Один год

Старый трухлявый и невероятно скрипучий, но все еще верный своей многолетней работе, автобус медленно ехал по одинокой дороге. Слева расстилалось поле, а справа – маленькая речушка. Ни одного здания в округе, ни одной машины, сплошная пустыня без конца и края. Автобус был наполовину пустым, но дышать в нем все равно было трудно. Спёртый воздух с летающими частичками пыли, запах новой краски от сидений впереди, от которого кружилась голова, и четко вырисовывавшийся яркий аромат пота. Одиннадцать человек сидели в разных частях автобуса, двое в полицейской форме сидели спереди, третий был водителем. Никто не говорил ни слова, все сидели молча. Он сидел в самом конце автобуса на еще кое-как держащимся на трухлявой подставке сидении, закинув ногу на ногу и смотрел в окно. Наверное, он здесь был единственным, кто был полностью спокоен и в его виде не было даже и намека на какое-то волнение или панику. Отстранённый взгляд карих глаз провожал неменяющиеся за окном пейзажи, а мысли витали где-то далеко. Он все еще прокручивал в голове тот момент. Это не могло оказаться правдой, это все не могло быть реальностью. Он прекрасно помнил шокированные лица друзей и испуганное лицо своего маленького юного подопечного. Глава ничего не смог сделать, даже связи не помогли. А ведь он и правда ничего не делал. Он даже не был в том гараже и не держал тот пистолет. Сфабриковано все было качественно и на высшем уровне. Не прикопаешься ни к чему. Даже знакомый адвокат главы ничем не смог помочь. Приговор был вынесен, а на него надеты наручники. Автобус громко закряхтел, медленно останавливаясь на подходе к большим и тяжелым воротам, около которых стояли охранники. У двоих были пистолеты наготове, двое других просто стояли и ждали. С тихим скрипом открылась дверь автобуса, и их по одному начали выводить наружу. Солнечный свет ударил ему в глаза, из-за чего пришлось срочно прикрыть лицо руками. Ему в плечо тут же уперлось черное дуло пистолета. Почему-то стало смешно. Их провели по территории и подвели ко входу в здание. Их тут ждали. Железная сеть была неким ограждением между ними и другими заключенными, но это не спасало от тех фразочек, что громко выкрикивались оживлённой толпой. А он просто шел вперед, глядя прямо перед собой, ни одним движением, не показывая свои истинные эмоции. Дальше железная дверь, встреча с начальником тюрьмы, душ, выдача новой одежды. И камера, которая станет твоим домом на ближайшие года, а может и десятилетия. «Запомни, это тюрьма и здесь другие правила. Всем плевать, кем ты был до этого, но советую не распространяться, что был копом, детективом или еще кем-то там – здесь таких не любят. Звонки разрешены два раза в неделю, посещения – раз в неделю. Вещи твои конфискуют. Вот твоя одежда, бельё спальное, полотенце. Теперь ты заключенный номер тысяча двести сорок шесть.» Он открыл глаза. Где-то в коридоре орал Гайз, пытаясь разбудить заспавшихся заключенных. Вчерашняя излишняя активность подопечных в виде драки в столовой, групповухи в душевой и спортивным матчем на баскетбольной площадке закончились излишней леностью здешних тюремных обитателей. Даже самые голодные на завтрак шли не так активно. Гайзу же было все побоку. Он и мёртвого с лёгкостью из могилы поднимет одним своим видом. Самый противный и самый гадкий из всех охранников. Это признавали даже самые жёсткие и холодные заключенные, которые могли с каждым из администрации найти свой язык и к каждому построит свой подход. С этим же «ублюдком сраным» ни один из методов не работал. Полка сверху скрипнула, это означало, что его сосед уже проснулся. Рик был одним из тех, кто любил досыпать даже самые последние секунды, вставая с кровати только когда охранники самолично припрутся и вытащат из камеры. Для него же это было плюсом. Никто тебя не трогает хотя бы по утрам. - А ну подъём! – крикнули прямо у самой двери камеры, громко ударив железной палкой о дверь. Таким способом будили всех и каждого, а если понадобится, то дверь камеры сменится твоей башкой. – Подъём, я сказал! Нехитрые водные процедуры, включающие в себя быструю чистку зубов, умывание ледяной водой и пару движений рукой по волосам, не заняли и пяти минут. Сосед «по несчастью» все еще спал на верхней койке и даже не собирался вставать. Ему это было лишь на руку. В их тюрьме, как и во многих других, заключенные имели особую одежду, отличающую их от охраны, врачей и других лиц администрации. Синие костюмы снующих туда-сюда охранников сильно выделялись на фоне рыжей одежды арестантов. В некоторых тюрьмах была синяя и белая одежда у невольников, а представители полиции и охраны носили серые и черные одежды. В каком-то смысле, это было логичным разделением, но на психику давило тоже нехило. Он это понял на своем личном опыте. «Ох, какая красавица к нам тут пожаловала. Как ты в тюрьму-то попала, цыпа? А, да неважно, теперь тебе все равно никуда не деться.» Тюрьма – это одна большая и неприступная мафия. И все то, что он делал или творил до этого, было лишь каплей в море. Он предпочитал не высовываться, чтобы не дай бог на него не начали рыть здешние сыщики и не нарыли всего того, чем даже не каждый преступник может гордиться. Убийство людей – самый безобидный поступок в его деловом списке. Но в тюрьме тоже нужно выжить, и любым способом. Любым. Либо ты, либо тебя – это правило работает везде. Везде есть свой естественный отбор и свой собственный закон. Снаружи он один, а в тюрьме – иной. Валютой и разменной монетой здесь был табак, чай, кофе. Здесь были свои группировки, свои кампании, свои главы. Также здесь процветал расизм. В каком-то смысле, это было даже немножечко забавно – вся такая толерантная Америки, осуждающая за каждый чих в сторону людей другой национальности, культуры, с другим цветом кожи, а здесь словно другая земля, имеющая связь с Америкой лишь названием тюрьмы и сидящими в ней англоязычными зеками. Да и то, здесь было достаточно иностранцев, которые черт знает почему оказались именно в Американской тюрьме. Несмотря на его принадлежность к азиатской расе, судили его по всем статьям именно в Америке, потому что «следы преступления» как сухо прочавкал судья, были найдены именно на земле США, что и давало им полное право на судебное разбирательств, а также и на вынесение приговора. Смотреть на этого толстозадого верзилу, что даже в своей серьезной мантии выглядел нелепо, было весело, особенно когда пуговица на узком воротнике просто отлетела из-за напора слишком габаритного тела. Наверное, именно из-за его улыбки ему и дали пять лет с возможным продлением срока, а если бы он тогда засмеялся? Что, пожизненное заключение? В тюрьме не любят детективов, копов, гокудо*, стукачей и педофилов, и это лишь маленький список «нежелательных лиц», который он мельком услышал в первый же день пребывания в данном месте. Улыбка не сходила с его лица, даже после осознания того, что по первым трем пунктам он попадал «в яблочко». Он не искал у кого-либо защиту и не присоединился ни к какой из группировок, что с первого же дня начали подбивать к нему клинья. Кто-то в смысле интереса, кто-то хотел проверить новичка, но большинство имело желание лишь нагнуть «новенькую шлюшку» и проверить «товар» на «качество». Самым любопытным сразу пришлось указать их место в глобальной пищевой цепочке. Внимания он тогда привлек даже слишком много, даже самые равнодушные и холодные имбецилы стали провожать его непонятным и совершенно нечитаемым взглядом. А он в какой-то момент с нарастающим страхом осознал, что меняется. Неотвратимо беспощадно и с невероятной скоростью меняется. Там, снаружи, на свободе, даже будучи членом Портовой Мафии, он никогда не был так беспомощен и слаб, как сейчас. Ему словно промыли мозги, стерли память и выпустили в дикую природу. Он как будто менялся изнутри, теряя всю свою жизненную сноровку и словно потихоньку ломаясь изнутри. А потом наступил тот день, когда в его душе что-то окончательно и бесповоротно треснуло. «Это было больно. Нет, не так, это было просто невероятно больно, но еще будучи подростком он научился терпеть, даже когда перед глазами темнело, а от боли хотелось орать во всю глотку, он глотал крики, прятал слезы и молчал. Нож бесконечно танцевал по коже, ставя поверх старых ран новые порезы, а горячая вода только усилила болевой эффект. Холодный кафель касался чувствительной кожи, неприятно царапала соски, а разгорающийся жар там внизу не вызывал ничего кроме злости и невероятной агрессии. Если бы у него был нож или пистолет или вообще любой острый предмет – отсюда давно бы забирали уже холодный уродливый черный труп.* Он извернулся и со всей силы укусил насильника за руку, одновременно с этим отклоняя свою голову в сторону, пытаясь скинуть, сорвать с себя чужую ладонь, что больно тянула за короткие, наспех отстриженные волосы. - Ах ты тварь! – завопил громила и схватил его за узкую израненную шею. Толстый кривой член выскользнул из окровавленного ануса, но ему уже было не до этого. Единственной задачей сейчас было не сдохнуть от удушья. – Сука! Сдохни! И он исполнил его желание. Сполна. В тот вечер из душевой все-таки забирали сдохшую черную тушу уродливого громилы, найдя его в луже собственной крови». Год. Ровно год. Весь этот год он каждый день просыпался на одной и той же койке, смотрел все в тот же потолок чужой койки, слышал храп своего сокамерника и шаги приближающегося охранника. Уже год как он живет в этой тюрьме, дышит здешним воздухом, питается тюремной едой, работает там, куда поставят, он держится, старается не сломаться, выносит все, что преподносит ему судьба и каждый день весь этот год пытается не сдохнуть. - Так, ты, на выход! – гаркнул Лой, входя в камеру и даже не утруждая себя хотя бы минимальными правилами приличия. Хотя в тюрьме эти правила приличия не имели никакой силы. Курам на смех, если кто-то из заключенных начинал просить или извиняться. В камере он был один. Рик тусил где-то на просторах тюрьмы – либо играл на баскетбольной площадке, либо нагибал кого-то из своих нижних, а мог и все сразу. - И собери сразу свои манатки. Он давно усвоил, что спрашивать что-либо раньше времени – себе дороже, поэтому даже не стал выяснять, кому и зачем он нужен в понедельник, когда даже самые заботливые родственники не навещают заключенных. Они прошли мимо камер заключённых, столовой, прачечной и только после того, как они прошли медицинский блок, он понял, куда его ведут. Сердце в груди забилось с удвоенной силой, воздух весь как будто разом выкачали из легких, а тело неприятно заколотила дрожь. Вот и пост охраны, коридор к приемной для встреч, а дальше большая и тяжелая черная дверь….Та самая дверь, которая перечеркнула его жизнь на «до» и «после». - Привет, Дазай.

***

В его квартире ничего не изменилось. Все лежало на тех же местах, словно он и не уходил никуда, словно и не сидел в тюрьме весь этот тяжелый и долгий год. Единственное, что выдавало присутствие здесь других людей – это полный порядок во всех комнатах и ни крупицы пыли на вещах и полках. В холодильнике он нашел оставленную кем-то еду в коробках и листок с надписью «Это тебе. Поешь». Кто оставил такое любезное послание – нетрудно догадаться, но заморачиваться и искать ответ сейчас не было ни сил, ни желания. Даже есть не хотелось, хотя последний раз он ел нормально еще до заключения. Горячий душ забрал все скопившееся в теле напряжение, забирая также и последние силы. Ему хватило лишь на то, чтобы вытереться, надеть на себя домашнюю одежду, которая, как ни удивительно, оказалась лежащей прямо на кровати сложенная ровной и аккуратной стопочкой, и залезть под одеяло. Как только его голова коснулась подушки, он тут же уснул. «Они подкараулили его ночью. Подкупленная охрана закрывала на все глаза. Их было пятеро. Как бы он не отбивался, как бы не старался освободиться – все было бестолку. Кричать ему не дали. Лишний шум им был ни к чему.» Он резко открыл глаза и подскочил на кровати. Руки все еще тряслись, мокрая от пота одежда прилипла к телу, а паника перекрыла доступ к кислороду. Он быстро осмотрел обстановку вокруг себя, чтобы еще раз убедиться, что он дома, а не в тюрьме, что того кошмара больше нет и что он в полной безопасности у себя в кровати и в своей квартире. Но это не помогло. Паника продолжала нарастать, с каждой секундой оглушая все сильнее, дрожь только усилилась, сковав все тело и не давая нормально соображать. Ему нужно было что-то, что быстро приведет его в чувство, что даст понять, что происходящее вокруг – реальность. Он сполз с кровати, кое-как поднимаясь с колен на ноги и, пошатываясь, медленно направился на кухню. Дышать было тяжело, ноги стали словно каменными, слезы не переставали течь по щекам, а для себя он повторял словно мантру «лишь бы сработало, лишь бы сработало». Верхний ящик на кухне у плиты. Острый ножик на самом дне ящика. Еще пара секунд и на руке появляется кровь от только что сделанного пореза. Сигнал боли тут же поступает в мозг, затмевая собой все панические ощущения и доказывая реальность происходящего. Он улыбнулся, радуясь, как ребенок, и сделал еще один порез, а потом еще один и еще. Он резал себя, с каждым разом нажимая все сильнее. Он хохотал, опускаясь на пол и даже не думая выпускать из рук нож. Эйфория от боли полностью затмила все чувства. Он смеялся и плакал, не прекращая резать себя. И только спустя некоторое время он заметил, что в квартире не один. - Дазай. Этот голос он узнал бы из тысячи, словно кто-то загрузил его в память ДНК, зашифровал в генетический код с самого рождения. Яркие голубые глаза горели огнем в полутемной квартире. Осаму отстранённо подумал, что Накахара напоминает ему злого рыжего кота. - Привет, Чуя. Нож у него забрали. Раны быстро перевязали не пойми откуда взятыми бинтами. Последнюю пачку Осаму истратил перед судом, когда ему ненадолго дали зайти в квартиру, чтобы взять необходимые на некоторое время вещи. Кто же знал, что сюда он ближайший год больше не вернется. Дазай сначала в ступоре сидел на месте, не принимая даже попыток сопротивляться, а потом, словно очнувшись, оттолкнул от себя мужчину, пачкая кровью чужую белую рубашку. Паника накрыла с новой силой, но нажатие пальцами на еще кровоточащие раны мигом привело в чувство, стрельнув болью по всему телу. Это был его личный пробуждающий мазохистский адреналин. Лучше всякого кофе или энергетиков или терапевтических лекарств. - Дазай. Осаму отвернулся, стараясь не смотреть на своего бывшего напарника. За этот год Чуя сильно изменился, даже если и не во внешности, то взгляд у него был уже другой. Пропал тот забавный мальчишка-подросток, который не мог и секунды усидеть на месте. В отличие от Осаму, что вынужден был сидеть в тюрьме, Накахара вытянулся, возмужал, стал крепче и как-то даже….умнее, хотя бы по слишком серьезному лицу можно было подумать именно так. - Дазай… - Замолчи. Дазай сидел на полу и смотрел куда угодно, только не на Чую. Было самому себе страшно признаться, что ему стыдно за то, что он тут творил, за свою истерику, которая возникла практически на ровном месте, за то, как сильно он изменился. Бывший Дазай в данной ситуации бы даже не оказался, а если бы такое и случилось, то хитрец Осаму точно бы провернул все так, что вопящий злой Накахара сбежал бы отсюда за секунду. А сейчас он сам себя не узнавал. Осаму пропустил момент, когда тихий стук острых каблуков прозвучал слишком быстро. Мгновение и его резко отталкивают в сторону, практически насильно укладывая на холодный пол кухни. Тонкие руки в черных перчатках впиваются в запястье, на силу обездвиживая и так уставшее тело. Ему было страшно, больно. В голове росло паническое чувство опасности, но душа и сердце просто выли от безумного желания защиты. Это Чуя. Он рядом с ним. Это Чуя. Чуя. Чуя. - Осаму, - тихо прошептал Накахара, глядя прямо в ошалевшие карие глаза, из которых горячим потоком текли соленые слезы. Дазай сильно изменился за этот год, что провел в тюрьме, насильно упеченный туда тварью Достоевским. Все было сделано четко, до мелочей соблюдены даже самые тонкие детали. Они так и не смогли что-либо сделать. Даже Портовая Мафия не всевластна, что уж говорить про Детективное Агентство. - Пусти, - прошептал Осаму. Его голос срывался. Еще чуть-чуть и он будет уже за гранью. – Отпусти! Но Накахара молчал. Он просто сидел поверх чужих худющих бедер, что больно впивались острыми костями ему в кожу и не отрывал взгляда от карих глаз. - Чуя…. Он отпустил одну его руку, наклонился и, обхватив Осаму, крепко прижал его к себе. Другую руку он и не думал отпускать, скрестив свои пальцы в черной перчатке вместе с чужими – белыми и хрупкими, и тонкими. Осаму уткнулся носом в крепкую грудь Накахары. Чувства менялись, паника перерастала в тревогу, а желание в злость. Он колебался между страхом и нежностью. Он был готов ко всему, но и не ждал ничего. Дазай попытался отодвинуться от бывшего напарника, но тот только крепко прижал его к себе, зарывшись носом в чужие остриженные волосы. Неровные пряди торчали в разные стороны щекоча нос и попадая в глаза, но его это сейчас совершенно не волновало. - Осаму, - еле слышно прошептал Чуя, еще сильнее прижимая к себе слишком хрупкое и слабое тело. –Все закончилось. Дазай перестал сопротивляться, уткнулся носом в родное, теплое, крепкое и сильное плечо, и громко, отчаянно, с криками, заплакал *В данном контексте это подразумевало цвет кожи. *Члены якудза также известны как «гокудо». Портовая Мафия находилась в Японии, а японские мафиозные группировки нам известны как якудза. Это лишь мое предположение, потому что авторы и сценаристы аниме могли иметь здесь в виду именно Мафию наподобие Американской или Итальянской. Все может быть, но в данном произведении я используют термин "якудза" относительно к Портовой Мафии.