Гадкий лебедь

      Хорошо было весной за городом! Стоял апрель, листья на деревьях уже распустились, в зеленой сочной траве пестрели желтые, синие и белые цветы; прилетевшие с зимовья птицы обновляли гнезда, ухаживали друг за другом и обменивались сплетнями.       В самой чаще леса, неподалеку от глубокого озера стоял столетний дуб с трухлявым дуплом, в котором жил старый, мудрый филин. Он как никто умел рассудить любой спор и найти ответ на самый сложный вопрос. Но при всей своей мудрости филин оставался хищником, и поэтому все птицы окрест старались не беспокоить его без крайней нужды.       У селезня, переминающегося с лапы на лапу возле дуба, нужда была именно что крайняя.        — Господин филин! — крякнул он и тут же вжал голову в плечи.       Никакого ответа не последовало. Селезень позвал ещё раз — погромче, обмирая от собственной смелости. В дупле что-то шевельнулось, и спустя долгую-долгую минуту показалась круглая голова с торчащими ушами-перьями.        — Кто посмел меня будить?        — Прошу прощения, ваша милость! — поклонился селезень. — Никогда бы не осмелился я тревожить ваши мудрые размышления, кабы не крайность. Помогите, ваша милость, совсем житья от него нет!        — Что, опять коршун повадился? — филин вылез из дупла на сухой сук. Встряхнулся, обдав просителя дождем из трухи.        — Да уж лучше бы коршун, ваша милость! — селезень уныло опустил клюв. — Лебедь! Лебедь этот проклятущий! Повадился за нашими утками ухаживать, а они, дуры, и рады-радёшеньки! На нас уже и не смотрят. Вот скажите, ваша милость, чего ему надо? У него же своя стая, ухлестывал бы за лебедушками, как все порядочные, и не лез к нам!        — Лебедь? — филин озадаченно почесал клюв. — Любопытно. Ладно, показывай.       Селезень обрадованно зашлепал в сторону озера. Филин летел над ним, ловко лавируя между деревьями. На берегу озера он опустился на ветку старой, раскидистой ветлы. Селезень робко просунул голову между стеблями рогоза.        — Вот он! Вы только посмотрите на это безобразие, ваша милость!       Филин подслеповато прищурился на блестящую от солнца гладь озера. По ней, в окружении уток, плыл молодой лебедь. Его белоснежное великолепие казалось совершенным, ослепительным по сравнению с невзрачным оперением бурых уточек.       Время от времени лебедь конвульсивно выкидывал голову вперед и вверх несколько раз подряд, после чего приподнимался над водой, расправляя крылья. На уточек обрушивался фонтан брызг, отчего они восторженно крякали и ещё теснее смыкали хоровод вокруг лебедя, игриво кивая ему.       Наконец лебедь сделал выбор. Он запрокинул голову перед одной из уток, приподнял крыло, обнимая ее. Из зарослей с другой стороны озера послышалось злобное кряканье. Сверху филин разглядел стайку селезней весьма потрепанного вида. Они напряженно следили за лебедем, но ни один не решался показаться из укрытия.        — И вот так уже неделю маемся, — пожаловался проситель филину.        — Мда… — филин проследил за счастливой парочкой, уплывающей под низко нависшие ветви ивовых кустов.       Лебедь и уточка кивали друг другу, всё ниже склоняясь к воде. И вот уже она распласталась перед своим избранником. Лебедь ласково перебирал перышки на её шее. Филин переместился на ветке, стараясь разглядеть, что произойдет дальше.       Лебедь прижался сбоку к утке, закрыл ее крылом, подталкивая в самую гущу веток. Филин досадливо ухнул, потеряв их из виду.        — Ну, и в чём проблема? Одну увёл и что? Вон их сколько еще плавает.        — Подождите, ваша милость, — мрачно отозвался селезень. — То ли ещё будет.       Оставленные без лебединого внимания утки, тем временем, не расплывались и на робко приблизившихся селезней даже не смотрели. Через три минуты из ивняка показался лебедь. За ним плыла донельзя довольная утка. Она отряхивалась и охорашивалась, искоса поглядывая на завистливо вздыхающих подруг. Лебедь совершил вокруг нее «круг почёта» и направился к нетерпеливо поджидающим его поклонницам, попутно зашипев в сторону стайки селезней. Те заполошно метнулись обратно в чащу рогоза.        — Мало ему! — простонал селезень. — Пока всех не оприходует, не успокоится. А нам каково? Тоже ведь хочется!        — Мда… — повторил филин. — Против природы, как говориться, не попрёшь.        — Какой-такой природы-уроды?! — взвился селезень. — Природа велит утке с селезнем, лебедю — с лебедушкой, а не так вот! Не природа это, а извращение!       Филин пропустил его крик души мимо ушей.        — Слышал я об этом лебеде, — задумчиво пробормотал он. — Недосмотрел кто-то, и лебяжье яйцо оказалось в гнезде утки. Домашней, правда, но сути дела это не меняет. Вылупился он именно здесь, возле этого озера. И, стало быть, запечатлелись у него в голове и мать-утка, и названные сестрички, и всё их поведение. У птиц всегда так происходит, чтоб ты знал.        — И что? — не понял селезень.        — А то, что лебёдушки этому лебедю чужие, не вызывают они у него желания, при всей их красоте. А утки вызывают.       Селезень ошеломленно повертел головой.        — Вот оно как… А нам-то что теперь делать?        — Хм-м… — филин медленно моргнул. — Собраться всем вместе и набить ему клюв не пробовали?       Селезень содрогнулся.        — Пробовали. Так ведь он сильнее нас, ваша милость. Он Вилли так по голове саданул, что тот теперь как утенок несмышленый. Даже крякать разучился.        — Тогда вам одно остается — улетайте на другое озеро, ищите других уток.        — Да почему же это мы должны улетать, ваша милость?! — всполошился селезень. — Ведь здесь наша родина! А не можете ли вы, ваша милость, того-самого… съесть его?        — Он слишком большой. Проще вас всех съесть, чтобы не мешали мне больше, — филин снялся с ветки и бесшумно скрылся в лесу.       Страшная птица! Селезень боязливо поёжился. Лебедь и утки на озере продолжали свой хоровод. Селезень тяжело вздохнул. Такая тёплая весна даром пропадает! Как хочется обнять кого-нибудь крылом, прижаться изо всех сил… Так хочется, что уже неважно, к кому.       Селезень задумчиво посмотрел в ту сторону, где в тихой заводи, поодаль от всех беспомощными кругами плавал Вилли и удивленно разглядывал свое отражение в воде. Тоже, небось, одиноко ему.       «Дождусь ночи, — решил селезень, — чтобы наши не видели. И прижмусь. Ох, как я к нему прижмусь! Ну и пусть дурак, зато никуда от меня не денется и драться не будет».