the bird and the worm

      Иногда Шото чувствует себя червяком. Он ненавидит такие моменты, и хотя с момента поступления в Юэй их стало меньше, они по-прежнему вгрызаются в сердце острыми зубами, оставляя невидимые шрамы, что, наверное, никогда не исчезнут.       Сейчас один из таких моментов.       Он лежит на матах, тяжело дыша и не имея сил подняться — всё тело ноет, воздух нещадно дерёт лёгкие, а живот болит от удара. Чёртов ублюдок никогда не церемонится, словно личный врач их семьи способен вылечить любую травму и даже вернуть с того света. Или просто удовольствие от избиения — по-другому это не назовёшь — собственного сына настолько поглощает, что всё самообладание и мозг отключаются, оголяя чистую ярость и что-то животное, отчего Шото избегает смотреть на лицо Старателя. Он боится того, что может там увидеть. Однажды он взглянул в голубые глаза мужчины, которого в то время ещё называл отцом, и ужаснулся — в них плескалось тёмное безумие и жажда крови. Его, маленького ребёнка, крови.       С тех пор Шото старается не смотреть на него, где бы они не столкнулись. — И это всё? С такими навыкам ты не то, что номером один не станешь, ты даже в пятёрку лидеров не войдёшь, — презрительно рычит Старатель, и Шото послушно переворачивается, сплёвывая кровь из разбитой губы. — Заткнись. — Не забывайся!       Старатель в мгновение оказывается рядом, дёргает за волосы, вынуждая поднять голову. Но Шото зажмуривается прежде, чем их взгляды встречаются. Он не думал, что этот ублюдок решит наказать его так — конечно же, попытки Шото не смотреть на него не остались незамеченными, и теперь, когда Старатель недоволен, он делает всё, чтобы сломать его и заставить увидеть свою злорадную ухмылку, полную торжества. Старатель называет это игрой, где в случае победы Шото получит несколько спокойных дней без тренировок, но на деле же это наказание — выиграть не удавалось ни разу.       От резкой пощёчины в ушах начинает тихо звенеть, а на языке оседает металлический привкус. Старатель хмыкает, выворачивая ему правую руку, и Шото кажется, что она сейчас оторвётся. — Посмотри на меня. — Иди к чёрту.       Хруст и крик раздаются одновременно. Его отпускают, и он обессиленно стоит на коленях, сжав зубы от боли в плече — помимо сломанной кости явно выбито плечо и, возможно, порваны мышцы. Старатель мастер в подобных вещах, и ломать тела умеет так же хорошо, как и управляться со своим пламенем.       Шото хочет убежать, вернуться в академию и носа оттуда не показывать, но Старатель не позволит ему даже из комнаты выбраться. Даже если Шото использует причуду, ему не победить — Старатель быстрее, сильнее, опытнее. Страшнее. И за такую попытку он отправит его на больничную койку минимум на месяц, ещё и запретит лечить его особой силой. — В чём дело, сынок?       Шото дёргается, услышав глумливое обращение, и с трудом удерживает огонь внутри. Желание сжечь ублюдка дотла свербит в мозгу, но страх липкими щупальцами скользит по позвоночнику, оплетает руки и ноги, не давая сдвинуться. Он знает, что будет, если попытается ослушаться или всерьёз противостоять. Ему прощают некоторые капризы, которые скорее веселят Старателя, чем мешают, но Шото знает, что есть черта, которую нельзя переступать, что снисхождение можно получить лишь если тот в хорошем настроении. Иначе наказание будет действительно жестоким. — Ты больной, — шипит сквозь стиснутые зубы Шото, получая в ответ смешок. — Больной на голову садист. — Что ж, в таком случае тебе, мальчик мой, крупно не повезло — я ещё и твой отец. Ты живёшь в моём доме и подчиняешься моим правилам. И тебе никуда от меня не деться.       От пародии на обращение Всемогущего к Мидории горло стискивает тошнота, и он сплёвывает под ноги Старателя. Тот лишь хохочет, будто Шото рассказал удачную шутку, и на душе становится ещё гаже. — Ты упрям, Шото, и в целом это неплохое качество характера. Но ты должен знать, где и с кем его можно проявить.       Веки Шото плотно сомкнуты, и он не видит, как Старатель усмехается и замахивается, целясь в живот. Зато боль он чувствует отлично — удар приходится ровно в то место, куда и пару минут назад.       Шото корчится на полу, сдавленно кашляя, и радуется, что не завтракал, иначе он бы валялся на полу в луже собственной рвоты, которую его бы потом заставили убирать под внимательным надзором, вероятно, языком, если бы у Старателя было соответствующее настроение. Унизительно и омерзительно, как раз в стиле этого ублюдка.       Старатель хватает его за подбородок, поднимая и ставя на колени, и Шото чувствует горячее дыхание, опаляющее губы. Картинка того, что может случится дальше ярко светится в сознании, и прогнать её никак не получается. Он тяжело сглатывает, сжимая здоровой рукой край футболки, и понимает, что близок к тому, чтобы умолять отпустить его. Темнота и ожидание бьют по нервам не хуже, чем кулаки Старателя по телу, и Шото ненавидит его за это. Ублюдок точно знает, что делает. — Тебе страшно?       Он молчит, с ужасом ощущая, как огненные усы щекочут щёки, что значит, что теперь их лица ещё ближе. Он молится, чтобы его предположение осталось предположением, и Старатель оказался просто больным садистом, а не больным садистом и извращенцем.  — Просто посмотри на меня, и мы закончим, — голос звучит обманчиво ласково, большой палец гладит по подбородку, но Шото знает, что ласки в этом нет совсем. Он лишь радуется, что Старатель всегда надевает перчатки, когда они идут в зал. — Просто оставь меня в покое, — тихо говорит Шото, с отвращением замечая нотки мольбы в своём тоне.       Проклятье.       До слуха доносится очередной смешок, и его неожиданно отпускают. Он устало опирается на левую руку, переводя дыхание, и недоумевает, с чего бы сегодня Старатель так быстро сдался. Обычно он играет с ним дольше и жёстче. Может, у него есть дела или он просто не в настроении? Как бы то ни было, Шото счастлив, что всё закончилось. — Я люблю тебя, Шото.       Шото потрясённо замирает, тут же вскидывая голову и распахивая глаза. За всю жизнь он ни разу не слышал от Старателя таких слов, ничего даже отдалённо похожего, ни похвалы, ни нежности в голосе, а тут признание после того, как его отпустили почти не тронув.       Возможно ли?..       Шото понимает свою ошибку, наткнувшись на насмешливый взгляд Старателя. Осознание пронзает острыми иглами, и он открывает рот, неверяще смотря на Старателя, стоящего в нескольких шагах от него и довольно скалящегося. — Ты проиграл.       Шото чувствует, словно ему дали под дых — грудь стискивает стальной обруч, вдавливая рёбра в лёгкие и сердце, дышать труднее, а в голове звенящая пустота. Ему хочется разрыдаться от обиды и злости —       как ты мог? — Прими душ и спускайся к обеду.       Шото вскакивает на ноги и проносится мимо Старателя, кусая ноющие губы и с трудом сдерживая слёзы, жгущие глаза.       Ненавижу, ненавижу, ненавижу.       Он останавливается, глубоко вдыхая свежий воздух и пытаясь успокоиться. В доме только он, этот подлый ублюдок и сестра, которая редко выходит из комнаты, так что его никто не увидит. Он окидывает взглядом ухоженный двор, маленький пруд и статую ангела, которая здесь совершенно не к месту, но которая нравится Старателю. Шото активирует причуду и покрывает воду в пруду коркой льда, но не решается заморозить ангела — ему хочется отомстить, отнять что-то, что дорого чёрному гнилому подобию сердца Старателя, но даже сквозь ненависть пробивается страх, настолько въевшийся в его тело и душу, что стал неотъемлемой частью его сущности. Потому статуя остаётся нетронутой, лишь у её ног робко стелется настолько тонкий лёд, что через него видно зелёную траву.       Ангелов нет, как и бога, иначе статуя обливалась бы кровавыми слезами, а этот больной садист давно бы сдох. Но всё равно, это красота и ухоженность дома, искусно сделанная статуя ангела, которую возвели в день, когда у него проявилась причуда — всё это просто фасад, маска, за которой скрывают реальность, далёкую от идеальной. Здесь уже много лет не звучит смех, нет искренних улыбок и счастья.       Шото не уверен, что кто-то когда-либо был по-настоящему счастлив здесь.       Он кривится от лицемерия и лживости, но это отвлекает, и рыдать, захлёбываясь слезами, уже не хочется. В конце концов, ожидать чего-то иного не следовало. Старатель готов использовать любые грязные приёмы и давить на самые больные точки, когда дело касается Шото. Это с другими он старается выглядеть более менее человечным.       Он же герой, пусть и номер два.       Шото раздражённо отбрасывает волосы с лица и замораживает раненое плечо, уменьшая проснувшуюся боль, быстрым шагом направляясь в ванную. Опаздывать на обед и получать оплеуху за отсутствие дисциплины и пунктуальности желания нет никакого, так что нужно скорее принять душ и переодеться. Только как делать это с почти нерабочей ведущей рукой он не представляет. Обычно Старатель калечит запястья, и двигаться с такими травмами Шото приноровился. — Чтоб ты сдох, больной ублюдок, — рычит Шото, оперевшись рукой на раковину и сплёвывая кровь.       Он поднимает голову и смотрит на своё отражение, видя измученного подростка с кругами под глазами, блестящими от ярости, бледной кожей и тонкими губами, ставшими красными. — Почему ты такой слабый? — злобно спрашивает он у зеркала, которое молчит, поблёскивая по краям от тусклого света.       Я люблю тебя, Шото.       Шото с рыком разбивает зеркало, ударяя прямо в лицо своего отражения, не обращая внимания на боль в костяшках, и даже в звуке падения осколков в раковину ему чудится голос Старателя. Такой же режущий, впивающийся в кожу и проникающий глубоко под плоть маленькими частицами так, что не достанешь, пока не раскромсаешь всё вокруг до костей. Ненависть клокочет в груди, растекаясь с каждым сокращением сердца по венам лавой, обида растекается по внутренностям кислотой, живым ядом, и Шото хочется кричать, чтобы стало хоть чуть-чуть легче. Но кричать нельзя, потому что его услышат, и тогда станет ещё хуже. Потому он поджимает губы, наблюдая, как кровь капает с изрезанной руки и стекает в слив. Она такая яркая, что режет глаза на белизне керамики.       Взгляд цепляется за осколок, в котором он видит свою левую сторону — уродливый ожог, красные пряди и голубой глаз. Он едва сдерживает порыв отшатнуться, принимая боевую стойку. Шото никогда не думал, что настолько похож на Старателя. Пусть и половиной себя.       Он зажимает рот рукой, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Меньше всего он хочет быть похожим на Старателя в чём-либо. Шото не хочет, чтобы смотря на него люди видели в нём его отца.       Теперь он понимает маму, которой было невыносимо смотреть на него каждый день. Каждый день видеть этого ублюдка в своём сыне, ласково ему улыбаться и заботиться. — Если тебе было мало, ты мог просто сказать. Не обязательно ломать всё вокруг.       Шото вздрагивает, вскидываясь, и видит в остатках висящего зеркала ухмыляющегося Старателя. — Какого чёрта тебе надо?       Старатель ничего не отвечает, лишь подходит вплотную, не отрывая взгляда от его в отражении, и кладёт руку на шею, сжимая пальцы вокруг горла. Горячие пальцы, кожа к коже.       Он снял перчатки.       Шото в ужасе. Никогда прежде Старатель не прикасался к нему без перчаток, и это знаменует начало чего-то нового и кошмарного. — Ты повзрослел. Ты больше не маленький мальчик, которому я делал поблажки и на чьё самодурство закрывал глаза. Теперь всё будет по-другому, и тебе лучше осознать это и быть готовым, — пальцы плотнее стискивают шею, уменьшая количество получаемого кислорода. — Если не изменишься и не станешь послушнее, изменюсь я. И поверь — тебе это не понравится.       Шото молчит, дрожа от страха и предчувствия. Ухо горит от чужого дыхания, а ощущение огромного сильного тела, прижимающегося сзади, внушает какую-то животную панику. Он знает, на что намекает Старатель, почему акцентирует внимание на его возрасте и почему предупреждает именно сейчас и именно так.       Иногда Шото чувствует себя червяком.       Сейчас он чувствует себя червяком, попавшим в когти хищной птицы.       И он знает — ему не уползти.