***
Мастер Ниис отчитывает мальчишек практически еженедельно, не изменяя своей привычке, но с годами Айвэ замечает, что всё реже в отповедях звучит усталая злость на их дурь и всё чаще – уважение как к равным. В конце концов, так и задумано: дети вырастают в крепких юношей, превращаются из сирот, до которых в Элвенане нет никому дела, в отличных воинов, каждому из которых найдется место в армии Защитницы, а самым одарённым – быть может, роль стражника в её храме. Айвэ с пелёнок знает, что его отец верой, правдой и силой своей магии служил Митал долгие столетия. Знает, что если бы сам был хоть каплю больше одарён магически, то не довелось бы ему всё детство доказывать свою полезность на тренировках до седьмого пота. Знает, что даже так ему повезло много больше иных сирот: пусть школа огорожена стенами и кипарисовыми рощами, до них долетают через шепотки кухарок и наставников слухи о том, какова жизнь там, в городах и самом Арлатане – дикие истории о стычках меж армиями эванурисов и о том, что только Митал хоть каплей заботится о детях своих павших слуг. Айвэ знает твёрдо: Защитница милостива, благородна и справедлива. Не знает он только её саму – до дня, когда в школе все сходят с ума, наставники едва ли не пинками выгоняют учеников на плац, а смотровой с башни хрипло от волнения орёт: «Скачут!» Врата распахиваются, кавалькада на белоснежных оленях влетает во двор. Со спины вожака спрыгивает воительница, милостиво кивает подбегающим к ней мастерам, и рога её короны ловят золотые жаркие блики, из-за которых смотреть на Защитницу было бы больно – если бы кто-то из учеников вообще осмелился поднять на неё взгляд. – Ах, Ниис, старый лис! – смеется Митал, в её голосе сталь и мёд одновременно. – Даже не спрашивай, конечно, я сержусь на тебя. Оставил дворец и службу, преспокойно воспитываешь теперь молодняк себе на замену вместо того, чтобы самому стяжать славу. Нет, нет, даже не думай, извинений на одних словах не приму! Айвэ пытается по лицу наставника угадать, чем он отвечает, следуя за Защитницей, но улыбка мастера столь непривычна, что никак не получается предположить хоть что-нибудь. Остаётся только наблюдать – и слушать, тем более, этим заняты и все остальные ученики. – Да, есть одно дело, – после какого-то осторожного вопроса говорит Митал, и тон её кажется посерьёзневшим, даже каким-то посеревшим. – Слышали в своей глуши о новостях? Нет? Грядут большие празднества в честь Гилланайн. Мне нужен… Подарок. – Показать Вам лучшего? – кланяется с почтением, но не теряя достоинства, мастер Ниис. Айвэ рискует едва скосить взгляд, когда Защитница проходит мимо – но видит лишь рисунок драконьей чешуи на пластинах её лат и то, как после мгновенной задумчивости она наклоняет голову к плечу, цедит задумчиво. – Лучших, – поправляет Митал. – Выберу одного из. Не самого. Приводи по одному в сад, мне хочется прежде поговорить. Она уходит – по коридору меж склонившихся до земли младших учеников, ещё мальчишек, – а Ниис возвращается, снова бродит перед строем, хлеща себя по бокам невидимым хвостом, долго думает, потирая веточки валласлина на подбородке. Наконец, нарушает молчание, скупо выцеживая имена меж зубов: – Тамлен. Джунар. Терат, – миг он хмурится, оглядывая шеренгу, и всё-таки добавляет. – Айвэ.***
Апельсиновая тень укрывает собой кусты хрустальных лилий и фонтан, вода в котором дрожит аквамариново-изумрудными, напитанными магией бликами – чтобы выпивший исцелился от ран, усталости и смог вернуться к учёбе. Митал сидит на каменном бортике, сосредоточенно ведя ладонью по воде, едва оборачивается, когда Ниис приводит последнего ученика, улыбается и жестом даёт понять, что нет нужды падать на колени. – Низковат, – только говорит она, одним взглядом оценив жилистые руки, крепкие икры и измозоленные ладони. – Ты уверен, Ниис? – Я отвечаю за каждого, госпожа. Хорош с двумя клинками. В защите более уверен, чем в нападении, три к одному, – наставник озвучивает достоинства и недостатки так спокойно, будто перечисляет ошибки перед тем, как объявить новый раунд схватки. – Двужильный. Ловчее даже чем я будет, в скорости проигрывает. Пусть покажет?.. – Нет-нет, – Митал скользит пальцами по глади воды, вырисовывая спиральный, тут же падающий на дно завитком света узор, и снова пристально смотрит на ученика. – Кто родители… Хотя, подожди, я припоминаю эти черты. Сын Тальдарона? – наставник кивает молча, и Защитница, отведя руку от воды, забрасывает ногу на ногу и подаётся заинтересованно вперед. – Ответь, что ты знаешь о своём отце? – Что он преданно служил Вам, госпожа, – как учили, уважительно, но без лебезения, говорит Айвэ, склоняясь с прижатой к груди ладонью. – И что гибель его была достойна этого служения. Митал щурится. Солнце сегодня немилосердно – если бы не тень, даже Айвэ в легкой тунике было бы нелегко, а она словно и не чувствует этой душной сладкой тяжести в своей стальной чешуе. – Да, достойна, – медленно кивает Защитница. – Его магия часто спасала моих верных. Но он полюбил деву из слуг Андруил и погиб, защищая её от гнева её госпожи. Скажи, ты знал об этом? Дыхание не сбивается ни на миг – Айвэ думает лишь, что мог догадаться и сам, потому что никогда наставники не соглашались рассказать о матери, сколько бы он не упрашивал. – Нет, госпожа. Она кивает одними ресницами, довольная выдержкой ученика, но смотрит всё также пристально и спрашивает вдруг не о родителях: – Как ты видишь своё будущее? – В служении Вам, госпожа, – без запинки, даже не мысля об ином, отвечает Айвэ. – Мне нравится такая уверенность, – Митал дергает уголком рта совсем нерадостно. – Но что станет с ней, если я буду откровенна? Я не разбрасываюсь своими подданными, но традиция велит делиться с родичами лучшим, и у меня нет выбора: я ищу дар для Гиланнайн, которая возвысилась благодаря покровительству Андруил. Мне нужен тот, кто будет служить Матери Тварей, как служил бы мне, и не опозорит моё имя перед нею. Если я скажу это, как ты ответишь? Только правду. Ты ведь знаешь, что я не только Защитница, но и Судия? У Айвэ расширяются зрачки. Миг он не знает, что сказать – так велика растерянность и непонимание, – но один лишь миг. Каждый из его сверстников здесь – меч и щит в руках их госпожи, ни у кого нет ни семьи, ни сомнений, ни своих желаний – кроме тех, что будут вложены Защитницей в их головы. – Благодарность за все, что госпожа сделала для меня, безмерна, – снова склоняется он выверенным, недрогнувшим движением. – Для меня будет честью служить так, как госпожа пожелает, и представлять Ваше имя перед Вашей сестрой. Решение твердо, ответ правдив, и всё же, Айвэ благодарен, что не сразу касание наставника заставляет его разогнуться – ему кажется, что спазм в горле растекается судорогой по всему телу, и цветочный жаркий дурман лишь пьянит разум, пустота которого абсолютна. – Хорошо, – кивает, отворачиваясь, Митал и погружает ладонь в воду. – Я приняла решение, Ниис. Но сейчас уйди и прикажи, чтобы никто не тревожил меня; я хочу побыть одна.***
Шум празднества оглушает. В огромном дворце, каждое крыло которого могло бы вместить несколько бойцовских школ, не найти и капли свободного пространства, чтобы побыть в тишине. Кругом шепотки, пьяный смех, крики, звуки поцелуев, песнопения, музыка и шелест шагов сложной танцевальной фигуры, и пахнет также, как и звучит – смесью специй, вина и жарких, распалённых вседозволенностью тел. Если бы Айвэ был один – он забился бы в самый дальний темный угол и сдох там, кажется, от головной боли, но он сопровождает Защитницу, и потому, расправив плечи и подняв ничего не видящий кроме рогатой короны взгляд, идет за ней шаг в шаг. На празднике они словно лишние. Господа в богатых нарядах с золотым шитьем, слуги – в туниках, зачастую прозрачных или слишком коротких, чтобы в них было удобно хотя бы тренироваться, и все они как один оборачиваются и оценивающе разглядывают новоприбывших гостей: пурпурная чешуя на платье Митал напоминает то ли драконью шкуру, то ли доспехи, и Айвэ, под стать Защитнице, тоже облачён в латный сильверит. Сквозь толпу они пробираются к хозяевам праздника. Из скрытой бархатом ложи выходят две женщины, у одной роскошные рыжие кудри и золотистый загар, другая… Другая – серебро с молоком, белоснежная кожа, почти прозрачные серые глаза, и пусть в тяжелых косах прячутся витые рога галлы, а в чертах лица спрятано что-то неуловимо-звериное, она прекраснее всего, что видел Айвэ в своей жизни. Он понимает, кто перед ним, с мгновенным промедлением, и сразу же падает на колено, опуская голову, потому что не может допустить, чтобы Митал пожалела о своем выборе. – Мои поздравления, Мать Галл, – даже в голосе Защитницы слышна благосклонная улыбка. – Сила чар, что ты нам показала, невероятна. Я рада приветствовать тебя как сестру в нашем круге избранных, и как сестру же рада одарить тебя. Это – один из лучших учеников моих бойцовских школ. – Вы только посмотрите, что за зрелище: Митал дарит раба, – хмыкает, приобняв за талию белоснежную деву, Андруил, шепчет, словно додумывает вслух. – Один из, не лучший... С непривычки Айвэ передёргивает в мыслях – никто из наставников никогда их так не называл, – но виду, конечно, не подаёт, ждёт недвижно, чутко прислушиваясь к разговору. – Увы, – Защитница улыбается всё так же непринуждённо, хотя голос её холодеет, – мой изначальный дар оприходовал мой муж. Не верьте ему, когда он начнёт доказывать, что сумел придумать сюрприз сам. – Верить Эльгарнану? Ты сегодня очаровательна, Митал, и шутишь очаровательно. Ладно, что там… – Андруил бесцеремонно подцепляет подбородок Айвэ пальцами, заставляет поднять голову, внимательно разглядывает. – Не красавец, жаль, хотя симпатичный. И в любви наверняка сущий неумёха…. твои рабы, Митал, такие скучные! – Мне достаточно для довольства знать, что из них получаются отличные воины. Если тебе так важна любовь – обратись к Силейз, она с радостью поделится кем-то из своих прислужниц. – Непременно, – улыбается Андруил и кладёт подбородок на плечо спутницы. – Смотри, сердце моё, у него чистое лицо. Если ты закончила свой узор, уже завтра можно будет опробовать. Как думаешь, какую краску использовать? Гиланнайн улыбается щекотно – губы Андруил касаются её чуть скругленного, как у оленихи, уха, – самым краем глаза косится на подарок. – Синий? – предполагает она рассеянно, думая явно о другом. – С его глазами будет неплохо смотреться. – Тебя волнует красота раба? – грудно смеётся Андруил, и во взгляде её, зеленом, как сердце чащи, вспыхивают золотые искры. – Полно, любовь моя, подумай лучше о том, как подчеркнуть принадлежность тебе. Мне кажется, серебро подойдет лучше всего. Не так ли? Андруил спускается губами по изгибу шеи, и хоть голос её, как патока, стекает по коже избранницы, смотрит она на Защитницу. – Да, пожалуй, – кивает спокойно Митал и уходит, как только заканчивается обмен любезностями.***
Гиланнайн предпочитает одиночество и лесную тишину. Её дворец растет из корней Арлатана, куполом ему служат равно витражи, оправленные в мрамор, и раскидистые кроны грабов и ясеней, по галереям и комнатам бродят вольные ветры, носятся птицы, которым эванурис всегда рада в своем обиталище, и их голоса да плеск фонтанов и ручьев слышны здесь много отчетливее, чем эльфийская речь. Не сказать, что уединение Гиланнайн отдает отшельничеством. У неё достает бесшумных внимательных слуг, предугадывающих желания хозяйки, крепких охотников, берегущих заповедную чащу вокруг её жилища, способных магов, благодаря которым по соседству цветут магнолии и каштаны, целебные источники бьют из-под земли, а вплавленные в камни дворца руны надежно хранят от любых опасностей. Айвэ не знает, зачем он нужен своей госпоже – пусть Гиланнайн более других любит облик галлы, с таким же изяществом она оборачивается и соколом, и тигрицей, и драконицей, чьи перья, шерсть и чешуя белы, как серебро её кос. Её хранит магия и сам лес, а Айвэ, пусть и продолжает упорно тренироваться, всего лишь обычный воин, и всё же… Все же, именно Айвэ неотступно следует за своей госпожой. Он стоит на страже, когда Гиланнайн гуляет в своих снах; и сопровождает в садах, когда госпожа играет обликами и творит великую магию; и на олене гонит следом добычу, давая животному отстать лишь на полкорпуса, когда Гиланнайн принимает приглашение Андруил поохотиться; и отпугивает в коридорах своим суровым видом слуг, когда эванурисы, устав от дел, уединяются в спальне. Гиланнайн прекрасна. Гиланнайн мудра. Гиланнайн милостива к своим подданным: выезжая изредка на празднества вслед за ней, Айвэ видит, как страдают слуги и рабы других господ, видит – и не может не сравнивать с тем, как Мать Галл улыбается игре мальчишек в траве или как прощает нерасторопность служанок. – Ты слишком добра к ним, – хмурится Андруил, глядя, как Гиланнайн без стеснения меняет платье, на которое пролито руками слуги вино, на другое такое же – но белоснежное. – Они не сотворили ничего страшного, – смеется серебристо, как ручеёк, что звенит во мху, Гиланнайн, оправляет складки одежд, комкает грязное платье, не глядя, бросает – знает, что Айвэ поймает обязательно. – Принеси другой кувшин и прислужи нам сегодня. Он кивает, беззвучно уходит, беззвучно возвращается, беззвучно подливает вино золотое, как блики лесных озёр, в кубки, беззвучно удаляется, когда после поцелуя Гиланнайн так и остаётся сидеть на коленях Андруил, глядя на неё влюбленными серебряными очами. Айвэ хорошо справляется со своей ролью тени: опора, защита и любимый дар одновременно. И валласлин серебряный, как его госпожа, носит с гордостью, как ни косились бы за пределами дворца другие рабы.***
После лесного рассеянного света и мшистой свежести тяжело возвращаться обратно на солнцепёк. Но Айвэ рад – оказывается, он скучал по апельсиновому цветению, клеткам золотых полей и простору, который тянется до самого горизонта. В деревушке кипит деловая суета – настал для земледельцев черёд платить дань за благословение их рощ. В телеги грузят корзины с плодами – янтарный сок виден сквозь полупрозрачные шкурки, – амфоры с вином и маслом, мешки, туго набитые зерном. Айвэ какое-то время кружится между эльфов, пытаясь разговорить, но они, пусть носят такие же путанные валласлины, только шугано отводят взгляды да мямлят, что им необходимо поскорее закончить с делами. Странно, конечно. Айвэ отходит в тень, гладит по бархатному носу своего оленя, чешет основания рогов – животное, перегревшееся на солнце, млеет под хозяйской рукой, – пока сам воин рассеянно думает, почему так нелюбезны с ним деревенские жители. И валласлины у них, если приглядеться, нанесены как-то небрежно, и дома, которые на первый взгляд кажутся такими же аккуратными, как дворцовые постройки, крыты на деле дешёвой черепицей, да и стены сложены не из камня, лишь замазаны поверх толстым слоем извести. Краем глаза Айвэ замечает любопытную детскую мордашку, высунувшуюся из-за угла. Девочка тут же отшатывается назад – или её оттаскивают, потому что слышен тонкий писк, – и Айвэ, окончательно запутавшись в догадках, подкрадывается к тупичку меж домами, заглядывает, в полутьме видит мальчишку – совсем юнца ему по грудь ростом, – который за спину отпихивает девочку. Кажется, они родственники – лица похожи, – но малышка выглядит напуганной… А старший хмурится почти зло, и видно, что свежий валласлин ещё кровоточит, когда через лоб его пролегает гневная складка. – Я чем-то обидел вас или напугал? – спрашивает тихо Айвэ, подступая ближе. – Не приближайся! – шипит мальчишка, ещё сильнее отпихивая сестру за спину, зажимает меж собой и стеной, и Айвэ понимает – это не злость руководит им, а страх. – И вообще убирайся из нашей деревни! Айвэ растерянно молчит, в паузу подмечая детали. Сбитые костяшки пальцев и обломанные, с запекшейся под ними грязью ногти мальчишки. Худобу его сестры – из-под мешковатого платья торчат костлявые коленки и ноги-прутики. То, как девочка заискивающе выглядывает из-за спины брата – и одновременно пугливо тупит взгляд. У Айвэ при себе ничего, кроме доспеха и клинков, нет, но он торопливо расстегивает наруч – с серебристым травлением и крохотной россыпью прозрачного кварца вдоль рисунка, – и кладет на землю, в пыль, где богатый дар смотрится неуместно и даже как-то жалко. И он понимает, что голос его звучит тоже жалко, когда подпихивает наруч вперед, просит купить еды – и уходит, не оборачиваясь, стараясь после как можно быстрее закончить с погрузкой и скомандовать обозу, чтобы возвращались домой.***
Сомнениями своими он делится со многими слугами, но почти все торопятся закончить разговор, те, кто равны ему по статусу, жмут плечами – мол, толку ли заботиться о каких-то замызганных невоспитанных эльфёнышах, – и только лишь кухарка, которую все кличут почему-то Старой, хотя живёт она не быстрее прочих, раздраженно шипит и называет его глупым мальчишкой. Айвэ согласен – ум никогда не был его сильной стороной, – хотя и зол на то, как обходится с ним собеседница, потому что ответы ему нужны, кажется, как воздух. Сомнение – это больно. Сомнение не даёт спокойно спать, от сомнений тяжелеет шаг, от сомнений он становится угрюм и задумчив настолько, что даже Гиланнайн замечает это. – Айвэ? – зовёт она однажды из беседки. Он торопится подойти как можно скорее – может, госпожа желает позвать менестрелей или чтобы ей подали обед, – но эванурис не торопится приказывать, когда слуга почтительно замирает у самого входа. Она возлежит на опутанной плющом скамье, на бедре её, очерченном струистой тканью, воркует горлица, у ног сидит, тыкаясь лбом под ладонь, пантера, которая, лишь скосив глаз на Айвэ, принимает за своего, такого же зверя на поводке хозяйки, и продолжает лизать хрупкие белоснежные пальцы. – Я волнуюсь, хорошо ли ты себя чувствуешь последнее время. Ты стал будто печальнее обычного. Голос госпожи не менее целебен, чем воды заповедной чащи. Айвэ мучительно стыдно, что он позволил себе расслабиться и дать ей увидеть то, что её расстроило. Облизывая губы, он пытается придумать, как бы отмолчаться, не потревожив ещё больше её покой, но Гиланнайн лишь улыбается кротко, к плечу склоняя голову. – Не бойся быть откровенным: у меня нет слуги преданнее тебя. Обмануть её доверие – невозможное, непотребное кощунство, от одной мысли о котором Айвэ чувствует себя грязным и недостойным. Он говорит – сначала сбивчиво и путаясь, потом уже спокойнее, рассказывает про деревню, напуганных детей, про все слухи, которые бродят по Арлатану, докатываясь даже до их лесного уединения. «Шу-шу, – шепчутся слуги на кухне. – Шу-шу. Слышала, Фен’Харел объединяет недовольных?» «Шу-шу, – доносится из погребов. – Шу-шу, мне рассказал брат, а ему друг, а ему… Представляешь, да, целая деревня взбунтовалась, Эльгарнан никого не пощадил…» «…а на северо-западе, говорят, земли, до которых никому нет дела…» «…я бы хотел. Свобода…» «Фен’Харел каждому рад, как послушать, да вот я трусиха…» «...Шу-шу, Фен’Харел…» «Собирают войска, против своих же!..» «Шу-шу… бунт... шу-шу». Гиланнайн слушает внимательно – и печаль ложится на её лицо, и тускнеет серебро взгляда. – Это как болезнь, – говорит она, с тоской качая головой, – это болезнь, что идет с запада. Наш народ заразился от быстроживущих, значит, уже и в этой деревне есть те, кого мучает хворь. Каждый справляется, как может, Эльгарнан ищет повод для битвы, мы с Андруил ищем лекарство, и я обещаю – все будет хорошо, Айвэ. Неужели, ты считаешь, мы не справимся? – Нет, госпожа, – надрывно шепчет Айвэ, – нет, как Вы могли… так подумать. Я верю Вам. Верю в Вас. – Я знаю, – улыбка её возвращает свет в беседку, по плющу трепещут серебристые блики магии, пантера довольно урчит, переворачиваясь на спину. – Я ценю это, Айвэ, ценю поддержку каждого элвен. Ты же знаешь – я тоже была обычным магом когда-то, и мне ведомо, как тяжело жить в страхе и трепете, и кровью обливается сердце моё, когда кто-то из сёстер и братьев моих слишком жесток со своими поддаными. Потому я могу обещать, что сделаю все возможное, чтобы мои верные не страдали. Всё будет хорошо. Айвэ, конечно же, верит своей госпоже.***
Скулу жжёт растительным ядом – Айвэ спускался по крутому холму, когда под шагами расползся дёрн, и покатился кубарем, не успев прикрыть лицо от хлесткого удара лозы, усаженной шипами. Это не повод не исполнить желание госпожи – он подбирает раненного сокола на руки, терпит, когда птица, поджимая переломанное крыло, клюёт его в грудь, и, увидев снизу более удобный путь, возвращается к Гиланнайн. Она уже сбросила обличье галлы, сразу протягивает руки – и ладони её кутаются аквамариновым сиянием, которое успокаивает сокола. На глазах Айвэ птица исцеляется, чары латают кость – и вот Гилланайн смеётся, давая соколу взлететь со своей протянутой ввысь руки. Айвэ тоже улыбается – и тут же дергано морщится: две глубоких ссадины распороли кожу от скулы до середины лба. Он стирает кровь, смотрит на ладонь – на красном видны крохотные серебристые капли краски, – и сжимает зубы, когда ловит на себе обеспокоенный взгляд эвануриса. – Простите, госпожа, – шепчет, глядя под ноги, и хрустко, через судорогу опускается на одно колено. – Я был недостаточно расторопен… Он мог лучше! Мог успеть сгруппироваться или даже не наступить на ненадежный участок тропы, но поторопился – и ошибся, как нельзя ошибаться воину, от реакции и ловкости которого зависит безопасность госпожи. А ещё – и это много хуже ошибки, – повреждён валласлин, что считается знаком неуважения, ведь покуситься на метку собственности – почти то же самое, что нарочно испортить имущество госпожи. Гиланнайн прекрасна, и должна быть окружена прекрасными вещами, а он словно какой-то бунтовщик… Во рту горько, ссадины жжёт – и мигом всё успокаивается, когда сияющая ладонь касается лица. – Ничего страшного, – улыбается Гиланнайн, и вслед её касанию исчезает боль от яда и стягиваются края ссадины, которая зарастает на глазах до конца… Почти до конца – эванурис оставляет тонкие белёсые шрамы, поглаживает их самыми кончиками пальцев. – Мне нравится, когда предмет хранит в себе свою историю. Если шрамы кажутся ей красивыми – пусть, Айвэ готов ввязаться в любую схватку и весь выйти исполосованным, лишь бы ещё раз ощутить это тепло магии и увидеть улыбку госпожи так близко. Он медлит долю секунды, решаясь – и, перехватив её ладонь, трепетно, благоговейно целует хрупкие пальцы, благодаря за всё. За исцеление, за веру, за свет. И пусть это непозволительно дерзко для такого, как он – Айвэ сразу пристыженно отводит взгляд в землю, опускает голову, готовясь принять наказание, – Гиланнайн смеётся колокольцем, прощая верному слуге и это, отняв ладонь, треплет по волосам, ласково и рассеянно одновременно. Айвэ знает – точно так же она гладит зверей, которые приходят к ней на поклон и за помощью. Но он задерживает дыхание и прикрывает глаза, запоминая момент, потому что ему вполне достаёт и такой малости.***
Затея не нравится Айвэ с самого начала. За Гиланнайн он готов драться в смертельном бою до последней капли крови, но выступать на арене, чтобы развлечь праздных зрителей, к тому же, не от имени своей госпожи, но от имени Андруил… Та зачем-то просит возлюбленную одолжить своего слугу – говорит, ей наскучили её охотники, хочется чего-то нового, – и отказать ей Гиланнайн не может, каким бы умоляющим взглядом не смотрел Айвэ. Она даже не замечает этого, когда, как заворожённая, обещает Андруил не задерживаться, бросает напоследок, перед тем, как распахнут ворота арены, что это всего лишь игра, ничего серьезного, желает победы – и уходит, чтобы наблюдать с высоты гостевых лож. Расслабленно держа клинок остриём в землю, Айвэ выходит на золотой песок. Вздрагивает – рёв толпы оглушает, после него в ушах долгую минуту звенит ватная мёртвая тишина. Вглядывается сквозь сияние песка, кто идет с другой стороны – и не может остаться бесстрастным, какие бы требования в безупречности сам себе не выставлял. На лице его соперника – валласлин Митал. А под татуировкой – изменившийся с возрастом, но всё ещё друг. – Да восславит этот бой Защитницу, что убережёт меня, – говорит Тамлен. – Да восславит этот бой Охотницу, что направит руку мою, – эхом отвечает Айвэ, и не успевает ни спросить, ни сказать ничего – сталь скрежещет о сталь, когда они скрещивают мечи и отскакивают друг от друга, прощупав первой парой ударов почву. Айвэ никогда не было интересно, что сказал наставник Ниис о других претендентах. Он знает свои сильные стороны – выносливость и защита, – и пользуется ими, завлекая Тамлена на себя, едва отбивая его сильные удары, но не пропуская ни одного, даже самого коварного, должного исподтишка клюнуть в бок. Дерутся они без доспехов – так зрелищнее. Песок взрывается под шагами, вскоре вся арена будто вспахана – они кружат, почти равные друг другу, воспитанные одним мастером, знающие с детства взаимные уловки и хитрости. Тамлен быстр, Айвэ – ловок, Тамлен нападает стремительной чередой атак и отскакивает, вырывая себе миг передышки, Айвэ выдерживает удары – и контратакует всего одним выпадом, зато просчитанным и точным. На первый раз не выходит. На второй Тамлена спасает занятая позиция: солнце не бьет ему в глаза. На третий раз Айвэ подцепляет эфес остриём клинка, поворачивает ладонь – и меч соперника отлетает на несколько шагов в сторону, а сам Тамлен от толчка в грудь падает на песок, и сталь трепещет у его горла, ожидая решения хозяйки оружия. Потому что и сам меч, и Айвэ – лишь инструмент Гиланнайн, а она доверяет Андруил больше, чем себе. Айвэ оборачивается, смотрит в глаза Охотницы: одной рукой та обвивает стан возлюбленной, прижимая к себе, другую вытягивает вперед, собираясь огласить решение. «Это ритуал, – напоминает себе Айвэ. – Игра. Все будет хорошо. Госпоже претит жестокость, она обещала, что будет заботиться о простых эльфах, что все будет…» Думает Андруил два удара сердца, а потом поворачивает ладонь мякотью вниз и опускает руку. Убить. Тамлен сглатывает – Айвэ не надо видеть, чтобы чувствовать дрожь клинка, прижатого к горлу. Он должен обернуться и прикончить его одним милосердным ударом, но он медлит, до рези в глазах вглядываясь в свою госпожу, в её задумчивое лицо и слабую улыбку, которая скользит по губам, когда Андруил склоняется к её уху и что-то шепчет. Надежда – как эта улыбка; миг света – затем и её рука падает вниз. Гиланнайн всегда поступает так, как советует ей Андруил. Айвэ всегда делает так, как приказывает его госпожа… Всегда. До этого момента. Он роняет клинок под ноги, так и не обернувшись на друга, и смотрит, смотрит, сглатывая горечь комом, как ухмыляется Андруил, как равнодушно отворачивается Гиланнайн, обнимая свою возлюбленную, как сотни лиц на трибунах перекашивает презрением и гневом на его ослушание. Краем глаза замечает рисунок теней под ногами – Тамлен подхватывает меч. Что ж, так, пожалуй, будет даже лучше: друг победит во имя Митал, а он умрёт, избавив Андруил от удовольствия стянуть с него шкуру, как поступает Охотница с самыми неугодными рабами. Айвэ ждёт удара, как избавления, ждёт гордо, отведя взгляд от теней и не считая секунд, но тем не менее, проходит одна, вторая, третья… И Тамлен, опустившись на колено, вгоняет меч в песок прямо за его спиной, признавая своё поражение. Трибуны рукоплещут, распорядитель объявляет проигрыш стороны Митал, крики и вопли смешиваются единой волной, которая прибоем гудит в раскалённых от боли висках. Андруил улыбается, принимая поздравления. Но Айвэ чувствует её взгляд на себе, и взгляд этот полон чистой, божественной ярости.***
Едва опускается решётка арены и голоса толпы приветствуют следующих поединщиков, к Айвэ подступают двое эльфов с узорами Андруил на лице. Он не сопротивляется ни жестом, когда выворачивают руки за спину и волокут, едва позволяя переставлять ноги, по коридорам в глубину галерей под амфитеатром. Наверное, швырнут куда-нибудь в карцер до лучших времен – на это Айвэ почти надеется, – но судьба немилосердна. Эванурисы уже здесь. Андруил обнимает Гиланнайн, та зябко ёжится, будто ей не хватает жара от тела возлюбленной, вздрагивает, едва ловит взгляд Айвэ на себе. – Ты ослушался меня, – шепчет Мать Галл, и впервые её голос – чистая сталь без капли серебра. Айвэ кажется, что металл этот пронзает его сердце, и он почти готов упасть на колени, чтобы вымолить прощение, но… – Я тебе верила, – говорит Гиланнайн, и что-то внутри трескается больно и необратимо, потому что все её слова, вся её печаль по другим эльфам в подчинении эванурисов, все её обещания – всё было ложью. Она так же, как другие, улыбается с высоты лож, пока её слуги льют кровь на бесплодный песок. – Я тоже верил, – отводя взгляд, шепчет Айвэ. Андруил дёргается, занося ладонь для удара: – Рабу говорить не позволяли. Пощёчина звенит в ушах. Губы лопаются, во рту моментально скапливается кровь, голова Айвэ мотается, как на шарнире – он даже не вздрагивает, безразлично принимает удар, безразлично смотрит, как Гиланнайн, прижимаясь к Андруил, уходит. Он надеется – может, если она обернётся, в серебряных её глазах промелькнёт печаль, – но всё напрасно. Кровь капает с подбородка на грудь, пока его волокут в нижние камеры. Айвэ мелко сглатывает соленую горечь. Единственное, о чём он жалеет – что его проступок ославит Митал, потому что память элвен вечна, как их империя, и теперь каждый может сказать: вот он, воспитанник из-под крыла Защитницы, тот, кто не сдержал клятвы своего служения.***
Голова трещит, короста на губах трескается каждый раз, когда Айвэ пытается вздохнуть глубже. Его бросают в дальнюю камеру и забывают, в темноте и тишине не ясно, как много прошло времени – он не может ни спать, ни дремать, просто сидит у решётки, пялясь на стену, и пустота в мыслях цветёт пурпуром и тоской. Когда он слышит шорох шагов, то скорее радуется – поскорее бы всё закончилось, – и даже не так уже удивляется от усталости, когда понимает, что это не палач Андруил, но Тамлен. – Это хорошо, что ты пришёл, – говорит торопливо, глотая опять потекшую кровь, Айвэ. – Если меня прикончишь ты, я не буду мучиться. И госпожу Митал никто не обвинит в том, что она одарила Мать Галл отступником… – Да заткнись ты, – шипит Тамлен, ощупывая решётку и цепляя на запечатанный руной замок тонкую цепочку. – И отойди подальше. Сталь решётки корёжит и разносит в клочья, чудом не задев эльфов, которые сворачиваются клубком каждый в своём углу – но при этом магия совершенно беззвучна, как и шаги беглецов. Тамлен прикладывает палец к губам – не время, – хватает друга за локоть и тащит за собой коридорами и лестницами, чем дальше – тем выше. Айвэ не задаёт вопросов, только наблюдает, как Тамлен сщёлкивает с пальцев гаснущие по одному зачарованные кольца – и понимает всё сам. Ни один даже самый талантливый маг не организует побег из тюрьмы Андруил, а значит это лишь одно: кто-то дал Тамлену карту, артефакты и шанс вытащить друга из-под ножа палача. Кто-то, по могуществу равный, если не превосходящий Андруил. Кто-то – ещё один эванурис. – Митал или Фен’Харел? – спрашивает Айвэ, когда они выбираются через сливной сток, разнесённый последним кольцом, на улицу. Тамлен долго молчит, пока ведёт его к перелеску неподалеку, отвязывает поводья двух оленей – не таких приметных, рыже-бурых, зато южной породы, самых выносливых, – и только когда залезает в седло, открывает рот: – Защитница, – хмыкает он и трогает сразу в галоп, едва Айвэ запрыгивает на своего оленя. Они скачут по ночным пустынным дорогам, пока полная луна не докатывается через весь небосвод до горизонта, и только тогда уставшим животным позволяют перейти на рысь, а Тамлен начинает рассказ: про бунты, шемлен, болезнь старения, войну меж эванурисами, про поход Андруил к бездне, про её растущее сумасшествие, которое оборачивается жестокостью даже для самых верных её подданных. – Снятая кожа – это ещё ничего, – хмурится Тамлен, пятками подгоняя оленя не терять темп. – Она творит страшные вещи. Госпожа Митал давно ищет повода вызвать её на поединок лично, но сегодня – последняя капля. Андруил до этого хорошо скрывала свои дела, но она выставила на бой тебя, потому что всех других своих бойцов уже пустила в расход в гневе. Айвэ кажется, он спал последние годы, пока весь мир торопился жить. Теперь он просыпается. Теперь он дышит – полной грудью, и запах апельсиновых цветов, теплой земли и ветра кажется едва ли не таким же сладким, как в детстве, когда они с Тамленом лазили на запретные крыши школы и разглядывали издалека кроны Арлатана. Уже в сумерках они останавливают оленей на развилке дороги. – Я так понимаю, вернуться к госпоже Митал я уже не смогу? – Увы, – вздыхает Тамлен и отстегивает от своего седла ножны с клинками – ровно по размеру айвовской руки. – Хотя, такие бы нам пригодились. Но тогда уже Мать Тварей предъявит обвинение в краже, затянется суд, и… – он машет безнадежно рукой, обрывая долгий рассказ. – В общем, у тебя в подсумках провизии немного, самое необходимое в дороге и золото. Скачи на запад, через пять дней пути будешь почти в безопасности. Там шемлен, конечно, странный они народец – но все лучше, чем прежняя компания… Айвэ принимает мечи, перестёгивает их к седлу, чтобы легко было дотянуться до рукояти оружия даже в галопе – и, задумавшись, качает головой. – Я не могу просто сбежать. То, о чём ты говоришь, – он вздыхает, пытаясь подобрать слово, и находит лишь одно, – кошмарно. Если мне нельзя вернуться к Защитнице, то, думаю, стоит попытать второй способ… – Ты уверен? – спрашивает неожиданно серьёзно Тамлен. Айвэ морщится и трёт переносицу. Уверен ли он… Нет. Ни в чём больше – и, кажется, никогда уже не сможет, стоит вспомнить прощание с Гиланнайн, у него все ещё болезненно ноет за грудиной, но… Но он вспоминает Старую с кухни, которая звала его дурачком. Улыбку мастер Нииса, который верил, что ученики его станут достойными воинами и защитниками. Мальчишку, который защищал сестру от латного воина, и все слухи, и собственные сомнения, и смутную жажду сделать хоть что-нибудь, чтобы боли в этом мире стало меньше, и собственную вину за глупость, обманутые надежды и натворённые ошибки. – Да, – кивает он. – Уверен. Если единственная эванурис, которой я готов довериться, меня не примет – что ж, значит одному клятвопреступнику найдется место у другого. Найти бы ещё, где прячется Фен’Харел… – С этим тебе повезло, – хмыкает Тамлен, перехватывая повод. – Я знаю дорогу, до него через элювиан гораздо ближе, чем до безопасных земель. Айвэ вздыхает ошарашено – ты? – и Тамлен, уже развернув оленя, только жмёт плечами. – Не то что бы я, – смеётся он, не оглядываясь. – Скорее, госпожа Митал отчего-то предсказала, что ты выберешь такой исход. Прибавь шагу, надо поторопиться!***
Айвэ больше не носит валласлин – на его лице только белые нитки шрамов, которые напоминают ему о собственной нерасторопности и обманутой вере. И ещё – о клятве больше не допустить этих ошибок, потому что теперь, когда с ним бьются такие же братья и сестры, бежавшие от эванурисов, ему есть, что терять. И что защищать – думает он, глядя на новых друзей, на выросших мальчишек, на магессу, что всегда сопровождает Фен’Харела, меняя черные перья на такую же чешую, – тоже есть.