Королева Драм

— Госпожа Мандзю, Ваша мать желает Вас видеть, — раздался из-за двери взволнованный мужской голос. Тихо вздохнув, я положила «вымытую» кисточку на палитру, дабы не пачкать белоснежный стол. Взглянув на картину, почти полностью выполненную в тёмных тонах, изображающую мужчину на коленях, стоящего возле холста с нарисованным им же огнём, он тянул руки к картине, словно она его единенная надежда и единственное тепло, на лице того была смесь надежды, боли и отчаяния. Удовлетворившись результатом, я поправила юбку цвета вороньего крыла и, ещё раз взглянув на стол, находившийся в творческом беспорядке, ответила: — Хорошо, я уже иду. Открыв дверь, я направилась в каюту своей матери — Шарлотты Линлин. Когда-то давно, ещё в прошлой жизни, я работала психологом, а в свободное время рисовала прекрасные картины. В той жизни для всех я была милой девушкой, известной своими прекрасными картинами и бесконечной добротой. Тогда, в прошлой жизни, меня называли Матерью Терезой 2.0, и я действительно таковой была. Доброй, милосердной, не сказать, что красивой, но довольно милой художницей, с пониманием относящейся даже к самым заядлым психам, преступникам, манипуляторам и трусам. Всегда понимала, что на всё есть причина, что человек либо уже родился таким, либо просто сломался, не выдержал. Это свойственно людям — ломаться. Всегда была такой святошей, правильной девочкой. Нет, я никогда не читала морализаторские речи, никогда не говорила никому, что делать плохо, а что хорошо, но… Всегда смотрела на всех свысока, ведь, чтобы подать руку помощи, ты должен быть выше. Притворялась, что меня заботит судьба незнакомцев, и да, мне действительно было их жаль, и хотела им помочь, но помогала я им не только от доброты душевной, просто я хотела хоть как-то возвысить себя в своих же глазах. Чтобы хоть на пару секунд самой поверить в то, что я хорошая, чтобы не чувствовать муки совести. «Альтруистичные поступки по эгоистичным причинам» — вот как я могу описать себя и свою прошлую жизнь. Для всех была ангелом, единственный человек, не считавший меня таковой, — я сама. А всё потому, что я знала себя настоящую. Маленькую девочку, боящуюся саму себя, рисующую прекрасные картины: пейзажи, портреты, натюрморты, непонятные сказочные образы в светлых тонах. Картины были прекрасно нарисованные со стороны техники, оттенки, тени, формы, каждый штрих был там, где должен был быть, но в тех картинах, что я выставляла и показывала всем, не было ни капли души. «Такое ведь нравится людям, да? Так ведь людям больше понравятся мои работы, верно?» — невольно думала я, дорисовывая очередной «шедевр». Так жалко. Я работала психологом и психотерапевтом, работала с людьми, имеющими различные проблемы и психические отклонения, но ни за что бы не призналась, что часто понимала, что человек, сидящий на кресле напротив, гораздо «нормальней» меня. И вот я понимаю, что сейчас умру, и единственная мысль в голове это: «Жалко». Такое ужасное понимание того, что ты потратила тридцать лет своей жизни на детские комплексы. Того, что пусть ты и оставила «след» в мире в лице множества прекрасных картин, но след не свой. След безымянной машины, штампующей картины, машины, работающей на силе под названием «общественное мнение». А от чего я умерла — это вообще прекрасно! Просто взяла и упала с лестницы! Нелепая, жалкая смерть, как раз под стать моей жизни. Уверена, на следующий день весь мир узнал о смерти «гениального» художника и психолога, весь мир грустил, но забыл об этом через пять минут . И единственное, что от меня останется, так это эти чёртовы картины! Вот всё то, о чём я думала перед тем, как окончательно закрыть глаза. А потом я резко вновь начала дышать, плакать и двигаться. Первое время я не могла ничего увидеть, но спустя пару месяцев наконец увидела лицо своей матери. Шарлотта Линлин. Пока я была слепа, я слышала всё, и пусть язык был мне незнаком, я хорошо могла различить из потока бессмысленных слов её имя и этот незабываемый смех. И увидев её, я окончательно поняла, в каком мире оказалась. Так я и стала первым ребёнком Большой Мамочки, Шарлоттой Мандзю. Сейчас мне уже шесть, есть четверо младших братьев и двоё сестёр, Перосперо, старшему из них, пять, и он, по правде говоря, тот ещё милашка, собственно, как и остальные. Попав сюда, я дала себе обещание, что не дам этим детям превратиться в тех чудовищ, что показывали в арке Тотто Лэнда, а также то, что эту жизнь я не проживу столь бессмысленно. Даже если следы и слава, оставленные мной, будут самыми что ни на есть дурными, даже если меня будут вспоминать, как монстра наяву, и весь мир будет радоваться моей смерти, то этот дурной след всё равно будет мой, и будут радоваться смерти меня,, а не той безымянной машины. Не удосужившись постучаться в дверь, я вошла в помещение и преспокойно произнесла: — Мама, ты что-то хотела?