели, поломались лонжероны и отвалились крылья, и всё, что теперь оставалось бравым пилотам неисправного судна - пересекать весь намеченный путь на одних только шасси по бесконечной полосе без возможности взлёта. Мастер хмыкнул и поежился от абсурдности своих мыслей, тихо зевнув и забавно болтнув при этом головой. Скованным движением своей длинной руки он переставил рукоятку коробки передач в другое положение, отжал сцепление резиновой подошвой - и машина резво понеслась вперёд, набирая скорость. Он не боялся уснуть за рулём, совсем нет, однако механический разум настоятельно требовал взбодриться, а раз уж кофе роботы не особо жалуют (он вымывает железо из организма, а когда железо и есть твой организм - это неприятно), оставалось только встряхнуться шустрой ездой. Все члены клуба "весёлых человечков" сладко спали, прислонившись друг к другу головами, а Петрушка даже умудрялся храпеть, разевая рот. К счастью, его низкочастотные рулады терялись в гуле автомобиля и шаркающих об асфальт шин, не давая разбудить окружающих, погружённых в глубокие и, будем надеяться, счастливые сновидения. При конструировании модели удобного транспортного средства для поездок на дальние расстояния ещё на этапе чертежей Самоделкин решил расставить пассажирские места в не совсем привычном для этого положении - в форме квадрата, только без одной стороны. Таким образом, по два кресла располагалось по бокам, и ещё два - перпендикулярно, идеально замыкая ряд сидений. По решению мастера, такая форма была наиболее благоприятной для перевозки "неустойчивого и неспокойного груза", плюс минимизировалась возможность аварийного открытия автомобильной двери во время движения. (Ещё бы, не считая багажного отсека они были только со стороны водителя и соседнего с ним кресла, которое он также держал заблокированным на всякий случай.) Конечно же, все в один голос начали возмущаться отсутствию окон и возможности любоваться дорожными видами, и пускай мастер совершенно не понимал, на какие такие удивительные пейзажи смотреть, несясь на серой автомагистрали в окружении других дымящих выхлопами машин, однако всё же нехотя по возвращению пообещал всё переставить и прорезать иллюминаторы. А дорога шла ладно и весело. Компания шутила на глупые темы, болтала, смеялась, звонко пела песни (даже вечно сосредоточенный робот подпевал гулким басом, чего уж тут скрывать), а на автозаправках дружно выходила разминать затёкшие в дороге конечности и завтракать заветренными кашами добродушных хозяек. От этого время скакало так быстро, что словно и не было трёх суток к ряду, а всего-навсего несколько часов как колеса фургончика выехали за пределы гаража. Самоделкин оторвал глаза от лобового стекла и с мягкой улыбкой глянул в сторону - на откинутом переднем пассажирском уютно дремал Карандаш, сложив ладони под скулу и слегка подтянув худые бёдра к животу. Было сложно разглядеть черты его уснувшего лица в свете мелькающих фонарных ламп, но мастер с усмешкой заметил, как смешно сложились его губы от упирающихся в щёку ладоней и как растряслись по сиденью его уложенные назад волосы, сейчас напоминавшие косматую гриву льва. Нужно признать, это была невероятно долгожданная поездка для всех и каждого в частности. Может, потому, что все очень ждали отдыха, покоя, ждали возможности вдоволь набездельничаться без суеты, хлопот и работы на сцене, а может, потому, что ехали они к бескрайнему синему морю, свежему и величественному. А ещё к солнцу и к теплу, которое оно щедро рассыпает веснушками на лицах курносых ребят и рыжеволосых девиц. Тепла порою всем так не хватает, не так ли? Мастер дёрнул плечами. В последнее время беспокойства и дел в клубе было невпроворот, и в омуте ежедневной рутины все увязли, как в болотной топи, каждый в своих мыслях и заботах. Было время школьных каникул - а значит, представления для отдыхающих октябрят и пионеров шли друг за другом, закрашивая маркером почти все дни недели в настенном календарике. Вот и дорогой председатель, кажется, успел позабыть, когда в последний раз брал в руки кисть с палитрой просто так, когда оттирал от пальцев засохшие масляные пятна, когда рисовал не оживающие, но такие дивные и красочные картинки, когда творил настоящее чародейство без капельки волшебных способностей. Главенствующий пост склоняет к излишнему надзирательному контролю над всеми, кроме, разумеется, себя, поэтому от взгляда художника этот неприятный факт ускользал. Он продолжал штамповать под копирку оживающие предметы лист за листом - исключительно для представлений и маленьких зрителей, без даже самой малой доли вдохновения и фантазии. Однако было бы крайне неуклюже с моей стороны забыть упомянуть о том, что это не осталось незамеченным для пары проницательных стальных окуляров. Самоделкин видел эти слишком зачастившие моменты - как сутуло над пустым листом склоняется ветхая фигура художника, как подпирается руками пустая, но удивительно тяжелевшая голова, и как по итогу швыряется об стол карандаш и сминается в комок бумага. Да, потеря вдохновения для творческой личности - ужасная, ужасная вещь, но именно это и ждет любого, кто задумает превратить искусство в бездумный конвейер. Как только ремонтник услышал о возможности выиграть билеты на черноморское побережье, заняв первое место в конкурсе молодых трудовых коллективов по дисциплине судостроения - он ахнул и не раздумывал ни секунды! И пускай пришлось слегка приврать, вписав в строки участников совершенно не участвовавших в проекте коллег по клубу, а после хорошо потрудиться в пенящемся масле лица - результат того стоил. Загоревшиеся искорками и расширенные зрачки Карандаша служили тому ярым доказательством. Понаблюдав за спящим художником нечитаемым взглядом ещё некоторое время, Самоделкин покачал головой сам себе и, наконец, отвернулся. Его уголки губ всё так же держали пушистую улыбку, а руки плавно поворачивали "баранку" руля - ещё совсем немного, и покажется за горами громадная лазурная лужа, переливающаяся рассветными огнями от только-только забрезжившего восхода. *** - Эй, товарищ на зелёной "Чайке"! Педаль акселератора справа, если вы забыли! Будьте любезны ей воспользоваться, раз уж сели за руль! Цветущий зелёный город-курорт встретил воодушевлённых путников крайне радушно и приветливо - длиннющей в три с половиной километра пробкой. Водитель к тому моменту был, как бы помягче выразиться, "на взводе"; он раздражённо скрежетал металлическими зубами, казалось, натуженные пружинки по всему телу готовы были в любой момент выбиться от напряжения завитыми кудрями, а голова развинтиться, словно открученный болт, и только сочувственная болтовня сзади удерживала его от желания перейти на откровенную слесарскую ругань. Город сверкал отовсюду прыгающими по зеркальным окнам солнечными зайчиками. Горел асфальт, пестрились ядовито пахучие соцветия олеандра, дрожали "веерами" многочисленные листья пальм, качались высокие кипарисы - здесь всё дышало, шумело и жило, как в настоящем тропическом лесу, и для новоиспечённых гостей это обилие зелени казалось поистине чем-то удивительным. По тротуарам шли довольные отдыхающие в купальных костюмах, скрывались под дождевыми зонтиками ворчащие бабушки, гудели полчища голубей. Незнайка нетерпеливо выглядывал из-за кресла водителя в переднее окно и восторженно хихикал тому на прорезиненное ухо, Петрушка, кажется, всё так же по-старчески храпел, а Карандаш мигал глазами на прохожих, упорно пытаясь разглядеть за грядой неровно рассыпанных жилых домов и гостиниц хотя бы малейшие очертания воды - больше всего на свете сейчас ему хотелось увидеть настоящую морскую гладь с мелкой рябью от бушующего ветра и раздутые паруса цветастых яхт, скользящих по воде, подобно лебедям. Когда заселение в пансионат окончилось и на всю знаменитую компанию было выделено аж целых четыре двухместных комнаты, единогласно было принято решение не терять ни единой минуты драгоценного отпуска и сразу же отправляться на пляж! Все радостно вскрикнули и ринулись по номерам распаковывать необходимые вещи, попутно решая, кто же с кем будет жить, и только Чиполлино задумчиво нахмурился, поставил свой легкий чемоданчик к стенке и осторожно одёрнул серого мастера за плечо. - Самоделкин, а ты будешь в порядке? Может, лучше останешься в кровати и отдохнёшь, как следует? Ты же не спал так долго. Тот сразу встрепенулся, вытянулся, как по струнке, и горделиво подняв голову, отчеканил: - Че-пу-ха! Это ещё ничего, я и неделю без сна могу продержаться! Я же робот, а роботы самые сильные и выносливые! И совсем необязательно было признаваться, что кто-то самый сильный и выносливый просто очень сильно хотел застать реакцию художника на могучее солёное море, спустя столько лет вновь появившегося перед глазами. Как в старые добрые времена первых совместных приключений: с заводными корабликами, катерками, катамаранами и пристанью, отзывчивыми моряками, смелыми работниками акватории, и... спасением в самую последнюю минуту, когда казалось, что остановить ужасных разбойников способно только чудо. О, эти времена, вспоминаемые с душевным трепетом... Но, как-никак, железным человечкам не пристало сентиментальничать направо и налево - это удел органических граждан и кукол - а суровые алюминиевые мастера полагаются только на сухую логику и разум, безо всяких лишних прибамбасов вроде разнеженности и сусальности. Поэтому признаваться было абсолютно необязательным. Самоделкин подмигнул вздохнувшему музыканту, и скрылся за дверью их общего с председателем номера. Штильные волны плавно закручивались барашками с тихими всплесками, шуршали кручёными камнями, и снова утекали обратно в безмерную пучину синей воды. Чайки гаркали на них, собираясь кучками на заросшей водорослями полузапруде, и с интересом поглядывали на купающихся пустыми глазами. На берегу бухты было совсем немноголюдно - место было окраинное и пустынное, к тому же, близилось время заката, и все медленно разбредались по номерам санаториев с нескрываемой жалостью. Друзья провели на море целый день, и, кажется, совершенно не спешили собираться; Незнайка, надув объёмные кислотно-оранжевые нарукавники, качался на воде, как буёк, изо всех сил стараясь отплыть как можно дальше и нажить себе как можно больше неприятностей; Дюймовочка, случайно отбив передачу играющей неподалёку волейбольной команды, вмиг влилась в последнюю партию и уже уверенно помогала разбивать соперников в пух и прах; Гурвинёк строил песочный замок с массивными башнями, бастионами и зубчатым парапетом, и Чиполлино приносил ему разбросанные по всему пляжу ребристые пёстрые ракушки и блестящие стеклышки для украшения. Петрушка учил Буратино пускать "блинчики" - штиль был абсолютный, что способствовало идеальным условиям для передачи столь редкой мастерской техники. Однако ученик из длинноносого был никудышный - то ли применялась чрезмерная сила броска, то ли угол определялся неправильно, да только совсем скоро обучение сакральному навыку переросло в перепалку с обвинениями в духе "да ты просто камни себе лучше выбираешь" и последующими за ней тумаками и разъярённым катанием по гальке. Карандаш устало наблюдал за взбучкой из под линз солнцезащитных очков и совершенно не торопился вмешиваться. Он виновато гладил лежащего на шезлонге мастера по плечу и заботливо поправлял постоянно скатывающиеся с металлического живота тугие пакетики со льдом. Ну а сам Самоделкин откровенно дулся, хмыкая и хмуря тучные брови - ему все ещё было нездорово даже несмотря на тенистый угол от нарисованного художником зонтика, но он и не думал ничего об этом говорить. Что же случилось? Все очень просто - ничего хорошего. Перегревшись от пылающего воздуха и непрямых солнечных лучей вперемешку с тотальным недосыпом, мастер все-таки не выдержал и перешёл в спящий энергосберегающий режим ( жара изморит даже самую стойкую технику), чем хитро воспользовался истосковавшийся по эскимо председатель. Удостоверившись, что ремонтник отсутствует в сознании, он схватил Дюймовочку под руку для стояния на "шухере" и довольно отправился к заветной тележке с лакомым названием "Мороженое" . Да только не учёл, что оставлять человечков без присмотра - крайне скверная затея, и не стоило удивляться, когда раскалённый, как электроплита, злой и разбуженный мастер на качающихся от перегрева всех внутренних систем ногах столкнулся с ним у тележки в поисках спасения в виде морозильного холода. Взбрело же в опилочную голову некоторых возмутительная идея выкатить лежак со спящим мастером под испепеляющее солнце и проверить, способен ли нагретый металл последнего приготовить на себе яичницу! Возмутительная, кстати, сразу по двум причинам - во-первых, стыд и срам не знать элементарных вещей - температуры от солнечных лучей и нагретой по всем правилам теплопроводности поверхности железа не хватит (!) для разрушения структуры яичного белка и желтка и перехода в состояние, пригодное для употребления в пищу. И хотя обычно мастер приветствовал эксперименты, позволяющие нагляднее понять базовую школьную физику, в этот раз все это невероятное безобразие ни в какие ворота не лезло! А во-вторых, у Буратино перед походом на пляж была одна единственная наилегчайшая задача - сходить в столовую и попросить у поваров несколько варёных вкрутую на случай, если кто-то от зноя вдруг проголодается. И раз уж сей товарищ с ней благополучно не справился, всё перепутав и взяв десяток сырых яиц - нужно было честно в этом признаться, а не пытаться исправить положение такими варварскими методами! Застигнув врасплох сразу же поникшего художника, отчаянно пытающегося одновременно подавить нервный смех и доесть запретный десерт (перед смертью не надышишься), Самоделкин взбеленился подобно чайнику - скорчив гневную рожу, он выпустил из ушей и рта целую завесу пара от внутреннего хладагента (в противном случае он бы просто закипел) и выбил из оторопевших рук злосчастный глазированный кусок зла. Неподалеку отвлёкшаяся Дюймовочка любовалась пышными кустами гибискуса с забавно вытянувшимися напыльниками. И вот сейчас, спустя кипу извинений сразу от двоих провинившихся и прорвы нарисованных ледяных кубиков, мастер наконец начал остывать как в прямом, так и переносном смысле - и пусть Буратино он ещё скажет пару ласковых, на Карандаша долго злиться никогда не представлялось возможным. Художник поднял очки на лоб, и улыбнулся, глянув на сгущающиеся закатные облака. - Скоро заря начнётся. Мастер повернул голову и всмотрелся в лиловые глаза так пристально, словно бы пытаясь из них что-то поймать. - И то верно. Время позднее. - Когда вижу зарю, ух, просто голову теряю - руки так и чешутся перенести всю эту симфонию алых красок на бумагу. Хотя в последнее время как-то не рисуется совсем... Самоделкин резко поднялся с лежака, и вся груда льда прилежно рухнула на песок. - Я взял! Я взял с собой...твой мольберт. - А? - Давай попробуем? Карандаш моргнул пару раз, махнув длинными ресницами, и удивленно смотрел на улыбающегося мастера некоторое время. А потом и сам улыбнулся. И Самоделкину ничего не оставалось, кроме как ещё шире поднять уголки губ в ответ. *** Чайки кружили в небе, словно сдутые порывами ветра шерстистые семена одуванчиков, плавно вспархивая белоснежными крыльями и стремительно поднимаясь ввысь. Порозовевшая пуншем вода пенилась, подкрадываясь к берегу, и так забавно было представлять, словно какой-то весьма рассеянный художник ненароком пролил в море всю свою едкую краску, и оттого цвет его так чудесно перекрасился в сахарную вату. Однако, извольте - наш с вами дорогой волшебник ничего в море не проливал - слишком уж нужны ему сейчас были цвета. Размеренными движениями мохнатой кисточки он наносил на холст подмалёвок золотого песка, зачарованно любуясь игрой блёсток от закатывающейся звезды. Самоделкин сидел рядышком под навесом трясущихся кустарников, расслабленно откинувшись на шелковистом махровом полотенце, и всматривался в даль - сейчас вода, по какой-то причине, его совсем не пугала, а скорее наоборот - дарила редкое умиротворение и безмятежность. - Ты не тревожишься, что можешь ненароком вторым морем тут всё затопить? - Ой, ну что ты, совсем нет! Я когда не желаю, чтобы рисунок оживал, всегда делаю маленькую хитрость - оставляю маленькое пятнышко на работе недорисованным. А недорисованные работы никогда не оживут. - Вот как. Карандаш замер на секунду, и, вдохнув полной грудью запах свежего йодированного бриза, тихо позвал мастера: - Самоделкин? - М? - Красиво здесь, правда? Давно не видел, чтобы что-то выглядело настолько бесподобно. Такое царственное, а сейчас похожее на молоко с малиновым вареньем. Всего-то слезинка воды на земном шаре, а какая! В такую красоту даже влюбиться не стыдно. Мастер ощутил, как легонько кольнуло сплавом по щекам - где-то в груди с дрожанием заела шестерёнка, и, побрыкавшись ощутимыми толчками, снова заработала, как ни в чем не бывало - у Самоделкина дрогнуло сердце. Он раскрыл окуляры на довольное расцветающее лицо художника, исчирканное тенями от острых листьев, и негромко ответил: - ...да, оно очень красиво. Особенно сейчас. Подперев подбородок рукой, железный человечек опустил глаза на синеву глубокого безмолвного моря. Что-то совсем другое читалось в его прикрытых блестящих глазах. Кисточка резво скользила по холсту. Тихо шептали пальмы, прерываемые брызгами волн. А птицы улетали по небу в безмерную даль уходящего солнца, будто стая запущенных в окно бумажных самолётиков. *** Как известно, в южных городах темнеет очень рано, оттого и ночи здесь самые насыщенные, смуглые и чёрные, созвучно омывающему берега морю. По улицам в такое время зажигались фонари, вывески, витрины - всё упорно игнорировало приближение времени сна, с головой ныряя в жизнь полуночного курорта, полную экстравагантных авантюр, звёзд и новых возможностей. Спустя пару дней одним таким крайне поздним вечером - настолько поздним, что все ребята в это время уже должны крепко спать - двое наших знакомых друзей неспешно шагали по прибрежной аллее прямо в сторону моря. Едкие кусты олеандра в полутьме от фонарей казались чем-то несоразмерно громадным и тусклым, лишь парочка розовых бутонов могла похвастать падающим на них жёлтым светом. Он также проливался на широкую плиточную дорожку, местами треснутую и ещё совсем не успевшую остыть от полуденного субтропического зноя. Вокруг было ни души. Звонкое металлическое шарканье раздавалось в унисон со смирными вздохами волн, и только радостные возгласы ведомой беседы прерывали эту своеобразную невесомую гармонию. Колесо обозрения, карусели, дельфинарий, маленькие пони и парки – обсуждалось всё, что человечки посетили за последние дни. Казалось бы, с какой целью идти на пляж в такое позднее время, когда нет ни солнца, ни тепла, ни чаек с кораблями, ни даже продавцов мороженного с тележками, полных "Лакомки" - но у наших товарищей была совершенно удивительная задача - они шли рисовать. Вы спросите - позвольте, а что же такое можно нарисовать ночью в кромешной тьме? А я вам отвечу - никогда на море таковой не бывает! Взгляните наверх - там сверкает орбита потрясающе снежной Луны, и рассыпает по каплям моря настоящую тропинку, как в диком зачарованном лесу. Её зеркальный блеск утраивает свечение от спутника, и она светится, искрится, да так заливисто, что покажется, будто кто-то пустил по воде непрерывный жемчужный фейерверк. Если вы когда-нибудь увидите эту широкую дрожащую линию - поверьте, обязательно захочется прыгнуть на неё с берега и пробежаться до самого края и дальше... А беседа стихла. Улыбающееся лицо Карандаша было нежно розового оттенка, слегка сгоревшее на щеках и шее, вокруг глаз контрастом красовались бледные круги от очков, а на носу кучками проступали точки забавных рыжих веснушек, разрастающихся с каждым новым солнечным днём. Он весело ступал по ограждению тротуара с фигурными гипсовыми балясинами, усиленно стараясь сохранять равновесие с болтающимся в сумке мольбертом, и то и дело хватался за округлый плечевой сустав идущего рядом мастера. Тот хмурился на эту детскую выходку, но ничего не говорил - поймать, если что, успеет. Дул тёплый летний ветер, задевая собой кусты и прилизанный хохолок председателя, скидывая его чёлкой на высокий лоб. Когда до моря оставалось только спуститься вниз по винтовой каменной лестнице, волшебник резво спрыгнул с перил. Что-то на дороге его явно зацепило, и он наклонился к земле, внимательно рассматривая площадь перед подошвой сандалий. Самоделкин поднял брови и прошаркал ближе, складывая руки за спину - ага, мелованные классики, вычерченные старательной детской ручкой. Цифры были кривоватыми и существенно разными, словно рисовали их поочерёдно всей компанией. Карандаш издал изумлённый вопль-вздох, словно маленький ребёнок, увидавший карамельного петушка в отцовской ладони, и стиснув сумку сильнее, нелепо встал цаплей на одну ногу. Пропрыгав на ней по цифрам до конца и обратно, он едва удержал баланс и не шлёпнулся навзничь, прыснув сдавленным хриплым смешком. (Ну и стыдоба председателю так себя вести) А вот робот гулко зазвенел. Он задорно поднял с земли плоский камешек, покрутив его меж пальцев, и подбросил в воздух, загудев с озорным прищуром: - Давай научу, как правильно! Довольный художник спустил сумку на мягкую влажную траву, и радостно кивнул. Так они пропрыгали кузнечиками добрых полчаса, пока наконец не спохватились и не вспомнили, куда же именно был намечен короткий путь от дверей гостиничного вестибюля. *** Рядом с мастером стояла большая тяжёлая лампа, очень напоминающая внешним видом фитильную, с подогревом воздуха и боковыми ручками. Искусный муляж – лампа была электрическая, с батарейками и проводами, и освящала пространство куда лучше старинного аналога. Самоделкин разглядывал приложенные булыжником черчежи, и что-то увлечённо мастерил. Карандаш не видел, что именно – он и сам был полностью погружён в созерцание лунной панорамы, и гладко выписывал живописное полотно мелькающими перед глазами скудными красками. Отвлёкся он только тогда, когда услыхал полнейшую тишину – звон инструментов и молоточка как-то подозрительно стихли. Обернувшись, он по движениям понял, что мастер шьёт, и уж тут любопытство перевесило художественный транс. - Я, честно, даже не догадывался, что ты умеешь шить… Что пришиваешь? - Я всё умею. А пришиваю закрылки. - Для чего? - Сейчас увидишь! Закончив спустя пару-тройку минут, Самоделкин гордо показал своё новое творение – механический летательный аппарат! Инновационный! Похожий на маленького деревянного альбатроса с бумажными крыльями, имитирующими маховые движения при полётах пернатых. - В нём есть не только моторчик с хвостом, но и маленькая хитрая деталька – она позволит ему действовать по принципу полёта бумеранга – вернётся туда, откуда его запустили. - Здорово! Бросай скорее! Одобрительно кивнув, мастер завёл руку с работающим самолётиком над головой и спешно запустил его в сторону шуршащего водного пространства. Друзья замерли в ожидании. Однако, вопреки расчётам, он исчез из поля зрения на довольно продолжительное время, чем очень скоро вызвал сдутый скрип поникших плеч и опущенную металлическую голову. - Если упадёт – крылья промокнут, потонет. Карандаш жалобно свёл брови, понимая, что железный человечек вот вот расстроится – мастер всегда очень грустил, когда его изобретения не работают – и начал волноваться. Кисточка в его руках задрожала. На почве этой паники брякнуть первое, что пришло в голову, показалось наилучшим решением: - Знаешь, Самоделкин… а ты очень на море похож. Металлическая голова замерла, медленно повернулась и непонимающе уставилась окулярами в голубые кружочки. - С чего бы это мне быть похожим на какую-то воду? - Ты так же всё красиво отражаешь от себя. Даже сейчас - одна луна там, другая здесь, и одна - у тебя на груди, ха-ха! Хоть с неё пейзаж и пиши, а не с моря! - Ну, знаешь, я не… Договорить ему не дал врезавшийся на всей скорости в висок механизм. Зажмуря ушибленный глаз, мастер радостно обхватил его руками, и улыбнулся. - Он возвратился, Самоделкин! Получилось! Вот здорово! Забренчал лучезарный смех, и летунчик вновь отправился рассекать прохладный воздух. - Если подумать - вы похожи не только этим. Оно такое же...серое, спокойное. И вместе с тем шумное. - Нет, хорошенькое дело! Это я, значит, шумный?! - Ну не куксись! И так хотелось буркнуть, что если уж и рассуждать в таком смешном ключе - какое море без солнца? Ведь море - оно так зависимо от этой небесной лампочки. Стоит только запереть её за тучами - и вода вмиг захмуреет, забьётся штормом, забушует, затребует освобождения света от громады марева. В ясную погоду оно безмятежно и мирно. А когда красный диск опускается за горизонт, багровея и пряча свой стеснённый румянец - оно так пышно расплывается пунцовой рябью ему вслед, словно само влюблённо засмущалось... А самолётик нёсся в нескончаемом просторе темноты – и уже совсем не страшно, что он может потеряться и пропасть без вести – умелые руки продуманной конструкцией заставят его развернуться и полететь назад. Туда, где его ждут. Художник отложил кисть, и обернувшись, прошептал что-то так тихо, что Самоделкин догадался только по губам. - Давай дождёмся рассвета?