an empty shell

Алине никогда не было так беспокойно, как после смерти Дарклинга. Она никогда не тушила свет, когда шла спать. Мал обнимал её спины, тихо дыша за затылком, обдавая теплым воздухом её шею, и поначалу Алине было уютно, и даже можно было позволить чуть-чуть забыться в первой фазе сна. Но потом приходил он. Он каждую ночь являлся беспокойной тенью в углу комнаты. Она не видела ни его лица, ни тела — только сплошной сгусток тьмы, клубящийся в пределах недосягаемости. И у Алины кровь стыла в жилах, потому что она была беспомощна против него. Свет не откликался на её зов, как бы она ни кричала. Она пробовала. Сотни раз пробовала на берегу реки, где никто её не видел за силуэтами деревьев. Где никто не слышал, как она захлёбывается в собственных рыданиях, как утопает в этом беспросветном отчаянии. Солнце нагревало её макушку, ослепляло глаза, и Алине казалось, она больше не может выдержать эту духоту и жару. Но она кричала во всю глотку, била кулаками по сырой земле, стояла на коленях. Она лишь хотела почувствовать внутри себя что-то родное и теплое: её лишили этого слишком рано. Она была неполноценной, и это знали все. Также как и Мал, лишившийся своего дара следопыта. Он не мог поначалу спокойно относиться к тому, что лес больше не зовет его, а он не чувствует леса в ответ. Он больше не мог чувствовать лес, как одно бьющееся сердце. И это поначалу его ломало, но Мал — раб привычки. Он везде и при любых условиях мог привыкнуть и освоиться. Алина никогда не была такой. Но солнце не откликалось на её просьбы, а сгусток тьмы так и плавал дрожащей тенью в углу спальни. Но пока светит её ночник на прикроватной столике, она знала — Александр не сможет до неё достать. Если у него вообще была материальная оболочка, если это не выдумки выжившей из ума былой святой, если Дарклинг действительно бессмертен. Потому что он не мог погибнуть от рук обычной девчонки. Просто не мог. Каждый, кто был свидетелем этой сцены, знал это. Но все отгоняли эту мысль, как назойливую муху, они были оптимистами, но Алина — нет. Дарклинг однажды сказал ей: — Сделай из меня злодея. И Алина сделала. Именно поэтому она пялилась уже сотую ночь на клубок мрака, который, казалось, чернее и глубже любой темноты, если это вообще было возможно. Однажды Мал уехал на охоту с мужчинами, работавшими в приюте на два дня. И Алина всего на момент допустила мысль о том, что она может потушить свечу и посмотреть, что будет. Всего на мгновение она подумала об этом, а что-то уже нашептывало ей, что это отличная, просто замечательная идея. И пока она дожидалась отбоя, пока укладывала детей спать, пока оттирала свои руки и синей краски, она решалась. Наступила ночь. Тишина, нарушаемая лишь шепотом леса и ветра, давила, луна проглядывала сквозь облака, а свеча так и осталась подрагивать и отбрасывать причудливые дрожащие тени на потолок и стены. Алина не решалась погасить её. Она придумала другой способ. Она осторожно опустила ноги на половицы, которые тут же отозвались жалобным скрипом, от чего темный клубок дёрнулся, и сделала первый шаг навстречу своему страху. Она никогда не могла противостоять этой связи между ними. Она никогда не могла расставить границы в их отношениях. Её всегда тянуло к нему, потому что тьма и свет не могут существовать друг без друга, но сейчас у неё нет ничего — лишь сплошная пустота внутри. Так почему же её тянет ко тьме так сильно? Может быть, Алина ошибалась насчет себя. Может быть, она как раз таки и раб привычки, которая на автомате отзывается на зов Дарклинга, как только он её зовет. Этому притяжению было невозможно противостоять и нельзя было отказать. Она подходила всё ближе и ближе с таинственной темноте, но, как только она протянула руку вперед, на секунду она осознала, что это все выдумки слабого покалеченного сознания. Её рука прошла по воздуху, лишь ощутила слабый ветерок, тень подрагивала от огненного света, и Алине захотелось то ли разразиться хохотом, то ли разрыдаться. И она не хотела признаваться самой себе, что почувствовала укол разочарования, потому что хотела, чтобы Дарклинг оказался жив. Но как только она резко отступила обратно в центр комнаты, тут же за ее спиной потухла свеча, а темные, почти черные руки обхватили её со спины. — Александр, — смогла лишь сказать Алина. Был таким же настойчивым. Он обнимал её, обвивая руки поверх её собственных, будто она смогла бы вырваться. Но Алина устала бежать. Она лишь положила ладони на его запястья, сжимая их, но не заставляя убрать. Дарклинг опустил подбородок ей на плечо, и Алина знала, что он прикрыл глаза и морщинка пролегла меж его бровей. Она не видела его лица, но знала, что оно такое же прекрасное, как и было. Ведь даже никакие шрамы не могли испортить его. И Алина с ужасом осознала, что в объятиях Дарклинга она почувствовала, что та пустота, не дававшая ей покоя со времен окончания битвы, начала заполняться. Но у нее не было сил жалеть и плакаться о чем-то, не было сил начинать очередную битву, не было даже средств на ведение этой битвы. И пока она слушала тяжелое дыхание Дарклинга, пока половицы скрипели под тяжестью их веса, пока все в этом доме спали, Алина не хотела думать о том, что будет, когда наступит утро. Она не хотела думать, что Александр — это всего лишь галлюцинация или проекция, а на самом деле он сидит где-нибудь во Дворце, затаившись. Ей хотелось верить в то, что он ждал только её, ждал, пока она будет готова впустить мрак в свое слабое сердце. И она позволила себе утонуть во тьме.