***
Хочешь кого-то найти — ищи запертые двери, вечная простая истина, неизменно подтверждаемая и Силой. Центр связи, значит — чертовски умно, учитывая, что там находится единственный на корабле терминал безопасности. Очень в духе магистра, да. Все коды доступа у Митры, конечно же, есть, но сейчас не тот случай. Сделав глубокий вдох, она поднимает руку и барабанит костяшками по холодному металлу: — Эй. Есть кто живой? Тишина служит ей ответом, но Сила доносит еле ощутимую волну внимания. — Это я. Можно войти? После некоторой заминки затворы все же щелкают, и панель отъезжает в сторону, ровно настолько, чтобы дать настороженному взгляду знакомых льдистых глаз, окаймленных белоснежными ресницами, оценить обстановку. Чуть отступив в сторону, Атрис пропускает ее внутрь, с лязгом запирает дверь и молча направляется обратно в дальний угол, где опускается на пол, обхватив колени. — Эм… ты как? — участливо спрашивает изгнанница, чувствуя себя полной идиоткой, потому что совершенно очевидно, что ответ звучит как «очень хреново». — Надо было оставить меня там, — тихо отвечает архивариус, уставившись в пол перед собой. — Я ничем не смогу тебе помочь. Я полное ничтожество. — Вовсе нет! — горячо возражает Митра, опускаясь рядом с ней на колени и касаясь плеча. — Послушай… — Нет, это ты послушай меня теперь, — резко подается вперед Атрис, схватив ее за обе руки и отчаянно сверкая глазами. — Только молчи, ладно? Не перебивай, или мне просто не хватит смелости договорить, а я должна — должна выложить все до конца, прояснить раз и навсегда. Видишь ли, правда в том, что сколько бы ты ни прощала меня, как бы ни пыталась спасти, как бы ни старалась — мне только больнее от этого прощения, и я все равно виню тебя — нет, молчи! — я знаю, что твоей вины нет ни в чем, и не может быть, и никогда не было, но не могу перестать винить тебя в моих собственных ошибках, просчетах, неверных шагах, в моем неизбежном падении, потому что корень всего этого — здесь, — она прижимает ладонь к груди порывистым жестом. — Это моя собственная, личная война, понимаешь, на которой я безуспешно сражаюсь столько, сколько тебя знаю, со времен наших спаррингов, с того самого момента, когда в голове впервые пронесся шальной вопрос, каковы на вкус твои губы — и эта мысль тогда привела меня в ужас, ведь джедаям не пристало так думать, а мне хотелось стать не просто джедаем — одним из лучших. Я не видела себя никем иным, это было единственным достойным призванием, которому стоило посвятить свою жизнь! Поэтому каждый день, каждая встреча стали для меня полем боя, а ты только тем и занималась, что делала эту борьбу для меня неподъемной. Мне казалось тогда, что своими исследованиями я служу какой-то великой цели, приношу пользу, а на деле я просто пыталась решать собственную проблему, бежать от одержимости, которая, как оказалось, стояла за каждым моим шагом. Я старалась перекроить Орден так, чтобы он стал моими собственными костылями, и это был только первый неверный шаг из целой череды последующих. Предвзятость — худший враг, когда речь идет о трактовке голосов прошлого, а кого-то предвзятей меня было сложно отыскать. Мой путь, мое предназначение, все, что двигало мной в жизни, в итоге оказалось мне не по силам. Я потерпела сокрушительную и безоговорочную неудачу. Я не джедай, не историк, не хранитель знаний, я абсолютный круглый ноль — нет, молчи, ни слова! — она прижимает холодные пальцы к губам ошалевшей изгнанницы. — Я не стою ни буковки всех тех бесценных секретов, к которым посмела прикоснуться. А теперь этот твой Микал — да паренек просто воплощение всего, чем я не смогла стать! Он вечное ходячее напоминание о том пути, которого мне следовало придерживаться, но не вышло. И все из-за тебя. Из-за того, что я не смогла это преодолеть. И до сих пор… до сих пор не могу, — завершает она упавшим голосом, опустив голову. — Атрис… — потрясенно выдыхает Митра, сгребая женщину в объятия и прижимая к себе, чувствуя, как напрягаются ее плечи, как слетает с губ судорожный горький вздох. — Ты всегда умудрялась быть так близко и при этом так далеко… совершенно недостижимой… даже сейчас, когда я вывернула тебе всю душу наизнанку. Ты светишь, вдохновляешь, тебя обожают, слетаются, как бабочки на огонь, и всем ты даришь свое тепло — свою любовь, настолько невинную, настолько не от мира сего, что мне хочется перестать существовать — такой неуместной, такой отвратительно грязной я себя ощущаю. — Не надо… не говори так. Я, знаешь ли, за последние десять лет этой самой «грязи» наелась до отвала, — сознается изгнанница, виновато улыбаясь уголком рта, как нашкодивший ребенок. — Не хочу знать. — А я не хочу рассказывать, — со странным выражением на лице отвечает Митра, потому что нет никакого смысла вспоминать всех тех безликих самцов на одну ночь, и уж точно никогда и никому она не расскажет о той случайной девочке-проститутке из безымянной кантины, в которой внезапно обнаружилось ровно столько той опасной схожести, чтобы оглушить валом воспоминаний и заставить выхлебать неимоверное количество джумы для выключения придирчивого мозга — а после еще столько же, и даже больше, чтобы забыть ее, забыть как чудной сон это хрупкое тело, эти белоснежные локоны и смеющиеся глаза цвета перистых облаков над Дантуином. — Знаешь, — едва слышным шепотом произносит Атрис, касаясь дрожащими пальцами ее щеки и сверля лихорадочным взглядом, — теперь, когда от моего смысла жизни остались лишь дымящиеся руины, я не могу перестать задаваться вопросом: это вообще того когда-либо стоило? — Тебе ли не знать, что история не терпит сослагательного наклонения, — в тон ей шепчет изгнанница, не отводя широко распахнутых глаз. — Мы никогда не узнаем, стоило ли. А вот стоит ли — есть только один способ проверить, — последние слова она произносит так близко, что архивариус чувствует легкое дыхание на своем лице, и в следующий миг их губы находят друг друга — одни мягкие и теплые, другие горячие и обветренные, как поверхность какой-нибудь безжизненной планеты, вертящейся вокруг испепеляющей звезды где-то за Внешним кольцом. А потом не остается ни галактики, ни звезд, ни корабля — только они вдвоем, нетерпеливо выпутывающие друг друга из одежды, втягивающие ноздрями запах, жадно исследующие каждый дюйм открывшейся кожи — руками, губами, каждой своей клеточкой. Тело изгнанницы можно читать как хронику военных действий — на нем почти нет живого места, и каждая из ран, пусть и давно зажившая, шепчет в Силе, норовит рассказать свою историю. Вот россыпь мелких рваных шрамов — осколочная мина. На ее долю тогда тоже досталось… Дксун. Следы от бластеров и пушек — там и сям, легкие и серьезные — где защиты хватило, а где уже и не очень… Дуро. Обширный ожог на пол-бока — догнавший взрыв корабля, из которого чудом успела перебраться на чужой. Это тогда и спасло… Серроко. А вот этому глубокому ножевому под лопаткой всего-то года четыре, а может, пять — привет от обиженного бандита в одной из бесчисленных кантин окраинных миров. И, конечно же, самые свежие, почти смертельные — они не шепчут, а вопят во весь голос, так громко, что еще на Телосе можно было их почувствовать — последствия обстрела корабля, работа ситов. «Чуть не угробила ее, дура, Сила пресвятая, какая же дура», — закусывает губу Атрис, разглядывая открытое, чуть мальчишеское округлое лицо, которое тоже не осталось нетронутым — на усыпанной редкими темными веснушками левой скуле красуется длинный ожог от светового меча, а нос… это, пожалуй, самая старая из травм — то почти незаметное искривление, оставшееся после приснопамятной драки с Вруковым падаваном, что была как будто две жизни тому назад — сколько ж тогда кровищи выхлестало из этого распухшего недоразумения всех цветов радуги, сохранившего впоследствии на себе этот едва уловимый изъян, который потом еще долго не давал ей покоя, неизменно вызывая странное необъяснимое волнение, выводя из равновесия. И в спонтанном порыве она уводит с расчерченной щеки за ухо непослушную каштановую прядь и припадает губами к веснушчатой переносице, потому что теперь — можно. Теперь можно все. Совершенна, она совершенна, стучит у Митры в висках, — эти плавные изгибы, эти тонкие суставы, безупречная нетронутая кожа — какая же она нежная и хрупкая, словно дорогая фарфоровая кукла. Как, как и зачем можно было этого раньше не замечать? Или, скорее, упорно игнорировать? Крифф вас через кинрата налево, идиотские орденские предрассудки, думает она, лаская бархатные плечи и аккуратную грудь, ощущая под кончиками пальцев бешено колотящееся сердце, целуя острые ключицы, скользя руками вдоль боков к бедрам, и дальше, дальше — дерзко и бесстыдно, вызвав судорожный вздох вожделения. — Хм, а кто-то у тебя таки все же был, — с нарочитой бестактностью шепчет она в покрасневшее ухо, продвигаясь глубже и не удержавшись, чтобы не куснуть розовую мочку. — Не… не кто-то, — сознается Атрис, пунцовая как рак, зажмурившись и прерывисто дыша. — …что-то? Ай да затейница. Молчание, новая волна краски. — Может быть, я тогда… — Нет! Не надо. Я хочу… так. Хочу, чтобы ты. — Ну… тогда я очень постараюсь, — бормочет изгнанница ей в основание шеи и, повинуясь внезапно пришедшей мысли, добавляет толику изобретательного воздействия Силой, внешнего и внутреннего, заставляя содрогнуться всем телом и вцепиться ногтями себе в спину, а зубами — в плечо в отчаянной попытке не закричать, и это настолько же сладко, насколько больно — но не упиваться моментом невозможно. — Дурацкая… ты… — выдыхает магистр, едва лишь оказывается в состоянии отпустить прокушенную кожу, запуская пальцы в ее растрепанную шевелюру и прижимаясь мокрой от слез щекой, второй ладонью обхватив плечо в неловкой попытке залечить кровоточащие отметины. — Люблю тебя… очень. — Действует в обе стороны, помнишь? — шепчет Митра, прижимая ее к себе. — Да… оно вернулось, я чувствую. Знаешь, тогда, в день, когда тебя отрезало от Силы… мне показалось, что я умираю. Я думала, ты умерла! Не смей так больше со мной делать. Никогда. Ну конечно. Оборванная связь. Тянущая рана, черная дыра, боль, несравнимая ни с какими физическими аналогами. Как сейчас, после Крейи. Как тогда, когда сотни их… когда… мирно дремавшая доселе внутри гадина начинает было расправлять кольца, но в последний момент это полное тревоги и любви лицо напротив выхватывает ее назад в реальность, не дает соскользнуть в черную воронку воспоминаний. — Я… очень постараюсь, — тихо обещает изгнаница, отвечая предельно серьезным взглядом честных сине-стальных глаз. — Ладно. Пусть хоть так, — невольная параллель с теми же словами некоторое время назад вызывает у Атрис непрошенную улыбку. Осмотрев укус, она смущенно качает головой: — Похоже, мы все же добавили шрамов в твою коллекцию. — Хорошие у тебя зубки, острые. — Прости. Мне правда жаль… — Неа, не жаль, спорю на последнюю порцию кафа, — ухмыляется Митра. — Ты прекрасно знаешь, что я буду носить его как высший знак отличия. «А мелкой эчани будет над чем похохмить», — думает она вдогонку, и ухмылка расползается втрое шире. — Ах ты… — возмущенно вскидывается магистр, но готовая вырваться тирада тут же на взлете оказывается погашенной затяжным и чувственным поцелуем. «Да, да, знаю, я дурацкая глупая банта и все вот это вот. А еще я тебя люблю».***
— Ну и как, стоило это чего-нибудь? — словно походя интересуется изгнанница, стоя в штанах и майке за спинкой операторского кресла с торчащими подобно усам шпильками в уголке уверенной усмешки и собирая шелковистые алебастровые пряди в идеальный пучок на затылке угнездившейся там с ногами Атрис, завернутой в узурпированную у нее робу и довольной, как хатт после удачной сделки. — Сложно сказать… пока недостаточно статистических данных, — мурлыкает архивариус, расплываясь в мечтательной хитрой улыбке. — Как скажете, мэм, за мной не заржавеет, — ловко закрепляя прическу быстрыми длинными пальцами, Митра обнажает ряд крепких белых зубов. — Договорились, — заключает Атрис, потираясь щекой о видавшую виды грубую коричневую ткань. — Знаешь, — задумчиво добавляет она после непродолжительного молчания. — Теперь мне, кажется, хватит сил начать все с нуля. И достойно принять приговор этого вашего возрожденного ордена, каким бы он ни был. — Какой, к кинратам, приговор? Нет, я не допущу никаких судилищ, довольно! — Не глупи, — в голосе магистра прорезаются знакомые строгие нотки. — То, что я наворотила, тянет на серьезное наказание. А вам, как и любой организации, понадобится какой-никакой порядок. — Да когда еще он понадобится… пока что это совсем не та проблема, которую следует решать. А для насущных нам очень пригодится не только все то, что тебе удалось сохранить, но и твои знания, и твой опыт, и мастерство в Силе, и уж конечно незаурядные мозги. — Прекрати, банта льстивая. Твое видение предвзято целиком и полностью. Тот, кто оступился раз, подвержен этому и в дальнейшем. — В этом-то все и дело. Нужно, чтобы в этот раз было кому за тобой присмотреть. — Никогда бы не подумала, что соглашусь на чей-то присмотр, — иронично усмехается Атрис и выскальзывает из кресла, подойдя к Митре вплотную и заглянув ей в лицо. — Но знаешь, я о стольком еще никогда бы не подумала… — О, галактика полна сюрпризов, — многозначительно усмехается изгнанница, поигрывая бровями. — Тьфу ты, прекрати! — прыскает магистр, возвращая нагретый балахон на плечи его законной владелицы и довершая процесс быстрым легким поцелуем. — У тебя это выходит ужасно. — И все же недостаточно ужасно для тебя. — Поговори еще у меня — глядишь, и станет достаточно! — Ой, ладно-ладно, госпожа, как скажете! — подхватив с пола широкий украшенный белый пояс и театрально преклонив колено, Митра протягивает его хозяйке. На одном из вшитых туда магнитов все еще прочно сидит ее старый световой меч, и задорная хулиганская улыбка невольно смягчается при его виде. — О… кстати. Теперь я, наверно, могу тебе его вернуть. — Не стоит. Тебе он больше идет, — отвечает изгнанница, склоняясь над терминалом. — А теперь надо бы подчистить записи с камер… — Хорошая мысль. Но записей, собственно, и так нет, — со снисходительной усмешкой сообщает Атрис. — Я отключила местные камеры. — Ха! Вот кто бы сомневался!*** P.S. ***
— Что-что ты? — не веря своим ушам, Митра стоит столбом и хлопает глазами. — Куда? Зачем? Застыв перед ней с объемистой сумкой наперевес, Атрис сейчас кажется кем-то совершенно другим, настолько разительно отличается от ее обычного убранства этот неброский костюм, состоящий из однотонных серых штанов и туники, дорожной накидки и удобных мягких сапог. Затянутые в перчатки пальцы теребят кончик виднеющейся из-под капюшона и ярко горящей белизной на фоне одежды простой косы. — Улетаю, — тихо повторяет она, и этот спокойный тон резко контрастирует со звучащей в нем железобетонной решимостью. — Надеюсь, только на время. Но если я хочу когда-нибудь по-настоящему вернуться домой, для начала нужно отсюда уйти. Видишь ли, смена одной изоляции на другую — так себе идея, пусть и очень заманчивая. Прежде чем ты начнешь возражать — нет, я не пытаюсь наложить на себя изгнание, расценивай это скорее как паломничество. Мне нужно вспомнить, какой он — мир за стенами. Воссоединиться с галактикой, посетить места, о которых только читала, посмотреть на других разумных. Мне нужно отыскать себя, чтобы было кого сюда возвращать. Может быть, еще и падавана прихвачу себе где-нибудь по дороге, — уголок ее рта трогает легкая улыбка. Вздохнув и взяв Митру за руки, магистр прикусывает губу и пытливо заглядывает ей в лицо: — Я надеялась, что ты поймешь. Кто, если не ты? — Я… я понимаю. Но… — Микал теперь знает практически все то же, что и я. Он у тебя чудесный ученик. Да и учитель тоже, как оказалось. В общем… не пропадете. — Все продумала заранее, как всегда, да? — грустно выдыхает Сурик, притянув ее к себе и обхватив руками в безуспешной попытке скрыть невольный укор в голосе. — Пожалуйста… мне и без этого сложно. — Я… а, неважно. Просто не затягивай это еще на десять лет, ладно? — Да я скорее хатта поцелую, чем буду скучать по тебе еще десять лет! Нет… так долго ждать не придется, обещаю, — прижавшись к ней щекой к щеке, Атрис погружает руку в спутанные темно-русые волосы и ласково треплет непокорный вихор на макушке. — Твой меч… точно не хочешь оставить его себе? — Ни в коем случае. Теперь его задача хранить тебя… вместо меня. — Так и думала. Я сняла комнату в космопорту, чтобы не пропустить шаттл рано утром. Так что, если захочешь попрощаться как следует — буду ждать. — Все до мелочей продумала, — ухмыляется Митра. — Знаешь что? Поехали сейчас.