Критика с подвохом

После трехчасового прослушивания новых стихов друга, Евгений смог выдавить лишь: – Все есть в твоём творчестве, Владимир, да не хватает чего-то горячего, за душу, знаешь ли, берущего. – Не понимаю,– с поддельным удивлением возразил парень. В его глазах отразились объяснимые обоим эмоции. Онегин всегда любил говорить загадками, но, на самом то деле, никогда не пытался скрыть своих чувств к Ленскому. Уж больно ему нравились детская наивность и скромность младшего. Евгений же, с годами, осознал, что добиться большего можно только самыми коварными способами. Парень часто подмечал, что следовать нужно за сильными, а за содеянное никогда не раскаиваться. Ленский, в свою очередь, утверждал, что чужими методами пользоваться не будет, а великим станет благодаря себе и своим писанинкам в старой тетрадочке. Да и мечта у него есть, не как у всех этих, на деньги и желание люда ориентированных. Владимир понимал, что друг над ним частенько потешается, жизни учить пытается, но вперемешку с издевками и словечками колкими. Но что поделать, всегда он был убедителен и недурно в том, о чем говорил, разборчив. Лицо Евгения прячется за дымом из курительной трубки, то и дело заставляет Ленского посильнее в чёткие черты темноволосого вглядываться. Разгульный, все видевший да слышавший критик, отлично вписывается под колорит приглушенно-зелёной комнаты. Только тонкий солнечный луч освещает угол гостиной с портретами родителей хозяина. Евгений часто приходил к Ленскому в гости и бесцеремонно, словно у себя дома, расхаживал по комнатам, комментируя все найденные предметы роскоши. То старинный сервиз, оставленный в серванте для особых случаев, то медали отца, то монеты, датированные шестнадцатым веком – ничего не оставалось без внимания Онегина. Но приходил он, конечно, не за этим. Нравилось ему общество молодого поэта, его рассказы о детстве и времени обучения в лицее особенно смешили и приводили в восторг. Столько самонадеянности и упорства он не видел еще ни в одном знакомом ему человеке, лишь Владимир выделялся в водовороте друзей Онегина. Для Евгения он был как таковой отдушиной, ярким пятном, не испачканным свирепостью жизни и людей, жаждущих только наживы. Было и еще кое-что, являющееся неким магнитом для Евгения, – лицо Ленского, всегда такое радостное. Глаза, наполненные восторгом, растягивающиеся в улыбке или удивлении пухлые губы – все манило безалаберного Онегина. То же самое можно сказать о Владимире. Ему нравилось слушать рассуждения старшего о тяготах взрослой жизни, смотреть на то, как быстро сменяются его эмоции: от гнева до смирения и обратно. Но всегда он делал это, с незаметной для глаз окружающих, опаской, будто побаивался что-то не так сказать или сделать. Онегин для него был кем-то, вроде учителя, наставника, того, перед кем испытываешь небывалый страх, но быстро таешь от нежного тона или прикосновения, как мороженое в летний день. Кто и как влиял на каждого из них понять сложно, но одно мы знаем точно: тепло всегда согревает холод, а огонь всегда топит лед – тут уж точно не наоборот, все давно доказано наукой. Именно такие отношения связывали двух парней из высокого общества, платонические, но иногда перетекающие в самые, что ни на есть, бурные и тактильные. Онегин, бывало, случайно намеки какие-то делал, а иногда, без всякого благородства и завуалированности, сигналы различные подавал. Но Ленский его намерения всегда понимал и нередко подыгрывал. Специально, скорее всего. После долгой паузы раздумий, Владимир, стоявший со стихосодержащей тетрадкой, наконец, ожил. – Чего-то погорячее, говоришь, не хватает? – с играючей ухмылкой спросил Ленский, попутно сбрасывая с себя коричневый камзол, оставаясь в тонкой рубашке – Ну это легко исправить. По лицу Онегина было понятно, что он такой дерзости и смены сущности не ожидал, уж больно привык к смиренному и хорошо свыкающемуся с критикой другу, но виду не подал, лишь искривился в полуулыбке, отодвинул докуренную трубку и поправил рукав. – Раз уж настаиваешь. В мгновение Владимир оказывается на коленях Евгения, а его руки-на плечах, двигаясь массирующими движениями ближе к груди, от чего второй явно ерзает и ухмыляется. Младший скользит подушечкой тонкого пальца по чувствительной шее, очерчивая выступающие от напряжения вены и вызывая сотни непроизвольных мурашек, что поднимают волосы на затылке. Такое лёгкое касание заставило напрячься, но через секунду расслабиться, остаться в той же невозмутимой позе с закинутыми ногами на крошечную подставку, по цвету схожую с креслом. Однозначно играет его самоуверенностью, позволяет больше, чем обычно, дает почувствовать себя взрослым и сильным. Ленский так близко, что обжигает своим дыханием нежную кожу и, слегка касаясь, с опасением своей детской поспешности и наивности, прислоняется горячими и пересохшими от страха, губами к шее Евгения, ведя линию робких поцелуев до самой груди, где начинается накрахмаленный воротник белой рубашки, вызывая сдавленный выдох и поглаживание крепкой ладонью по узкой спине. Улыбается и расстегивает тугие крошечные пуговицы, оголяя острые ключицы и бледный торс с выступающими рёбрами, проводя по ним пальцами, словно по клавишам рояля. Перед глазами Владимира лишь томное лицо Онегина с прикрытыми глазами и растрепанными чёрными прядями и его обнаженное тело, которое так и манит оставить на себе укус или слегка видный засос. Но ему чертовски страшно позволить себе эту отчаянность, разум стал преобладать над желанием, а глаза младшего вопросительно впиваются в чёрные, бегающие из стороны в сторону, зрачки. Евгений улыбается и слегка кивает, поглаживая Владимира по щеке, останавливаясь на узком подбородке, как бы разрешая делать все, что захочется, ведь тут уже и вовсе не должно быть никакого стеснения. У Ленского в голове все путается в клубок азарта, разгоревшиеся чувства заполняют его полностью, без остатка. Губы скользят с груди, задевая маленькие соски, заставляя их быстро скукожиться и превратиться в бусинки, до пупка. Оставляет пару ярко - розовых пятен, становящихся багровыми. Он поглощен Онегиным, который непроизвольно подергивается, подставляется, сжимает и оттягивает назад русые пряди Владимира одной рукой, а другой продолжает гладить его спину. Но уже под рубашкой. Нащупывая тонкие позвонки и накрывая ладонью узкие плечи, от чего тот выгибается и рвано выдыхает. Ленский не спешит, робеет, медленно вырисовывая пальцами узоры на чёрных брюках Евгения, не торопится расстегнуть молнию, которая больно впивается в увеличивающийся член. Пальцы Онегина сильно сжимают его ребра, оставляют отпечатки на коже. Владимир ерзает на его коленях и трётся пахом, закусывая тонкую нижнюю губу. Он все еще полностью одет, жар кожи прожигает мятую рубашку, а в животе завязывается ноющий узел, так сильно давящий, что хочется сжать колени или наконец дать себе волю насадиться на твёрдый член. От одних мыслей девственные дырочки Ленского начинают сочиться и пульсировать с бешеной силой. Его возбуждение на пределе, лицо раскраснелось от смущения, а на лбу и щеках выступили капли горячего пота. Дрожащими руками пытается расстегнуть чужие брюки, соскальзывая и ерзая все сильнее. Евгения чертовски забавит такая картина, которую он мог представить только в своих развратных фантазиях, но, чтобы дать младшему передохнуть, вмешивается тихим шёпотом в его переломаное сознание. – Лучше я сам, – протягивает Онегин, не отрывая взгляда от кивающего Владимира. Быстрым движением расстегивает пуговицы брюк и стягивает до колен, слегка приподнимаясь. Целует Ленского в запястье, чтоб привести в чувства, но получает только вздрагивание и лёгкое облизывает верхней губы. Евгению смешно наблюдать за сгорающим от желания другом, который наконец хочет почувствовать то, о чем пишут в книгах и, тихо перешептываясь, говорят люди. Теперь его очередь вести игру, когда он видит все чувства Владимира и знает куда надавить, чтоб услышать протяжный стон. Руки Онегина скользят по влажной груди младшего, играя с возбужденными сосками, одно прикосновение к которым вызывает сдавленный вздох. Опускаются на влажную от естественной смазки ширинку, нащупывая до ужаса твёрдый член, которому чертовски тесно в черных брюках. Касается округлых ягодиц, слегка сжимая их, пододвигает Ленского поудобнее. Его тело горит, жаждет прикосновений, а руки тянутся к своему половому органу, что сразу замечает Евгений. – Чщщ, убери, – по-доброму шипит он, попутно расстегивая первую пуговицу на его ширинке. Глаза Владимира следят за руками Онегина с искренним удивлением, а чуть успокоившееся давление внизу живота, увеличивается с новой силой. Его буквально трясёт от осознания предстоящего. То ли от невыносимого желания, то ли от страха. Он и не догадывался, что необдуманное решение обретёт такие обороты. Мысли снова путаются, как только последняя пуговица оказывается вне петли, а ладонь Евгения накрывает его член. У Ленского земля из-под ног уходит, глаза расширяются и застывают от неожиданности, он тихо вздыхает и до боли закусывает губу. Напряжение между ними растет с неимоверной силой, но рука Онегина продолжают медленно двигаться по всей длине, иногда задевая сочащуюся головку. Для младшего это похоже на испытание, он вдыхает и выдыхает все сдавленней, быстро сжимает мышцы живота и постанывает сквозь стиснутые зубы. От каждого движения рук Евгения становится все податливей и до боли обхватывает подушку кресла. Ему хватило бы нескольких прикосновений, чтобы, наконец, кончить и избавить себя от этого ноющего и сладко давящего чувства в паху, от которого хочется сильнее вжиматься в его руку и шептать имя вперемешку со стоном. Владимиру невероятно хочется почувствовать его внутри, полностью ощутить его теплоту и мощь. Он тянется за поцелуем, слегка касается скулы, подбородка и вымученно просит о большем, на что Онегин кивает и запускает руку глубже, стягивая с него брюки. Владимир помогает, тает от прикосновений, двигается по направлению пальцев Евгения, которые уже с осторожностью проникли в анус, растягивая и подготавливая. У младшего искры из глаз летят от пронизывающей боли, через время сменяющейся наслаждением. Он все активнее стонет, бегает руками по обнаженному торсу Онегина, чуть касается его напряжённого члена и закатывает глаза от очередного проникновения. Евгений вздыхает, приподнимает Владимира для удобства, приставляя член к растянутому отверстию и, поддерживая руками, опускает. Ленский вскрикивает, но не двигается, прижимается к Онегину все ближе, запускает руки в его волосы и пытается хоть как-то привыкнуть к новому ощущению. Евгений сгорает от нетерпения, но ждёт, боится сделать ему больно, нежно гладит по спине и целует в лоб с налипшими русыми прядями. Видит молящие глаза перед собой, на которых выступили крошечные слезы. Как только Владимир чуть расслабляется и начинает двигать тазом, у Онегина взрывается что-то внутри. Терпение уже на исходе, а член больно пульсирует, жаждет разрядки. Ленский держит его за руку и плавно опускается, потом поднимается, прикрывая глаза и издавая едва слышные стоны. Все еще привыкает. Онегин кладёт руки на его бедра, уверенно нажимая, от чего младший дышит более сбито, давит на грудную клетку Евгения. Ему становится до ужаса приятно от новых ощущений, касается своего члена и протяжно стонет. У Онегина вмиг исчезает всякая рассудительность, все путается, рушится и вспыхивает, что заставляет его руки надавливать на бедра младшего с новой силой. Он поднимает и резко опускает его, наполняет комнату громкими стонами, смешавшимися с вскриками. Все вокруг расплывается, остаётся только тело Ленского, ритмично скачущее на нем и чувство, сжимающееся внизу и предвещающее скорый конец. Владимир без всякого стеснения хаотично бродит губами по лицу и телу Евгения, истошно кричит и запрокидывает голову, когда из него полностью вытаскивают и вставляют член до самого конца. Он полностью потерял рассудок, растворился в своем взрослом бездельнике, забылся, но ему это до ужаса сильно нравится. От очередного сильного толчка его тело содрогается в приятных конвульсиях, руки впиваются в плечи Онегина, спина выгибается до хруста позвоночника. Изо рта вырывается громкий стон, а из члена струёй вылетает белая вязкая жидкость, пачка мягкую ткань кресла. Из-за сжавшегося ануса Владимира член Евгения сильно пульсирует и изливается, наполняя его. Онегин прижимает к себе обмякшее тело друга, нежно целует в губы и видит благодарные глаза и лёгкую улыбку. В висках стучит, а рой эмоций переполняет обоих. Это было незабываемо и до одури приятно. Неплохое завершение литературного вечера. Как тебе такая критика, Владимир?