Сарок

      «Рожалась ты тяжело, — рассказывала как-то Мейвинь. — Отец в тот день увел гурт к реке Чамын, к той части, что не покрылась ледяным панцирем, а я осталась на стоянке в Голой долине дошивать сумы. Посмотреть на наледь под стоянкой ты решила на утренней заре и промучила меня весь день, как норовистый жеребёнок, пока Айтуган к вечеру не пришел с охапкой белых сарокочков. Словно почуяв отца, взяла и явилась в мир. Как увидели тебя, беловолосую, сероглазую, так и решили дать тебе имя Сарок — «лунное копытце».       Сарок помнила, чем пахли эти воспоминания. Слова Мейвинь были пропитаны густым запахом бараньего мяса, который они варили в котелке, и дымом от жженой пахучей травы, чью золу после мешали с топленым салом. И если марь или стрелина, росшие на полях, пахли приятно и свежо, то запах черного мыла щипал и ел глаза. Но это был запах детских воспоминаний, а потому казался особенным.       Амьясцы взрослеют быстро. В свои одиннадцать Сарок ощущала себя достаточно зрелой, чтобы смотреть на прошедшие годы с легкой надменностью. Потому сейчас, подгоняя прутом гнедого любимца Дюнала, она скакала вперед, чувствуя себя взрослой и свободной. Иногда сквозь ветер до нее доносились окрики отца и матери, напоминающие не убегать далеко.       Их семья вместе с гуртом держала путь на запад, вдоль реки Чамын.       Чем дальше они шли, тем больше река переставала петлять, всё чаще разбиваясь на протоки. Идти по широкому каменистому простору стало легче. Глядя на мерцающую поверхность Чамын, маленькой и неглубокой, трудно было поверить, что она являлась главной путеводной нитью, по которой амьяс-дурулы раз в год собирались в Длинный Путь и тысячными караванами шли до Подорлика на праздник Марк-Ма.       Длинный Путь — ежегодный ход степных кочевников.       Сарок любила Путь. Это была возможность увидеть других амьясцев, послушать рассказы стариков, поиграть с детьми. Во время кочевания амьяс-дурулы уже начинали праздновать Марк-Ма, жечь костры на привалах, танцевать и торговать между семьями скотиной. Ни в одно другое время года в Амьясе не встретишь такого собрания кочевников, как в недели Пути.       Сарок невольно подгоняла Дюнала. Ей хотелось побыстрее оказаться на месте, но умом она понимала, что мать и отец не ускорят ход гурта. Высоко стоящее солнце и сухая погода были не на её стороне, наоборот, предательски занижали скорость.       — Сарок! — окликнула Мейвинь.       Та послушно подвела Дюнала к караковой кобыле матери. Мейвинь нагнулась и пригладила её выбившиеся из-под шапки волосы, белые, как у неё самой.       — Голодная?       Сарок не чувствовала голода, но согласно кивнула, зная, что получит лакомство. Розовая материнская рука юркнула в кожаный мешок на поясе и протянула шарик из теста — Сарок тут же положила его в рот. Тесто было тугим и не поддавалось зубам, но по-доброму делилось сладким привкусом мёда.       К ним подошел Айтуган на вороном жеребце. Кобылка глухо заржала на присутствие другого коня, но Мейвинь тут же строго цокнула на неё.       — Скоро доберемся до Пути, — оповестил Айтуган с улыбкой.       — Когда? — нетерпеливо приподнялась на седле Сарок.       — Уже скоро, стригунок.       — Скоро… — уныло протянула Сарок, но отцовская рука тепло потрепала за плечо.       Она подняла на него глаза и почувствовала, как отступает негодование. Отец был невысоким, но крепким, с серой, как галечник, кожей и длинной смоляной косой до пояса. Мейвинь всегда говорила, что отец в молодости считался одним из самых красивых амьясцев в их крае. Сарок верила этим словам, потому что даже сейчас, несмотря на проступающие морщины на лице, от внешности Айтугана захватывало дух — особенно от черных глаз, густо подведенных сажей. Сарок гордилась тем, что унаследовала отцовский цвет кожи, ведь это делало её похожей на него.       — Не торопи солнце, дочка, — сказал Айтуган. — Всему своё время.

***

      Ближе к вечеру они разбили стоянку.       Пока Айтуган ставил сансу, их маленькое войлочное жилище, а Мейвинь разводила костер из сухого помета, Сарок проверяла стадо, которое ушло пастись к реке.       — Знаешь, Дюнал, — задумчиво говорила Сарок. — Думаю, в этом году мы точно сможем поучаствовать в загоне быка на Марк-Ма. В этот раз маме меня не переубедить. Вот отец говорил, что загнал своего первого быка в десять лет.       Дюнал послушно поворачивал в её сторону уши, за что получал приятное почесывание загривка.       Когда Сарок убедилась, что с табуном всё в порядке и лошади на месте, то повернула было Дюнала к стоянке, как вдруг заметила вдалеке едва различимые движущиеся точки. Она прищурилась, внимательно вглядываясь сквозь вечернюю дымку, а затем натянула поводья и с широкой улыбкой поскакала к родителям.       — Мам, пап! — крикнула она. — Там ещё амьяс-дурулы!       Айтуган выпрямился и повернул голову в сторону, куда указывала Сарок. Он присмотрелся, а потом достал из-за пазухи костной рожок и звучно протрубил в него. Гул прошелся по степи гортанной трелью. Со стороны гостей раздалась ответная мелодия, и Айтуган дал знак жене, чтобы ставила воду кипятиться.       Дюнал загарцевал на месте, чувствуя заразительное нетерпение завозившейся на спине подруги.       Айтуган хитро посмотрел на Сарок и кивнул головой. Та радостно взвизгнула, повернула коня и пустилась навстречу гостям. От лошадиного топота ввысь взметнулась стайка затаившихся в траве стрепетов, и Сарок заливисто рассмеялась. Вот оно! Первые семьи амьясцев, а это значит, что Путь совсем близко!       Сарок обогнула овечью отару и, сбавив ход, приблизилась к амьясцам: один был верхом на лошади и курил, а второй правил кибитку и просто жевал табак.       — Барко-анэ! — помахала Сарок.       — Барко-аан! — поприветствовал её первый. — Малютка, это там твоя стоянка? Пригласишь путников к огню?       Сарок оглядела их кибитку и с важностью кивнула.       — А сколько вас?       — Трое: я, мой старший брат и наша мать.       Сарок пристроила Дюнала рядом с чужой лошадью, с любопытством рассматривая амьясца: укутанный в мех степного волка, с клыкастой мордой на голове, накинутой, как капюшон, он и сам выглядел, как волк. Серокожий, плотный в теле, с пожелтевшей улыбкой — сам как степной волк, но не тот, что злой и душит овец, а тот, что старый и спокойный. На щеке у него бугрилась рваная зазубрина шрама, которая могла бы испугать, если бы не добродушные черные глаза, подведенные углем.       Амьясца звали Кобчик, а его глухонемого брата — Мачи. Им обоим было глубоко за четвертый десяток лет, они везли мать, Есиху, на Марк-Ма, возможно, последнюю в её жизни.       Небо совсем потемнело и замерцало россыпью звезд. Яркий огонь костра манил к себе, как мотыльков. Когда они подошли к стоянке, Айтуган уже ожидал их. Кобчик слез с лошади и поздоровался с хозяином уважительным пожатием за локоть.       Сарок помогла Мачи согнать овец в самодельную ограду, чтобы те не разбежались ночью, пока Айтуган и Кобчик ставили кибитку и разгружали вьючных лошадей. К моменту, как с делами было покончено и все собрались у огня, Мейвинь уже сварила ужин. Она разлила по мискам жирный наваристый бульон на бараньей кости, которой их угостили амьясцы, и раздала всем посоленные сухари.       Сарок сидела между отцом и Кобчиком, с интересом слушая их разговор, уткнувшись лицом в миску. Вместе с этим она украдкой разглядывала грубое, морщинистое, как кора, лицо старухи Есихи, которую кормил Мачи. Левый глаз у неё был затянут бельмом, однако другой глаз, правый, затаившийся между бороздами морщин, смотрел зорко, поблескивая пламенем костра. Несколько раз Сарок ловила на себе её взгляд, но заговорить со старой женщиной робела.       Кобчик пихнул Сарок в плечо, указывая ложкой на старуху.       — Не бойся, у неё уже все зубы превратились в труху, не укусит тебя, — и хрипло рассмеялся на замешательство Сарок. Он выловил из своей тарелки баранью косточку и переложил в её миску. — На, малютка, это часть бараньей лытки. В ней самая вкуснятина, жирный костный мозг, пробуй. — Кобчик обернулся к Айтугану. — Как дочку твою увидел, сразу понял, кто вы — беловолосых амьясок видишь в степи не часто. Много о вас слышал, но не думал, что когда-нибудь вот так встречу. Как звать матушку, скажи ещё раз, белоликая красавица?       Мать подняла на него раскосые серебряные глаза.       — Мейвинь, — произнесла она.       — Мей-винь, — повторил Кобчик. — Северная красота снежных гор, хрупкая и чистая китакезийка. Далеко ты забралась. Что же заставило тебя обменять снег на степные луга, а ваших беловолосых красавцев на чумного грязного кочевника? Не тяжело такой нежной женщине в суровых просторах далеко от дома?       Мейвинь отставила миску и спокойно посмотрела на него.       — Вспоминая родной китобойный промысел в Малом проливе и жар кузнечных мехов на материнской кузне, ловлю себя на мысли, что кочевая жизнь амьясца для простой китакезийки — тот ещё отдых.       Кобчик моргнул, а затем раскатисто расхохотался, хлопая себя ладонью по колену.       — Хорошая у тебя жена, Айтуган, умная и красивая!       Айтуган кивнул, не сводя любящего взгляда с Мейвинь.       — У славного охотника тетиву жена с волос плетет, — улыбнулся он древней амьясцкой присказкой и посмотрел на Сарок. — …А дочь наконечник точит, верно, стригунок?       Сарок оторвалась от лытки и, перемазанная в жире, гордо кивнула. Айтуган вздохнул и рукавом утер ей щеки. Кобчик смотрел на них с теплотой.       — Моей жены не стало семнадцать лет назад, — сказал он задумчиво и достал из-под меха длинный шнурок. На нем висел клык. — Задрала саблезубая кошка. И её, и моего сынишку. Твоего возраста, малышка, был, — прибавил, взглянув на Сарок, а затем взял клык и указал им на свою щёку. — Тот год голодным выдался для хищников. Я возвращался с выпаса, как увидел эту дрянь, воротившую нашу сансу. Прежде чем зарезал, успела меня подрать. Так что, — он спрятал трофей у сердца, — желаю всегда горячий очаг вашему дому. Не важно какого цвета кожа, если в семье бьются любящие сердца.       Айтуган смотрел на Кобчика долгим глубоким взглядом. Мейвинь взяла мужа за руку, переплетя пальцы — тонкие бело-розовые и грубые тёмно-серые, и оба кивнули, молча благодаря за доброе слово.       — А что вы потом сделали с кошкой? — спросила Сарок. — Она была большая?       — Сарок, — одернула её мать.       — Ну что? — насупилась Сарок.       — Очень большая, — Кобчик развел руки в стороны. — Размером с твоего жеребчика, не меньше.       — Таких больших не бывает, — твердо отрезала Сарок, но затем поняла, что никогда не видела саблезубой кошки, и недоверчиво сверкнула глазами. — Прям как Дюнал? А можно посмотреть на клык ещё раз? Вы из её шкуры сделали себе что-нибудь?       — Сарок, — строго повторила Мейвинь.       Айтуган накрыл её руку своей ладонью.       — Принеси нам молочной водки. Давай уважим гостей.       Мейвин бросила на дочь грозный взгляд, поднялась с меховой накидки и ушла в сансу. Вернулась она с тяжелым бурдюком, из которого каждому разлила в пиалу кобылье молоко. Кобчик пихнул Сарок и с хитрой улыбкой предложил ей глоток. Сарок обрадовалась: пить детям обычно не давали. Не раздумывая, она жадно глотнула с пиалы и тут же сморщилась от кислого и крепкого вкуса, чувствуя, как на глазах выступили слёзы.       Над костром грянул смех.       — Бойкая малышка! — Кобчик похлопал её по спине. — Сосуд с кровью двух народов!..       Сарок вытерла слёзы и, бросив злой взгляд на мужчин, вцепилась в пиалу, опрокинула всё содержимое в себя и победно вскинула голову. Из глаз невольно потекли новые слезы, но даже сквозь них она увидела, как изменились их лица.       — На что похож вкус взрослой жизни, стригунок? — спросил Айтуган.       — Как вода, — небрежно бросила Сарок, передавая пиалу посмеивающейся матери.       — Славно, славно, — усмехнулся Кобчик. — А хочешь узнать, что тебя ждет в будущем?       — А вы из Смотрящих-Вверх? — оживилась Сарок.       Кобчик покачал головой.       — Я — нет. Но Есиха, да, Смотрящая-Вверх. Не бойся, она сама хочет тебе кое-что сказать.       Сарок обернулась на старуху. Та смотрела внимательно, а затем подняла скрученный сухой палец и поманила к себе. Сарок нерешительно взглянула на мать, которая ободряюще ей улыбнулась и кивнула. Обойдя костер, она села перед Есихой и Мачи, чувствуя волнительный трепет.       Смотрящих-Вверх она видела всего два раза в жизни, в Подорлике. Удивительные шаманы и шаманки, они благословляли свадьбы, рассказывали легенды, совершали обряды на добрый скот, а иногда и посвящали младенцев в моа-качку. Говорили, что Смотрящие-Вверх могут общаться с духами и нести их слово людям. Встретить Смотрящего-Вверх, а уж тем более поговорить с ним — подарок судьбы.       Есиха цепко схватила паучьими пальцами Сарок за запястье и с неожиданной силой притянула к себе. От старухи пахло едким потом и конской мочой, сильный запах не мог перебить даже дым. Но Есиха тянула ещё ближе, склоняясь головой над её детской ладонью. Вдруг она пихнула свои пальцы в рот, смочила слюной, а после сунула руку в костер. Сарок изумленно распахнула глаза.       Старуха вытащила руку из углей, черную от сажи, и провела ею, горячей, по ладони Сарок.       — Сожми руку, — проскрипела Есиха. — Крепко.       Сарок сжала ладонь в кулак. Пальцы старухи расправили его: след сажи расплылся по всей руке, изрезанный полосами морщинок.       Недалеко ржали лошади. Костер плевался снопами искр, потрескивая конским пометом. Никто из сидящих подле огня не произносил и слова. Все тихо наблюдали за таинством гадания.       Старуха внимательно посмотрела на следы, а затем подняла видящий глаз на маленькое лицо перед собой.       — Твое имя будет на устах амьясцев, — снова издала скрип Смотрящая-Вверх. — В тебе живет изменчивый и непредсказуемый ветер запада и холодный буран севера, жестокий как сама зима. Они сплетутся в яростный поток, который тебе предстоит укротить — иначе буря тебя погубит… Ар-Арок указал клювом тебе тяжелую дорогу, детка, полную горьких пролитых на землю слёз. Вижу, что ведет она тебя далеко от дома, туда, где люди ездят на железных колесницах и живут в высоких домах. Вижу крылья в ядовитом огне и реки багровой крови…       С каждым словом её рука сжималась на запястье всё сильнее. Сарок с ужасом смотрела в бегающий под бельмом зрачок и не могла пошевелиться, впитывая каждое слово старухи.       — Хватит, она же ребенок, — не выдержала Мейвинь, но Кобчик остановил её.       — Ты встретишь его, — продолжала Есиха. — Встретишь человека, чье сердце пожрано глубокой тьмой, того, в ком живёт две души. Встреча обернется для тебя бедой… Берегись этого человека, детка, берегись мужчину, которого поцеловал огонь.       Её хватка ослабла. Она поднесла ладонь к себе и прижалась губами к следу сажи.       — Ты особенная, детка. Твои поступки оставят след в истории, — прошептала она так, чтобы это смогла услышать только Сарок.       С этими словами она отпустила руку и коснулась пальцем её лица, оставив две черные полосы под глазами.       — Да защитит тебя своим крылом Ар-Арок! — громко произнесла Есиха и с тем отмахнулась от девочки, велев вернуться на место. — Пусть он защитит всех нас, паря высоко в своем небе.       Сарок тихо села возле матери и уткнулась лицом ей в меховой рукав. Мейвинь обняла её, дрожащую, прижав голову к себе.       — Думаю, что пора ложиться спать, — Айтуган встал на ноги. — Завтра с рассветом отправляемся дальше.

***

      С восходом солнца, крепко позавтракав, они свернули стоянку, запрягли лошадей и пошли вдоль Чамын на запад. Айтуган и Мейвинь гнали гурт, а Кобчик и Мачи катили кибитку с Есихой и подгоняли овец.       Под копытами Дюнала хрустела заиндевевшая трава. Пальцы стыли от холодного утреннего воздуха, ещё не разогретого солнцем, и Сарок то и дело согревала их дыханием. Каждый раз взгляд падал на тёмно-серый въевшийся след сажи на ладони. Он напоминал о страшном бельме старухи, о её словах.       — Как думаешь, Дюнал, это правда? — шепнула Сарок. — Мама рассердилась и сказала, что многие Смотрящие-Вверх — чокнутые старые люди, на ум которых просто давят прожитые годы. Ты не думай, я не плакала ночью, я слишком взрослая для такого. Но мама уверила меня, что каждый хозяин своей судьбы и не стоит слушать гадалок.       Дюнал покосился на неё черным глазом и коротко всхрапнул.       — Да, ты прав, — согласилась Сарок. — Лучше бы эта старая ведьма сказала, смогу ли я загнать быка на Марк-Ма в этом году.       Они неспешно взошли на холм. Вдруг Айтуган криком подозвал Сарок к себе. Когда их лошади поравнялись, Айтуган с улыбкой указал вдаль. Сарок козырьком поднесла руку ко лбу, прячась от восхода.       Медленно и неторопливо впереди тянулась серая вереница. Сарок изумилась количеству стад быков, лошадей, овец, которые шли бок о бок с повозками, нагруженными домами. Их было настолько много, что живая нить из повозок, серокожих людей и скота растягивалась во весь горизонт, и была похожа на большой двигающийся город.       К Сарок и Айтугану подъехал Кобчик, дымящий трубкой. Он всмотрелся в утренний туман, скрывающий далёких кочевников, и улыбнулся.       — Мы добрались, малышка, — выпустил дым Кобчик. — Длинный Путь, радость амьясца.       Сарок ощутила, как тёплое чувство восторга поднялось к самой груди, заставив сердце биться, нет, грохотать, как барабан. Вот оно. Эта её жизнь, жизнь, которую она выбрала сама. Не важно, что сказала Смотрящая-Вверх. Сарок — просто амьяска, кочевник, чья судьба связана со бескрайними степями и лошадьми. Ей незачем оставлять след в истории, незачем быть особенной.       Она пришпорила Дюнала и пустила его галопом навстречу Марк-Ма.