Гелиодор

Джи-Ха часто ложился спать позже остальных, оправдываясь тем, что он еще не устал, хотя просто желание побыть одному и поразмышлять настигало. То и дело его мысли были заняты самой загадочной особой среди них. О Сэйрю он знал меньше всех, ведь присоединился к их небольшой компании гораздо позже, а тот просто не любил говорить о себе, если вообще разговаривал хоть иногда о чем-то обыденном. О врагах он тоже вполголоса говорил. То ли это узы драконов так тянули все ближе и ближе, то ли личный интерес, но что-то не давало покоя, хотелось узнать о нем больше. По началу Шин-А не давал это сделать, напуская пелену тайны, оставляя после себя еще больше вопросов. И вопросы эти роились в голове, до дыр выедали адекватность, пока Джи-Ха не начинал выходить из себя от интереса, сдергивая маску с чужого лица, чем только отталкивал и смущал Сэйрю. Возможно, лишь так казалось, что Шин-А покрыт секретами? Все ответы лежали на поверхности, стоило всего-то присмотреться получше, быть внимательнее и очень-очень осторожным, чтобы не спугнуть то хрустальное доверие, зарождающееся между ними с каждым днем все больше. Джи-Ха поумерил пыл, тихо наблюдая за Сэйрю, аккуратно обращаясь, почти нежно, оставив дерзкие попытки заполучить все сразу. Чтобы что-то сформировать — необходимо время, много времени. Мгновенно не бывает. И когда его терпение окупилось, Джи-Ха увидел намного больше. Шин-А всегда был спокойным и рассудительным, не готовым вмешиваться в авантюры и поддаваться импульсу. Но это он только выглядел так. На самом деле любые опасные и сомнительные идеи, если это помогло бы его дорогим людям, лавиной застилали разум, и он просто делал то, что должен, что считал необходимым. Даже свою силу готов был использовать, хотя очень страшился последствий, прокручивая в голове воспоминания из детства, но решительность окутывала сознание, оттого он уверял себя и остальных, что справится. И справлялся каждый раз. Шин-А кутался в меха и плотные ткани, чтобы не чувствовать морозные лапы, тянущиеся к его существу; тени прошлого хотели заточить его в оковы изо льда и сожалений, чтобы вспоминал все грехи свои, пока дрожал от холода и одиночества в пещере. Джи-Ха не понимал, почему же Шин-А всегда сидел от костра так далеко. Наверняка боялся быть центром внимания, но все равно Рекурю брал его за руки, усаживая ближе к огню. У Шин-А холодные пальцы, словно коркой льда покрыты — никогда не согревались, как бы долго Джи-Ха не держал их в своих ладонях, как бы не пытался обдать теплым дыханием кожу. Сэйрю разрешал прикасаться к себе, потому что считал это правильным, потому что энергия Джи-Ха передавалась ему, будто утраченные осколки чего-то особенного склеивались воедино. И его душа согревалась, пусть и пальцы оставались такими же ледяными. И совершенно точно нежными, думал Джи-Ха, не выпуская из рук бледные запястья, туго обтянутые бинтами. А сердце у Сэйрю безмерно горячее, словно небесное пламя в нем горело, наполняя каждую клеточку искрами тепла. И это тепло передавалось Джи-Ха, что полностью меняло его мнение о мрачном и холодном Шин-А, ведь тот был совсем иным. Кто-то должен был зажечь в нем огонь. Джи-Ха пытался из раза в раз. И у него почти выходило. Шин-А стал чаще говорить о себе, а его истории, тихим голосом рассказанные, были наполнены глубоким сожалением и болью, потому Джи-Ха пытался оказать поддержку и понимание незначительным жестом: касался его руки в знак того, что тот в любой момент может прекратить, если ему неприятно. Возможно, Джи-Ха просто хотел ощущать нежный лед на своей коже. Шин-А рассказывал о том, что людям доверять он не умел — они его боялись. Страшились до дрожи в коленях, до потных от злости ладоней, до желания запереть навсегда в темной-претемной пещере без возможности выбраться к свету, а искаженные лица выражали все слова неприязни, застрявшие комом в горле: лишь бы дракон не снимал маску, лишь бы не смотрел на них, лишь бы их поселение оставило это проклятие без возврата. Доверять тем, кто хотел тебя изжить — странно, пусть Шин-А и пытался из раза в раз доказать, что защищать их желал. Безмолвно и бескорыстно. Шин-А считал себя монстром, уродом, ошибкой. Из-за ужасающей силы у него никогда не было друзей, а в деревне столетиями жители держались поодаль, изгоняли, ненавидели из-за страха. Только предыдущий синий дракон немного восполнил нехватку тепла в груди, пока Шин-А его силу себе не перенял полностью, и тот скончался, оставив свое проклятое наследие. Его еще долго преследовали терзания и порочные мысли о собственной никчемности, пока не встретил спустя четырнадцать лет свою судьбу. И с ней других драконов. И Рекурю, конечно. Сэйрю нашел, кого защищать. Без паники в грудной клетке, без стыда и страха перед собственным проклятьем; когда-нибудь он научится воспринимать это как дар. Иона разрушила оковы гнетущей черноты, предоставила ему выбор, путь, и Шин-А безоговорочно последовал за ней. Всю жизнь он хоронил глубоко в себе несбыточную мечту, а теперь — наяву он обрел все, чего желал. У него есть друзья, даже некое подобие семьи, безгранично добрые и преданные. И стоило собраться всем драконам вместе, как в груди вспыхнуло и больше никогда не угасало чувство умиротворения — так и должно быть. И его удивляло то, что Джи-Ха больше других пытался разгадать тайну Сэйрю, заглянуть под маску, просил хоть разок прекрасными глазами на него посмотреть, а руки протянуть к свету и никогда-никогда не спускаться во тьму вновь. Если Иона предоставила пласт, то Джи-Ха хотел дать нечто большее. Шин-А неустанно носил маску, чтобы внутренний монстр не вылез наружу, не перегрыз глотки близким, не сожрал людей вокруг. Шин-А признавался самому себе, что ему страшно за тех, кто осмелился бы взглянуть ему в глаза. Но Джи-Ха был смелым и достаточно упертым, чтобы развеять гнусные мысли Сэйрю. Джи-Ха аккуратно провел кончиком пальца вдоль трещин маски, острых изгибов, похожих на клыки, касаясь длинных рогов у висков. Он поддел завязки на затылке, что путались в белом мехе, умело распутывая узелок одной рукой. В груди клокотало сердце, готовое выпрыгнуть от волнения вот-вот, но Джи-Ха сохранял спокойствие, не торопился, чтобы не спугнуть то самое доверие, так медленно пустившее первые побеги в чужом сознании. Джи-Ха снял маску почти бесшумно, а взор поднять боялся еще некоторое время, все еще стараясь совладать с учащенными ударами между ребрами. Он снизу вверх смотрел, останавливаясь на каждой детали бледного лица: алые татуировки под глазами, как предупреждение об опасности, но Джи-Ха не видел никакой опасности, это не пугало его, а еще сильнее завораживало; еле заметные морщинки на переносице, тонкие красноватые полоски от маски — он ведь и спал в ней, пусть и набок запрокидывал, все равно надавливало… О небо, он был не готов к этому. У Шин-А удивительной красоты глаза, словно сверкающий дар солнца в глазницах — гелиодор. Взгляд у него чрезмерно печальный, такой отчужденный, что никак не сочеталось с ясностью золотистых искр. Светились ли его зрачки в темноте? Насколько же далеко он мог видеть? Видел ли он его изнутри? Видел ли он, как сильно билось сердце Джи-Ха? Истинно, глаза Сэйрю — это то, что многие назвали самой красивой загадкой в мире. Прежде, чем сказать хоть слово на удивленный взгляд Шин-А, он только выдохнул с трудом, вспоминая, что дыхание задержал, а затем сказал: — Твои глаза — прекрасны. И сам ты тоже удивительный. Шин-А на это слабо улыбнулся, почти смущенно, и Джи-Ха сразу осознал, что высшая степень доверия Сэйрю — это показать свое ужасное проклятие. Свою прекрасную душу, которая через глаза просвечивалась.