***
– Эй, парень, ты обронил! – некто с уродливыми, слишком выделяющимися на бледной коже, губами бежит за Сыншиком. – Вы уронили, возьмите. Сыншик смотрит на его руки, торчащие из чёрного пальто не по размеру, и пытается разглядеть что же он всё-таки «обронил». В сложенных лодочкой ладонях пусто. На указательном пальце правой руки незнакомца поблёскивает кольцо. Больше ничего. – Губастый, что тебе нужно? – Сыншик достаёт телефон притворяется, что занят чем-то важным. Он делает так, когда волнуется или боится. – Ну? Так и собираешься молчать? – Меня Сыну зовут, а тебя? – Сыну засовывает руки в карманы, и волнение Сыншика сменяется страхом. – Не помню куда засунул, а нашёл! Сыну шагает вперёд синхронно с ветром. Его порыв подталкивает вперёд, и Сыну приближается ближе, чем нужно. Сыншика облепляют непонятно какого цвета волосы и огромное пальто, образуя некое подобие кокона. Вокруг них резкими холодными порывами бушует непогода, а они стоят, прижавшись друг к другу. – Что ты делаешь? – Сыншик старается лишний раз не дышать. – Отойди от меня. – Твои глаза вблизи ещё красивее, однако зрачков всё равно не видно. – Сыну тыкает пальцем в грудь Сыншика, одновременно подхватывая его выпавший наушник. – Вот теперь ты правда что-то уронил. Ветер становится мокрым, мелкие капли оседают на шерстяном жакете Сыншика. Он наблюдает за тем, как они собираются вместе, тяжелеют и скатываются вниз под собственным весом. «В одиночку невозможно двигаться дальше. Каждому человеку нужна семья, и не важно, из кого она состоит. – такое простое явление приводит Сыншика к разумному выводу. – О чём ты думаешь, придурок» – О правильных вещах, – Сыну снова прячет руку в карман, прекращая касаться его шеи. Он должен был просто вернуть наушник на место, но задержался дольше положенного, – ты абсолютно прав, Кан Сыншик. У Сыншика каша в голове. От дождя, который имел нулевую вероятность пролиться сегодня, от этого Сыну, преследующего его с тех пор, как они встретились в автобусе – от всего. Сыншик от безысходности утыкается носом в свой ярко-синий шарф. – На, – говорит Сыну и клеит на шарф наклейку кита такого же цвета. Такую мягкую и большую – одним словом, детскую, – теперь всё будет хорошо. – Да кто ты такой, чёрт возьми? – Сыншик дрожит, не замечая холода. Сыншик трясётся, потому что Сыну обнял его одной рукой, а другой раскрыл над ним зонт. – Боишься?***
– Мама, мама! – радостно лепечет Сыншик. – А когда люди лежат в гробах, они думают? То есть, я смогу вспоминать всю свою жизнь, и мне не будет скучно? Крошечный мир ребёнка, до этого не знавший забот и тягот, столкнулся с первым препятствием – он узнал, что такое смерть. Сыншик до конца так и не понял, что значит это «всё». Конечно, очень трудно понять (и принять), что жизнь не вечна. Особенно, когда узнаёшь об этом в первый раз. – И ты тоже умрёшь, мам? – Сыншик крепко прижимается к матери, так простодушно пытаясь её удержать. – Нет, я не верю.***
– Ты жуткий, Сыну. – Сыншик не отвечает на объятия, но и не отталкивает. Капли барабанным боем стучат по натянутому сатину. Они больше никак не могут побеспокоить. В этом вся их прелесть – в их прямолинейности. Если никто не воздействует на них, например, ветер, то они летят по прямой траектории. Падают и разбиваются о землю, достигая цели. Сыншик проводит аналогию с людьми, которая заведомо является ложной – люди смертны. Капли, спасибо круговороту воды, вечны. Они испаряются, впитываются, выпадают осадками, и так до бесконечности. Очень заманчиво, если честно. – Прости, что я так долго. – О чём ты? – Сыншику до жгучих слёз в уголках глаз хочется убежать. Спрятаться, чтобы никто не видел, и выплакаться от мизерной порции полученного тепла. – Я хочу ударить тебя и послать куда подальше, но на шаг отойти не могу. Почему? – Кит, однажды взлетев в облака, не захочет возвращаться в океан. – Сыну легко касается оставленной им наклейки и немного дует на неё. Воздух, занимающий объём под зонтом и не выходящий за его радиус, становится тёплым. – Глупое объяснение, да? Сыншик содрогается пуще прежнего, приближаясь к панической атаке. Ноги не слушаются его и вкопанным камнем стоят на месте. Пугает. «Пожалуйста, не бойся, – голосом Сыну проносится в его голове, – скоро всё закончится» – Ты не человек, да? – А разве это так важно? – Сыну отпускает ручку зонта и полноценно обнимает Сыншика. Парящая в воздухе вещь, видимо, мелочь. – Если говорить о монстрах, то это скорее ты. Почему мои губы уродские?***
Удар. Ногой чуть ниже груди. Не очень больно, но жутко страшно от того, что это произошло. Сыншика ударила мать. – Мам, – только и может произнести испуганный ребёнок. Не сказать, чтобы его часто били. Наверное, поэтому он помнит каждый удар. Руками по голове, спине и рукам. Брошенными книгами, куда прилетит. И этот – ногой – самый запоминающийся. С тех пор Сыншик зажимается каждый раз, стоит разгневанной матери подойти к нему. Он плачет, не сдерживаясь, и ждёт удара. Каждый раз ждёт.***
– Длинные и слишком яркие. – Прости, я не знал, что тебе нравится. Мне поменять? – Сыну прикрывает рот ладонью, но уголки его улыбающихся губ всё равно остаются снаружи. – Точно не человек. – Старался вести себя по-человечески, – Сыншик неслушающимися пальцами касается запястья Сыну. Он понимает и убирает ладонь, – Значит, нравятся? Прячешься за злобой, Сыншик? – Отнюдь нет. Отпусти, – изъявляет Сыншик, не предпринимая никаких попыток освободиться самостоятельно. – Там холодно. – Сыну прижимается ближе. – Давай лучше объясню про кита, м? С тем примером не получилось, поэтому давай магниты? – Ладно. Сыншик не очень любит физику. На теоретическом уровне она бывает интересной, на практическом – никогда. Узнавать, как работают законы природы и силы, которыми ими движут – интересно, а вот вычислять при каких условиях ученик класса А сможет кинуть мяч на семьсот восемьдесят метров – нет. Невозможно. Кацуки Бакуго – вымышленный персонаж, в отличие от силы реакции опоры. – Итак, магниты. Они имеют два разных полюса, – Сыну начинает с общеизвестных основ. – Я не настолько тупой. – Ты только что подумал о том, что не любишь физику. – Сыну невинно моргает оленьими глазами. Сыншику нечего противопоставить этому, поэтому он кивает, разрешая продолжить. – Магнит не может существовать с одним полюсом. Даже если отрезать от него части, полюса образуются снова. Раз за разом, понимаешь? Сыну легко топает ногой и складывает зонт. Сыншик спешит прикрыть лицо руками, ожидая брызг, но их нет – Сыну широким рукавом накрывает его голову. Дождь и ветер исчезли так же внезапно, как и появились. – Я подумал, что прохожие должны были испугаться и спрятаться где-нибудь. Теперь мы одни, в дожде больше нет нужны. – Сыну встряхивает головой, пытаясь убрать чёлку. У него красивый нос и татуировка, тянущаяся откуда-то из-под одежды. Сыншику уже не так страшно смотреть на него. – Пошли.***
Сыншику семнадцать. По ночам он долго не спит и часто плачет. Живёт иллюзиями и непрерывно кормит себя «завтраками» – Убери телефон, ты так не уснёшь, – настаивает зашедшая в комнату мать. Надежда, теплящаяся в груди до сих пор, угасает. Сыншику уже тяжело поверить в то, что завтра будет лучше. Ничего не изменится, и он это знает. Рутинные вещи даются с трудом, а разговоры с друзьями становятся адом. Сыншик не знает почему, но стоит ему заговорить с кем-то, он становится другим человеком. Добрым, улыбчивым, жизнерадостным и активным – почти как раньше, только фальшиво. Это пугает, потому что его не воспринимают всерьёз. – Я хочу умереть, – слёзно шепчет подросток. Люди отворачиваются от него, знания и навыки уходят, а он остаётся на месте. Чувствовать свою никчёмность круглыми сутками – выматывает. Сыншик в истерике признаётся об этом матери, в ответ слыша: – Ты не никто, ты – мой единственный сын. Становится хуже. В первую очередь человек должен быть собой: не сыном, не другом, не кем-то ещё. Собой. Получается, что Сыншик действительно никто.***
– Так вот, я твой второй полюс. – Сыну достаёт ириску из кармана и протягивает её Сыншику. – Будешь? – Она всяко отравленная, нет. – Дурак, – так нежно и совсем не обидно. Сыну разворачивает конфету и кладёт её в рот. Он молчит, но Сыншик слышит, как она стучит об его зубы. Сыну складывает фантик втрое и убирает его в карман: – Мусорить нехорошо. Сыншик в который раз замечает в нём ребёнка. Ему это нравится – дети честны с собой. Если любят, то всем сердцем, а если ненавидят, то всей душой. – Сколько тебе лет? – невинный вопрос. – Двадцать семь, – Сыну идёт по бортику, лавируя между лужами. – Мне всего восемнадцать, но мы выглядим ровесниками. Сыншику снова становится страшно. Не то, чтобы Сыну похож на маньяка. Впрочем, наклейка и конфета – вполне себе клишированный стиль для педофила. Он и ведёт себя странно: заботится, говорит о китах и прыгает по лужам. – Я подумал, что тебе будет страшно говорить со взрослым, – Сыну отравляет фантик в мусорку, словно бросает трёхочковый, после хватает Сыншика под руку и тянет к качелям. То, что они высыхают от его взгляда, не удивляет Сыншика. – А так разве нет? – Так ты со мной пошёл.***
– Такой же никчёмный идиот, как отец! – Мать кричит на Сыншика за мелкую оплошность. – Весь в него пошёл, баран тупоголовый! Сыншик держится, старается не подавать виду, что боится. Плечи поджимаются сами собой. Сыншик слышит, как в другой комнате ходит любовник матери. Он всегда уходит, когда Сыншик ссорится с ней. Конечно, при удобном случае он и сам не упускает возможности, так скажем, указать Сыншику на его место. Невыносимо. – Как можно быть таким придурком, Сыншик, скажи мне! От этого не спрятаться. Её ярость выплёскивается порционно. Никогда нельзя с уверенностью сказать, что она закончила. Сыншик может уйти в другую комнату, закрыть дверь и тем самым загнать себя в ловушку. Его найдут. Найдут и опять польют грязью. Липкой и тягучей настолько, что не отмыться. Сыншик перестаёт пытаться. – Пустоголовый, уйди с моих глаз! Уходи!***
– Не убивай меня, пожалуйста, – шепчет Сыншик, упав на колени. – Солнце, – Сыну назвал его по имени один раз, за это ему стоит быть благодарным. Сыншик ненавидит своё имя, – тебя здесь ничего не держит. – Откуда ты можешь знать? – Мы же половины одного целого. Я сказал тебе это, помнишь? – Да… – Мы оба знаем, что я прав. – Сыну поднимает Сыншика за руку и не отпускает. – Ничего не бойся, просто пойдём со мной. В голове Сыншика крутится только одна мысль – он умрёт. Он так часто впустую просил этого, полушутя говоря: помыться или утопиться; вот бы не проснуться. Столкнувшись с реальной угрозой, всё оказалось по-другому. – Я…я… Сыншик ничего не видит. Свет в глазах резко потух, будто бы он оказался в полностью глухой комнате. Ориентироваться на слух не получается, потому что Сыну, не прекращая, шепчет ему на ухо, что всё будет хорошо. – Обними меня, – просит он. Сыншик наугад тянет руки, обвивая ими узкую талию Сыну, и чувствует то, что не должен. Перья. Крепкие мышцы и сломанные кости. Пальцы Сыншика погружаются во что-то вязкое. Он не уверен реален ли тот металлический запах, что он чувствует, или ему внушило подсознание. Сыншик всегда был чересчур восприимчивым. – Упал, – совсем тихо говорит Сыну. – С неба? Рай и ад; ангелы и демоны – богоугодный бред, который не был научно доказан. Всё это было придумано, что успокоить людей и привить им моральные ценности. Не убей, не укради и так далее. Религия – законы для тупых, по крайней мере, так думал Сыншик. – Нет, с лестницы, когда слишком напился на службе, – Сыну вполголоса смеётся, легко щекоча кожу на шее Сыншика, – а ты думал, ангелы идеальны? – Ангел… – Знаешь, почему ты не можешь сейчас видеть? – для Сыну подобные «фокусы» – норма, но он чувствует острую необходимость успокоить Сыншика. – Кстати, наступи мне на ноги, я в любом случае удержу, но тебе будет спокойнее. – Хорошо. – Сыншик старается не причинять боль, вставая на обнажённые ступни Сыну. Слышит хруст суставов, которые покинул газ, а после чувствует, как теряет опору. – Почему? – Через глаза я забираю всё плохое, что ты видел и чувствовал, – лёгкие поглаживания по голове такие приятные. Сыншик льнёт к ним, изголодавшись по ласке, – Я верну тебе зрение позже. Сейчас рано. – Куда мы? – Туда, где тебе больше не будет больно.***
Зима. Сыншик врёт, что разодрал руку об лёд, когда на деле рьяно полосовал её ножницами. Он резал и резал, желая оставить шрамы. К сожалению, всё затянулось без следа. – Глупый, зачем ты это сделал? – спросили Сыншика как-то в классе. – Внимания хочешь, дурак? Не такого внимания, уж точно. В следующий раз Сыншик режет бёдра. Там, где никто не увидит. Движения стали размашистее, увереннее и отчаяннее. Физическая боль никогда не затмит душевную навсегда. Она лишь кратковременно отвлечёт внимание. Только Сыншику никто об этом не сказал. Десятки шрамов на ногах. Лезвие под чехлом телефона и пластырь в пенале. Финиш.***
Прошёл час. Последствия того ужасного дождя полностью исчезли. Мелкие розовые лепестки обрамляют тротуар, как рамка фотографию. Красиво и пахнет вишней. Впрочем, на деревьях они смотрелись бы лучше. Люди потихоньку выползают из офисных зданий, держа зонты наготове. Не верят. Все куда-то бегут, спеша наверстать упущенное из-за бури время – самый ценный и безжалостный ресурс. Город оживает и наполняется звуками: несмолкающим людским гомоном, шумом дорог и скрежетом одинокой качели в полузаброшенном парке. Там лежит парень с разбитой головой. Он легко улыбается и невидящими глазами смотрит ввысь.