Luna Llena

      Джихуну страсть как хочется курить. Затягиваться горьким дымом, обжигающим все его чёртовы внутренности, словно бы он всё ещё мог чувствовать это. Когда-то давно он курил, в другой жизни буквально, а сейчас лишь только может вспоминать об этом и думать, как было бы хорошо снова начать. Каждый раз одно и то же. Джихун тяжело вздыхает.       Ему бы отвлечься на что-то, сигареты были бы в самый раз, да невозможно отвлечься, когда запах, сводящий его с ума, забивает собой абсолютно всё вокруг, пропитывает самого Джихуна, заставляет его рычать и забывать самого себя и свои принципы, поглощает все иные ощущения и мысли, возвращает давно забытое чувство жажды…       Джихун губы кусает, клыки спрятать уже нет возможности, от мелких укусов кожа на губах натягивается, немеет, лучше бы уж сигарету в зубы, но он своими силами пытается заглушить желание бежать со всех ног, выискивая, вынюхивая, выслеживая, словно он животное какое. Пусть не человек уже давно, пусть, что уж поделать, но этот чёртов запах… один лишь он отбрасывает все долгие-долгие годы трудов и сдержанности, от которой не остаётся ни следа, стоит только его ноздрям учуять один-единственный сводящий с ума запах.       Джихуну охотником бы быть, гнать своих жертв, а потом наслаждаться страхом, разливающимся в крови, бурлящим ужасом, что почти искрит на губах, ударяет в голову не хуже шампанского, он ещё даже помнит, каково это, но он достаточно силён, чтобы взять под контроль инстинкты и жить, вспоминая то, каким человеком он был, не для окружающих, нет, все почти вычеркнуты стали из его жизни давным-давно, не для других это всё, для самого себя, чтобы оставаться собой, кем бы он, чёрт подери, ни был.       Сколько прошло уже? Год? Два? Пять? Может, даже больше, Джихун не уверен, всё стало сливаться во временном отрезке в какое-то бесконечное настоящее, не имеющее ни прошлого, ни будущего. Одна оглушающая пустота, зыбучая, удушающая, но дающая возможность балансировать в притворном спокойствии. До очередной этой необъяснимо откуда взявшейся тяги Сунёна, его когда-то Сунёна, к дракам.       Они не виделись сколько уже? Год? Два? Пять? Может, даже больше, Джихун не уверен, всё стало так сложно, так опасно, что он всё это время бегал и скрывался, надеясь, что больше никогда не встретится с Сунёном, несмотря на то, как раньше, в прошлой жизни, билось его сердце от него. Джихун рад, что сейчас оно не бьётся, было бы во много раз больнее, даже учитывая то, что никакой боли: ни душевной, ни физической — он не чувствует. Да только один лишь Сунён всё ещё имеет власть над Джихуном, запах его, запах его крови… вкус которой Джихун однажды узнал…       Он слаб был в самом начале, всё, что он чувствовал, — один лишь голод, а рядом только Сунён был, пытался помочь, надеялся спасти, что-то изменить, да слезами не залечить было два словно пробитых отверстия на шее, в которую Сунён утыкался, плача и понимая, что теряет самое дорогое. И вот Джихун не умер, а лучше бы всё же, как ему кажется до сих пор, умер, чем то, что он сотворил, чем то, как он продолжает жить со всем этим, надеясь, что закончится это когда-нибудь, что его бесчувственность и очевидная бессердечность наконец-то прекратят будоражить его воспоминания, его прошлое, его… чувства?       Сунён всё время подбирался как-то близко к Джихуну, словно бы это он мог выследить по запаху, словно тянуло его туда, где Хун прятался всё время от него, отсиживался, скрывался все эти долгие годы разлуки. А Сунён как с ума сошёл. Находил любую возможность, чтобы драться до крови, будто бы знал, что Джихун его чувствует, что знает, что тот рядом, что кровь его не даёт спокойно жить и мыслить. А Джихун и не жил уже давно. Что это, какая же это жизнь, когда хочется сдаться и выйти к Сунёну, что искал его так долго, и просто впиться в шею его, кусать, зализывать раны и больше никогда не отпускать от себя. Чтобы паршивая вечность не была такой одинокой. Хотя что для Джихуна теперь одиночество? Это его жизнь. А Сунён не заслужил такого ужаса, что поглотил самого Джихуна, который не мог позволить своему безумию оборвать чужую нормальную жизнь, жизнь человека, а не чудовища, рядом с которым никому не было места.       Джихуну бы покурить, но внутри всё кипело, бурлило, горело, ему нужен был Сунён, да только это было невозможно, Хун не позволял себе даже думать об этом, не хотел надеяться, хотя какие уж тут надежды от мертвеца, в, казалось бы, живом теле, полном пустоты и разочарований. Но не отпускало, звало то животное, что просыпалось, стоило только Сунёну ввязаться в очередную драку. Вся ярость его, вся ярость в его крови звала Джихуна, уговаривала отступить, смириться, принять свою сущность и сделать единственное, что было желанным. А желанным был Сунён, всегда был только он, да не мог Джихун, не мог сотворить такое с человеком, которого единственного на всём белом свете любил когда-то, когда не был ещё чудовищем.       Что-то в этот раз было не так. Джихун чувствовал. Он буквально слышал страх в крови, доносящийся до него, как до обычных людей доносятся запахи еды, цветов, духов, да чего угодно. Джихун же чувствовал не ярость, что потухала, а страх, отчего самому ему стало совершенно не по себе. Нужно было проверить, найти, удостовериться, что всё в порядке, да только нельзя было, нельзя было приближаться, всё стало бы только хуже, не смог бы Джихун сдержаться, не смог бы справиться с демонами внутри, с животным, которое и выгнало уже клыки на всю длину, потягивалось, словно бы лениво внутри, а само было готово прыгнуть и нанести решающий удар. Хищник. Джихун не человек, хищник. Сунёну нельзя было его видеть, Сунёну нельзя было оказаться рядом, потому что Джихун не мог контролировать эту дикую жажду. Жажду не крови, жажду Сунёна.       Тревога нарастала в груди у Джихуна, там, где у людей, настоящих, живых людей билось сердце, не замерев навечно, как у него. Клыки ныли, требуя действий, а Джихун бороться пытался, хотя чувствовал, что-то сейчас было совсем иначе. Тело будто немело, неприятно тянуло каждую мышцу от бездействия, а запах, чудовищная смесь желанного и пугающего, просто доводил до грани, когда невозможно будет отступить, сдать назад. Джихун не мог больше противиться. Миг — и окно уже распахнуто, а Хун спрыгнул вниз, неважно в эту секунду, какой там этаж, сейчас внутри полёт, кипение, сейчас он весь скорость и нюх. Напряжён, натянут как стрела, взъерошен и мало что понимает, он мчится, не разбирая дороги, на скорости нечеловеческой, ведь не человек он сам, откуда в нём хоть что-то человеческое.       Всё ближе к Сунёну Джихун, мчится, чувствует его острее, на кончике языка искрит от одного только запаха, сейчас бы уже не курить, сейчас только мысли о шее податливой, мягкой, желанной, о том, как клыки проткнут её до хруста почти, как кровь коснётся рта, как замурчит Джихун от вкуса и запаха, как будет нежиться, зализывая рану. Голова кружилась, хотелось… х о т е л о с ь… Не было больше мыслей о том, почему так долго избегал этого, почему сбегал каждый раз всё дальше, почему скрывался, пытаясь обыграть свою судьбу. Судьбу ли? Но если не Сунён его судьба, то сегодня он точно будет судьбой Сунёна, он не мог больше противиться силе, тянувшей к нему.       Что-то было не так. Джихун уже на расстоянии понял, что Сунён не дерётся, просто лежит и не пытается дать сдачи. Смеётся? Неужели он смеётся? Сумасшедший…       Их было пятеро. Или шестеро. Джихун не считал уже, просто глотки грыз, отрывая каждого от его Сунёна, который смотрел и улыбался улыбкой кровавой, — досталось ему знатно, даже если захотел бы, уже не смог дать сдачи. Понимал ли, что умирает? Понимал ли, что натворил? По глазам его Джихун видел — понимал, знал, на что идёт, более того, добился чего хотел. Чёртов сумасшедший.       Они вдвоём остались, Джихун в крови чужой, взгляд безумный, клыки на всю длину, дрожит от желания и страха. Когда он последний раз боялся? Не помнит даже. Сунён улыбается разбитыми губами, смотрит с такой теплотой, что сердце бы зашлось, будь оно живым.       — Не медли, прошу тебя… — Сунён хрипел, не разобрать было, да чуткий слух Джихуна уловил бы даже почти беззвучное шевеление губ.       — Я не могу, ты же знаешь… — Пытался противиться, но чувствовал смерть близкую, казалось ему, что боль разливается по телу с этим запахом неотвратимым.       — Тогда я исчезну наконец-то из твоей жизни… как ты и хотел… — Джихуну выть хотелось, а не того, чтобы Сунёна не стало, никогда он не хотел этого для себя или него, никогда этого ему было не нужно.       — Я же убью тебя так, Сунён, пойми…       — Ты убил меня, когда ушёл, оставив совсем одного. Ты убил меня давно. — Сунён пальцами своими слабыми коснулся руки Джихуна. Сил не осталось даже сжать их, просто коснулся. — Сейчас же ты можешь дать новую жизнь. Не мне даже, слышишь? Не мне, нам…       Джихуну плакать хотелось, может быть, врут, что сердце умерло, может, внутри ещё что-то живо, что-то теплится, иначе почему так больно? Сунён выдыхал рвано, заходясь в кашле, страшном таком, обречённом, руку на руке держал, глаза в глаза, чтобы знать, что будет решено, чтобы видеть это. Джихун рыкнул как загнанный зверь, припал к губам желанным, целуя их, вспоминая, как это было раньше, растворяясь в крови, с ума сходя от нее. А после оторвался от поцелуя и, чтобы не передумать, резко вонзил свои клыки в шею Сунёна, почти дрожа от этого. Джихун на седьмом небе от счастья был, впивался в кожу, тянул кровь, упивался ей, вдыхал полной грудью, словно бы дышать ему было нужно. А потом остановился и отстранился, когда Сунён в его руках обмяк.       Джихун прилёг рядом прямо на земле, уткнулся в шею Сунёна, целуя его, зализывая раны, он чувствовал себя правильно, наконец-то правильно. Сунён остывал рядышком, а Джихун впитывал все его запахи, не мог находиться где-то ещё, только рядом, только с ним. Сунён очнётся злой, голодный, растерянный. Но Джихун ему поможет, он научит всему, он больше никогда его не бросит.       Джихун только что убил Сунёна. Но, может быть, прав был тот, и появился шанс для новой жизни? Жизни на двоих?