***
Нас одолевала грязь под ногами. Тащить на себе столько обмундирования едва ли представлялось возможным. — Капитан Игаль! Кто вообще дал приказ столько говна на горбу тащить? — спросил Вася-балда, как его называли у нас в отряде. — А не будешь таскать, дубина ты стаеросовая, тебя самого как говно на горбу да в гробу потащат! — рыкнул командир, заведя ладонь за спину. Кости Игаля, к слову, уже к тому моменту знавали лучшие дни. Но он лишь крепче сжимал зубы, чувствуя, как его спина, подобно дерьмовому корсету, буквально трещит по швам. — Отставить, с-сука, обсуждение приказов! — Вас понял! — протараторил Вася, продолжая путь и держась наравне с нашим общим товарищем Яшкой Мартюром. Смрад горящего масла, дегтя, дерева и человеческих костей начал тошнотворно бить в ноздри, кого-то позади, кажется, даже скрутило. Мужик, согнувшись в три погибели, опорожнил желудок, заходясь в пугающих приступах кашля. — У тварей вообще совести нет, они ничего не оставляют. Сжигают пилотов прямо в Машинах, если удается добраться. Что же за люди-то такие... — бормотал Мартюр, поправляя рюкзак за спиной. — Рядовой Мартюр, разговоры! — прохрипел Игаль, шмыгнув носом. — Солдаты, слушай мою команду! Двести метров на три часа — полевой лагерь развернуть! Хьофайри, Дьофулл, разведать округу и доложить лично мне! Выполнять! — Вас поняла! — мгновенно отрапортовала я, заслышав собственную, уже переставшую восприниматься как должно, фамилию. Сконас вышел следом, повторив мои слова и отдав честь. — Дьофулл, не забывайте об осторожности, в прошлый раз Мартюр притащил вас на себе, Хьофайри этого сделать не сможет. Сами понимаете. — капитан выразительно и небрежно кивнул в мою сторону, оставляя нас в замешательстве. — Выполнять!***
— Кап хоть и мудак, но мы все достойное дело делаем, думаю, об этом все знают. — Точно говоришь, не в бровь, а в глаз. — заметила я, чуть сгибаясь, чтобы не получить еловой веткой по роже. — Дисциплина — дело такое. Нас ежели в узде, знаешь как, не держать, так совсем разболтаемся. А у этих собак и того нет, дикари поганые, слыхала же, что Лось про них на общих сборах рассказывал? Дескать, людей сжигают, смотрят на это и смеются. И Машины наши... Не умеют использовать, так ломают до груды железяк. Святотатство! Как можно! — Еще и не так можно. — протяжно вздохнув, я проверила ружье, так и не взглянув на Сконаса. — О чем ты? — Тоже Лось рассказывал. Я еще врачом тогда была. Он без глаза остался только-только. Слышал бы ты, что он говорил... Оставшийся глаз ужасом полыхал, Мишка рассказывал, как наездники, смеясь, наших пополам шашками рубят. А второй от тамошней кровати спинку металлическую отодрал, да вокруг шеи Лося согнул. Наши вовремя пришли. А железка та, что от спинки отходила, в глаз ему и впилась. Звери. — Жуть какая. И прям так? — Дьофулл развернулся и показал пальцем на глаз. Через мгновение из него вылетела пуля, весьма натурально отправив Сконаса в объятия Бога-Машины. От неожиданности подкосились ноги, а рация на его теле противно запищала. — Как слышно? Что за выстрелы? Хьофайри, Дьофулл, обстановку доложить НЕМЕДЛЕННО! Швырнув свою рацию в сторону, я поспешно ретировалась за ель, внушительно и сочно передернув затвор ружья. — Льосид... Я стиснула зубы крепче. Собственное имя выжгло клеймо где-то под ребрами. Едкий дым и запах горящих трупов не способствовал возвращению здравого смысла в мой рассудок. Ее голос звучал так же сперто и грузно, как гул неясных знамений божества, коему было отдано сердце. Он отдавал лязгом и грязными, трущимися друг о друга пластинами, металл которых вот-вот начнет ржаветь. Откинув голову, я лишь крепче сжала рукоять. "Они не берут пленных. Не берут, сжигают, вырывают глаза, сердца, приносят жертвы своим диким богам, уничтожают Машины, ненавидят..." — Льосид. Дождь, подхватываемый ветром, врезался в лицо, а я была в шаге от того, чтобы потерять сознание. Ворот начал сдавливать шею, препятствовать дыханию. Пожар подобрался ближе? Или это голос вытягивал из меня и без того поредевший рассудок? Откуда она знает... — Льосид Хьофайри, это последнее предупреждение. Где-то неподалеку орали наши с Дьофуллом рации. Почти так же громко мне на самое ухо шептал Бог-Машина, удивленный не меньше, чем я. "Животные, варвары, пленных не брать". Щелчок. Удар. Выстрел. Один падает замертво, снаряд угодил в голову, вынуждая мозги распластаться по опушке. Еще? Нет. Заклинило. Хорошо. Пистолет идет в бой. Еще один. Чувствую пулю, пробившую плечо. Стиснув зубы, целюсь, стреляю. Еще. И еще. И еще. Снова труп. Пуля в сердце навылет. Падает в траву, мешая грязь с кровью. Поделом. Глухой щелчок. Патроны!.. Пленных... — Пленных не брать? Так говорят тебе? — ее усмешка скользит по замерзшим костям. Кажется, я уже дрожу не от холода или адреналина, а от осознания собственной беспомощности. На две головы выше, под два метра ростом, она крепко сдавливает мое горло одной рукой. Второй отводит пистолет в сторону. — Не молчи, марионетка железяк. Что они говорят тебе? — Х-хт... С-сти... — хрип еле слышен. Но она слышит. К моему удивлению, дышать становится легче, но лицо встречает очередную порцию горькой грязи. — Слуга смешного бога-машины. — ее голос до неприличного груб и в чем-то жесток. Он не создан для того, чтобы ласкать слух, он его режет. Рассекает и впивается вкрадчивыми когтями своего звучания в глотку, заставляя ощутить смрад заведомо известного поражения. — Ты дорого заплатишь за то, что отняла у меня отряд. — Это не сравнится с тем, что вы у нас отняли. — Мы? Отняли? Вы уродуете землю своими огромными, жуткими железками, вторгаетесь в другие земли и превращаете их в безжизненные карьеры. Вы напали первыми. — Только потому что вы бы сделали это сами. — отхаркнув кровь, ответила я, все еще жалея, что в пистолете не доставало одного патрона. Ее же мои слова, кажется, буквально взбесили. Я почувствовала, как хрящи в горле податливо сместились чуть в сторону, а сучки дерева впились в спину. — Это они так сказали? Посмотри, во что вы превратили наши города. — Посмотри, во что вы превратили наши! — хриплый, тихий рык вырвался из груди. Я видела. Я знаю, на что такие как она способны. Животные. — Бог-Машина берет то, что предложено, но дает взамен то, что надобно. А вы сжигаете людей заживо ради собственных утех. Животные. Животные! — Интересно. А Бог-Машина даст когда-нибудь мир этой земле? — Когда все вы, и ты, и твои дружки, передохнете. Тогда наступит мир. Красноречивый удар, кажется, едва не сломал мне скулу. Слишком больно даже чтобы закричать. — А мне кажется, что мир воцарится, когда все ваши сраные железки окажутся кучей бесполезного мусора, а вы сами будете казнить друг друга, бесхребетные ничтожества, вы ведь и без нас этим занимаетесь? Шаг влево, шаг вправо — и вот больше тебя никто не видел. Хочешь, чтобы тебя не увидели? Скажи, что поговорила со мной. Этого будет достаточно для того, чтобы твой капитан самолично вырвал тебе язык и выколол глаза. — Ведение переговоров с противником допускается в ситуациях, когда солда... Еще один удар не заставил себя ждать. Боль волнами отзывалась во всем теле, а мантра спасения в этот раз не сработала — повторение устава уже не казалось такой хорошей идеей. — Вы выдумали правила, которые заперли всех вас в клетке. Спроси о том, что сделал Лось. Я слышала, как вы говорили о нем. То, что с ним сделал Батти и близко не стоит с тем, чего эта тварь заслуживает. Лось... Надеюсь, он сдох у вас в лазарете. — Он живее всех живых. А твои дружки... Боюсь, им уже даже лазарет не поможет. — хрипло усмехнувшись, ответила я, закрывая глаза. Такая дерзость однозначно должна была поставить точку в этой истории. Однако дикарка разжала пальцы руки, и вот на шее уже мои собственные ладони. Я старательно пыталась отдышаться, а незнакомка бродила вокруг дерева, собирая жетоны товарищей. — Это бессмысленно... — неустанно повторяла она, после чего опустилась на колени и взяла ружье. Мое ружье. — Ваше существование бессмысленно. Вы могли примкнуть к Богу-Машине и ничего этого не произошло бы. — Я предпочитаю живых Богов. Тех, которые отвечают не скрежетом железяк бездушных големов. — фыркнув, ответила женщина, что глядела на меня исподлобья. Поморщившись, она швырнула находку в мою сторону, даже не удосужившись убедиться, что я поймала собственное оружие. — Они много говорят, Льосид. Но не все правда. Многое недоговаривают, многое преувеличивают. Вы не знаете, что сделал Лось, за что лишился глаза. Не знаете, почему мы уничтожаем ваши двуногие механические святилища, что опаляют огнем целые взводы. Солдаты ничего не знают. — Откуда ты знаешь мое имя? — Это моя работа — знать все. И тебя в том числе. Всех вас. И о том, что происходит за яркими плакатами, призывающими идти смело в счастливое будущее. О том, как ваши капитаны казнят собственных солдат безо всякой весомой причины. О том, как вы приносите в жертву людей своему кровавому богу из металла. — Это все вранье. Кем бы ты ни была, но знаешь ты не больше, чем такие же варвары, как ты. Казнь осуществляется только при измене и доказанному преступлению во время ведения боевых действий. Мы приносим Богу-Машине наши изобретения, работы и исследования. Это вы сжигаете людей заживо, не мы. — Интересно. — в глазах незнакомки вспыхнул ненадолго огонек. — А я тебе так скажу — никого мы заживо не сжигаем. Когда ваша машина падает, из нее становится почти невозможно выбраться. Ваши люди сгорают в ваших же железных храмах. И не мы тому причина, а несовершенство конструкции, несовершенство бога. Почему он не помогает детям своим? Ответом моим было молчание. Бог-Машина тоже молчал. Лишь ухмылялся в моей собственной голове. — Ну, я так и думала. Иди. Мы еще встретимся. И лучше скажи своему капитану, что убила всех. Иначе окажешься в чертогах своего бога. Дикарка швырнула медальоны следом. Не без горечи во взгляде. Ее спутанные, но длинные рыжие волосы напоминали мне древние сказания о великом некогда народе, я вглядывалась в ее изуродованное войной лицо, не в силах поверить в сказанные ей слова. Сломанный нос, заметно огрубевшая кожа, потускневшие, почти выцветшие серые глаза, ожог на правой щеке, множество шрамов, глубоких и не очень. Представляя ее без всех этих уродств, я напишу портрет позднее. Лохмотья, в которые вплеталась тут и там шкура зверя, выглядела слишком странно для того, чтобы воспринимать происходящее всерьез. Поднявшись на ноги, я лишь нахмурилась, сжав в одной руке ружье, во второй — жетоны. — Зачем ты это делаешь? Вы не берете пленных, не щадите никого.. — Никого не щадят твои капитаны. Это они делают с пленными то, о чем рассказывают вам. Мы воюем за свою землю. — Поэтому собирались напасть первыми, — усмехнулась я, пожав плечами. — Даже если и так, ты серьезно полагаешь, что я не могу передумать и снять скальп твоих прекрасных пепельных волос? Убирайся. — подытожила дикарка, еле заметно кивнув. Ноги подкашивались. Она кивнула на пролесок позади меня, указав на Мортюра и Васю-балду, которые неторопливо пробирались к моей позиции. Обернувшись, я хотела поблагодарить.. Уже никого. Оставалось только брести к рации. — Рядовая Льосид Хьофайри, докладываю обстановку, мы попали в засаду, повторяю, попали в засаду, рядовой Дьофулл убит, трое противников тоже. Как слышно, капитан? — Вас понял, Хьофайри, забрать жетон товарища и попытаться отыскать опознавательные знаки врага. Доставить все в штаб. Выполнять. Конец связи. Выдохнув, я поползла к Дьофуллу, хватаясь за плечо, которое начало до безобразия непримиримо ныть, когда волна адреналина прошла и подарила все те ощущения, которые притуплялись так успешно. Сдерживая рвотные позывы, подступающие рыдания и потерю сознания, я сорвала с груди Сконаса его военный жетон. У врага довелось найти странного вида конверт. У второго в кармашке виднелся металлический кулон. Он спас от первого моего выстрела, погнулся и демонстрировал наглядно всемогущесть везения. Третий носил во внутреннем кармане потрепанной куртени изображение совсем маленькой еще девочки. На обратной стороне — холодной рукой фотографа выведено: "Посмертно. Агата Уншулдик, 1920". В дрожь бросило. Впервые за долгое время не от холода. — Льосид! Льосид, ты где? Это был Яшка, они с Васей заняли позиции поудобнее, все еще осматриваясь, взведя ружья. — Тут. Все... В порядке... — прохрипела я, все еще разглядывая фотографию. — Как вы так? Все хорошо? — взволнованно спросил Вася, когда мужчины подошли к месту, где я сидела, скрючившись, как ветки дерева зимой. — Дьофулл показал на свой глаз, а потом... Оттуда вылетела пуля. Они знали, что мы.. Идем. — Здесь еще кто-то был? Я лишь покачала головой. В одном эта дикарка точно была права. Если узнают, что я разговаривала с ней и не убила — отдадут под трибунал. — Не уверена. Я видела только этих. — Если бы был еще кто-то, они бы точно воспользовались возможностью и попытались сжечь тебя заживо. Идем. Мортюр подставил плечо, совсем не галантно обнимая за талию. Это мелочи. Все будет в порядке.***
Игаль был в ярости. Я слышала, как он орет, пока я лежала в палатке и вертела в руках конверт, отложив кулон и фотографию. Эти вещи показались ему "говном и бесполезной макулатурой". Не могу винить. Терять солдат всегда тяжело. Бьет либо по самолюбию, либо по званию, либо по душе. Но это скорее удел тех, кто еще не понял войну так же, как собственную любовницу. В конверте, впрочем, оказалось письмо. Написано на удивление грамотно. Уважаемый читающий. Если до Вас добралось это письмо, либо я пленник, либо труп. В любом случае, если Вы — — слуга Бога-Машины, убедительно Вас прошу, пожалуйста, проявите человечность. Мои родные, братья, сестры, жена, дети, родители, должны знать о моей участи. Это очень важно для каждого из нас и совершенно незначительно для каждого из вас. Я знаю, что вы зовете нас варварами, дикарями и животными, и пусть будет так, но не уподобляйтесь тем, на кого натравливаете своих богов. Скажите, чтобы семье Аншент передали новости о моей судьбе. Вьял Максимович Аншент. — Хьофайри, — раздался голос капитана у входа в палатку, — я, кажется, сказал выкинуть этот мусор. Один день на поправку, завтра выдвигаемся к поселку. Хорошая работа. Игаль скуп на чувства, можно даже сказать, что они ему неведомы. — Товарищ капитан, — слабо отозвалась я, — просто прочтите письмо. Офицер подошел к моему лежаку и неторопливо взял письмо в грубые, черствые руки. Его смоляные глаза забегали по строчкам, а движения с каждым мгновением становились все более нетерпеливыми. Дойдя до конца, Игаль демонстративно разорвал лист на несколько частей и швырнул их на пол. — Рядовой Хьофайри. Если бы мы выполняли все просьбы дикарей, то проиграли бы войну. Отставить. — прорычал мужчина, расправив плечи. — Если ты погибнешь в бою, едва ли кто-то из них сделает для тебя подобное. Отставить. — Но капитан... — Отставить! — раскатисто выкрикнул Игаль, поправляя фуражку. — Обсуждение или неповиновение приказам карается принудительным заключением, фронтовыми работами или бесконечной службе Богу-Машине, в случае повторного нарушения — смерть через повешение, обезглавливание или расстрел, устав Священной Гегемонии Бога-Машины, раздел восемь, пункт шесть точка пять. Приказ ясен, рядовой? Вы намерены его обсуждать? — Никак нет, товарищ капитан, — вздохнув, ответила я, с трудом поднеся ладонь к виску. — Вольно, — сухо ответил он, после чего вышел из палатки, а мои глаза закрылись от ноющей боли в плече. Кое-как я надела кулон на шею, ворочаясь на койке, которая буквально обжигала жесткостью самой себя.***
Игаля в срочном порядке отозвали в штаб, а поэтому наступление наше откладывалось на сутки, дикари, к удивлению всех нас, не нападали, хотя уже наверняка знали о том, где мы базируемся. Она точно знала. Вечер было решено провести в палатке, заодно наконец поесть всем вместе. Ну, кроме часовых, которые менялись каждые два часа. Мой черед мерзнуть под нескончаемым дождем закончился, и я направилась к центральной палатке, где сидели остальные. Оттуда доносился гул, какие-то странные улюлюканья и осуждающий тон. — Ты че, балда, ебу дал такое говорить? Какие люди? Ты сам видел, че творят. Видел же? Видел, как Машину просто в груду металлолома превратили? Видел ты, сука, спрашиваю?! Разгневанный Костя Фестов схватил Ваську за ворот и чуть ли не над землей того поднял. Заметив меня, мужик кивнул на общий котелок с едой, а сам вернулся к балде. — Да видел я все прекрасно! Пусти! Нихера ты не понимаешь, Фест, это же война, на войне все есть зверства. Мы лучше, по-твоему? — Ты в курсах, что за такое к стенке ставят, балда? — Я просто... Не знаю, тяжело мне воевать. Вот так, чтобы никакой человечности, ничего этого вот. Вырвали словно приказом, понимаешь? Не могу я так! — Так домой пиздуй тогда, — сухо отозвался Мартюр, закусив свои слова кашей и запив дерьмовым, честно сказать, чаем. — Да какое домой? Кто пустит-то? — А ты в гробике деревянном. Как тебе такая мысль? — Фестов загоготал, его поддержали и остальные. Мне оставалось лишь слушать, вмешиваться в разборки сильных и злых мужчин совершенно не хотелось. — Очень смешно. У меня двое детей, если ты забыл. Мне их растить, а я уже сам себя не узнаю. В тварь превращаюсь, понимаешь? Не могу даже смотреть на ласов как на людей. Лицо расплывается в зеркале, словно рога вырастают огромные. — Псих. — фыркнул Костя. — Ну ниче, есть один дедовский метод. Меня так батя научил ничего не бояться и в шестнадцать на фронт пойти. Смотри, в чем фишка. Фестов отпустил Ваську, после чего влупил ему пощечину. Настолько сильную, что мне показалось, будто у балды кости хрустнули. — Рядовой, сука, Балдаев! Вы находитесь, блядь, на войне, и на ваши чувства всем абсолютно насрать, а вы это насранное можете в тряпочку собрать и зажевать на досуге! Мы здесь для того, чтобы Ваших же, ебать их в рот, детей защитить от зверей, которых Вы тут пытаетесь очеловечить. А коли звери уж не звери, так давайте мы к ним Ваших деток на перевоспитание отправим! Чтобы горели поярче! Васька обомлел, не находя в себе сил сказать хоть слово. Остальные одобрительно загудели, а во мне лишь поселилось странное, неведомое доселе чувство. Отвращение к собственным братьям по оружию. — Но не все же звери! Не может так!.. — Балда, ты тупой, что ли? — пробасил Мортюр, проведя огромной ладонью по пышным усам. — У тебя есть государство, которое надо защищать ценой собственной жизни, Бог, который подарил нам все, что мы имеем, а ты, сука жалкая, пытаешься врага очеловечить? Кулак Яшки встретился вдруг с впалым, слегка худощавым животом Васи. Тот тихо охнул, рухнув на пол. Мне оставалось только есть и старательно отводить взгляд. — Постыдился бы при девке-то. Жалко выглядишь, — заключил Фестов, потянувшись за своим чаем. Впрочем, о том, кому из них следует стыдиться, видится мне, даже Бог-Машина будет гадать еще не одно лето. Балда отполз к койке, хватаясь за живот. Он молча искал поддержку во взгляде товарищей, но не находил ее, толпа сказала свое слово. Даже я сделала вид, что не заметила, чувствуя, как совесть начинает жрать меня, начиная от сердца. — Льосид, как там погодка-то? — поинтересовался вдруг Яша, допив из кружки. — Дерьмо погодка. Дождь этот все еще не успокаивается. Такими темпами мы тут утонем. — Да ладно тебе, лучше в грязи измазаться, чем в говне. Солдаты захохотали, оставляя меня наедине с собачьим холодом и желанием взорвать в руке гранату. Может, в чем-то та дикарка была права. Уютные посиделки прервал вызов по радио. — Полевой штаб три точка четыре "А", говорит капитан Игаль, атаку начинаете без меня, повторяю, атаку начинаете без меня, радио аппарат взять с собой и действовать согласно указаниям, вести вас в бой будет капрал Мортюр, как поняли? Радист Органо подошел к приемнику, тяжело вздохнув. — Вас понял, капитан Игаль, аппарат взять с собой и действовать согласно указаниям. — Выполнять. Конец связи. Солдаты переглянулись меж собой. Яшку все уважали, а потому ни у кого и мысли не возникло высказывать недовольство. Одобрительно загудев, отряд шутливо отдал честь. — Вольно, — улыбнувшись, отмахнулся Мортюр. Наши взгляды снова встретились, и я коротко, но достаточно почтительно кивнула, приподняв лоханку с кашей. Он ответил тем же, отчего-то нахмурившись. — Пойду Кота проверю. — отозвался Фестов, направившись к выходу. — Ружья проверить, форму подлатать, выспаться и поесть нормально, — отозвался капрал, поднимаясь со своего места, — выступаем через семь часов.***
Гроза бушевала. Деревья гнулись как резиновые, умудряясь не ломаться пополам. Даже пожар вдалеке утих, а мы все двигались к деревеньке на окраине. Органо путешествовал чуть поодаль, то и дело поправляя рюкзак с оборудованием. А впереди нас шагал Слава Мастиф, пилот Машины, весь в проводах, рычагах и ремнях. Его самого и не видно было вовсе, лишь творение, созданное благодаря Богу-Машине, лязгающее и скрипящее, безмятежно вспахивая землю своим ходом. Мы утопали в грязи и дождевой воде, из-за которой приходилось постоянно протирать лицо грязными ладонями. К запаху земли, пропитанной порохом, примешивался смрад масла, золы и гари. Все это размывалось по лицу и попадало под одежду. Продрогшие, но не сломленные, мы шли все дальше. Пока по корпусу Машины не скользнула пуля. — Рассредоточиться, занять укрытия! Держать позицию! — рявкнул Мортюр и все разбежались в разные стороны, как механические человечки, когда создатель жмет на кнопку. — Не вижу противника, повторяю, не вижу противника! — раздалось из рации. Слава вынуждал Машину вертеться в разные стороны, из раза в раз повторяя... Снова выстрел. Пуля пробила боковую пластину, вводя Мастифа в самое настоящее бешенство. Пилот направил вверенную ему святыню прямиком к деревне. — Иду напролом! Отвага Славы вдохновила всех нас, даже дрожащего то ли от холода, то ли от страха радиста. — Двигаться по левому флангу от Пилота, повторяю, двигаться по левому флангу от пилота! — отчеканил Мортюр и наш строй, все еще представляющий из себя россыпь утопающих в грязи солдат, двинулся следом. Гром то и дело укрывал звуки выстрелов, которые медленно, но верно выводили Машину из строя. На горизонте показались дома и очертания гражданских, которые спешно покидали деревню. Был даже слышан рупор. Наш, украденный, видимо, в одном из предыдущих сражений. — Не способные сражаться, отходите в город, быстро! Они никого не пощадят, у них нет человеческого лица! Что-то предательски кольнуло под ребра. — Боятся. И правильно делают. — усмехнулся Фестов, передернув затвор ружья и заглянув в прицел. Несколько мгновений, и женщина, бежавшая чуть поодаль от толпы, упала замертво. — Твою мать, Фестов! Ты хочешь, чтобы нашу позицию обнаружили? — прошипел капрал, увесисто толкнув Костю в плечо. — Я хочу, чтобы эти собаки бежали еще быстрее в свой город, до которого мы скоро доберемся. — Отставить! — рыкнул Яшка, вернув взгляд к деревне. — Ждать раскаты грома, чтобы скрыть звук. Приказ ясен? — Они — гражданские! Мортюр, ты в своем уме?! — воскликнул балда, сорвав с себя каску. — Это приказ, солдат, — пробасил мужчина, крепче сжимая приклад. — Это зверство.. — Вы намерены продолжать обсуждать приказ, рядовой? — Я... Н-нет. Никак нет, капрал. — Вася обреченно вздохнул, шмыгнув носом. — Ты думаешь, они задаются такими вопросами, балда? Думаешь, они не убивали наших гражданских? Лучше бы ты так думал о тех, кто одной с тобой крови, а не говорил, как предатель, — процедил Фестов, взведя вновь ружье. — Т-так точно... — Отряд, целься. — приказал Мортюр. — Мастиф, готовься заряжать по домам. Как понял? — Вас понял, капрал. — По раскату грома — огонь. Молния ознаменовала гибель десятков. Озарила на мгновение тот ад, в котором мы оказались. Не щадят. Не щадят. Не щадят? — ОГОНЬ! — выкрикнул Яков, и мы, как послушные механизмы, нажали на спусковые крючки. Толпа деревенских поредела, оставшиеся в живых, не сдерживая рыданий, продолжали бежать, спотыкаясь и падая в грязь, поднимаясь после, и то — не всегда. — Животные! — донесся голос из рупора. После же громкий треск ознаменовал кончину устройства для вещания. — Слава, пли! В эту же секунду на деревню обрушился град, словно сами небеса разверзлись в оглушительной каре за содеянное. Щепки, камни, осколки и грязь разлеталась в разные стороны, а мы лишь смотрели на то, как увядает жизнь под дождем из огня. Молния ударила в дерево неподалеку от деревни, начиная очередной пожар. — Поселение — зачистить! Держаться группой, проверять все, что осталось! Вопросы? — Никак нет! — хором отозвался дружный органический механизм. — Хьофайри, держишься сзади, прикрываешь, поняла? — Так точно, капрал! Спуск был сложным из-за погодных условий. Мастиф уже дошел до деревни и уничтожал оставшиеся дома, мы шагали позади. Видеть мир через прицел ружья стало чем-то куда более привычным, ежели такое количество серы в воздухе и грязи под ногами. Солдаты, такие уставшие и обреченные, шли дальше, держа оружие наготове. Сколь мало человеческого осталось на их лицах. Даже на моем. Лишь уродливые шрамы прежней, лучшей жизни. Жизни без войны. Залп, который дали по нам, мгновенно выкосил часть отряда. Судорожно укрываясь за обломком дома, я даже не поняла, кто вообще остался. И остался ли. Рация молчала. Когда как ближе к центру деревеньки раздался оглушительный взрыв. — Двигатель загорелся! Не мог..! Такими были последние слова Славы. Ни прощания, ни великой мудрой мысли. Ничего. Машина с грохотом развалилась на части, а мы, кажется, оказались взяты в кольцо ласами. — Занять поселение любой ценой! — донеслось из радио, которое громко хрипело в унисон с умирающим Органо. Отряхнув оружие от воды, я лишь крепче сжала его в руках. Началась стрельба. Сменив позицию, я нашла Феста и балду, которые палили, как безумные, по всему, что видят. Яша был замечен чуть позже. Он прятался в соседнем доме. Вернее, в том, что от него осталось. — Рядовой Хьофайри, найти возвышенность и прикрывать, как слышно?! — Так точно, капрал Мортюр! — отчеканила я, покидая товарищей. Полуразрушенный двухэтажный сарай казался отличным местом для ведения огня. Короткими перебежками мне удалось добраться до цели. Выстрел. Мужчина в лохмотьях падает на землю, хватаясь за живот и харкаясь кровью. Из пшеничной его борода превратилась в багровую. Я видела в прицел, как отчаянно бежит к нему товарищ, отстреливаясь от Фестова и балды. Выстрел. Падает замертво, распластавшись по земле, даже не успев попрощаться с умирающим. Вновь вспыхнула молния, пришлось прикрыть прицел ладонью. — Балда, Фестов, выйти из здания, вас окружают! Как слышно?! Ответа не последовало. Костя и Васька продолжали уничтожать подступающих. Но их было двое. А врагов — с десяток. — Балда, Фестов, уходите, блядь, оттуда! — вскрикнул Яша, целясь уже не в тех, кто стрелял в него, а в тех, кто окружал товарищей. Я поступила так же. Однако едва ли могла что-то видеть из-за кучи развалин в той части деревни. Убрав винтовку за спину, я достала пистолет, спускаясь вниз. Едва выглянув из сарая, пришлось тут же спрятаться обратно, из города бежал отряд подкрепления. На подступах их встретили остатки нашего отряда, теперь выстрелы гудели по всей деревеньке. Собравшись с мыслями, я быстро перебежала через дорогу, спрятавшись в одном из разрушенных Машиной домов, перетягивая часть сил врага на себя. — Хьофайри, как слышно? Доложить обстановку! — Прикрываю Костю и Васю! — сухо выкрикнула я, выстрелив навскидку пару раз и отшвырнув опустевшую обойму в сторону. — Отряд, слушай мой пр... Рация замолчала. Выстрелы становились все громче, вгрызались в голову, мешая порох с безумием, которое поселилось в сердцах. Нужно было менять позицию. Выбежав из дома, я наткнулась аккурат на чей-то приклад, что болью отозвался в челюсти и скуле. В глазах потемнело на мгновение. Грязь словно пыталась сожрать меня заживо, а железный холод смотрел мне в лицо. Дикарка, скрывающаяся за стволом ружья, чуть наклонила голову. Так и смотрела на меня, пока я пыталась соотнести небо с землей и привести себя в чувство. Кажется, мы так и замерли на несколько мгновений. Ее серые глаза пристально разглядывали каждый мой шрам, каждый ожог и изъян, пока я просто непонимающе пялилась на дуло. В какой-то момент, под аккомпанемент выстрелов, она бросила ружье, тяжело вздохнув. Ливень умывал наши лица от крови и грязи, волосы, безобразные, свалявшиеся, уже давно насквозь промокшие. Ее шкуры выглядели так же жалко, как и мой рваный мундир. Такими мы запомнили друг друга. Безвольно распластавшись по земле, я закрыла глаза, не в силах продолжать. — Это ведь ничего не изменит. Все это. — ее голос наконец обрел те черты, за которые в него можно было бы влюбиться. Спокойная, безразличная отрешенность, вкрадчивый бархат властного звучания. Она развела руки в стороны, чуть хмурясь от непрекращающейся пальбы. Я отшвырнула пистолет в сторону, безуспешно пытаясь подняться. — И ни к чему не приведет, — кивнула я, хрипло откашливая накопившийся в легких смрад. — Яшка, ты живой? Яшка! — проскрипела рация. Где-то неподалеку от нас упал человек. Судя по ранениям, в него разрядили целую обойму. Весь в крови, пытающийся сдержать отток ее из себя, мужчина корчился, заходясь в гулких, жутких приступах кашля. — Ни к чему не приведет... К умирающему уже бежала пара человек, и в них буквально врезался дуэт из Кота и Мотыги. Солдаты сцепились в рукопашной. Я могла отчетливо слышать крик Котикова в момент, когда Мотыга со вспоротым горлом рухнул на землю, держась за рану. В ярости, Максим выбил саблю из руки ласа, вспарывай ей же живот неприятеля, не замечая, как его самого полосует второй. Внутренности вываливались из солдата, но Кот продолжал, несмотря на рассеченную спину, уродовать того, кто отнял жизнь названого брата. В какой-то момент Котиков со всей силы вогнал саблю в брюхо второму, пронзительно заорав, должно быть, на всю деревню, наконец ощутив ту боль, которую дарили порезы на спине. Озверевший, не видящий ничего, кроме бессмысленной ярости, Максим провернул саблю с совершенно безумной улыбкой. — Спокойной ночи, падаль. Плевок, почти полностью состоящий из крови, превратил лицо ласа в какую-то страшную картину. Я зажмурилась. А когда вновь открыла глаза, увидела, как рыжая протягивает руку. — Честно? Я хочу тебя поцеловать, — проговорила она, обозначив намек на улыбку, — мое имя Сальва. — Что? — переспросила я, словно стараясь прогнать наваждение. — Поцеловать? — Да. Ты мне понравилась. Пускай мы из разных миров, но может... — Сальва вскинула бровь, наконец улыбнувшись. Ее детская, почти невинная улыбка настолько сильно контрастировала с происходящим, что у меня свело живот от отвращения к самой себе и к тому, что творится буквально через дорогу. Однако дикарка вдруг сделалась серьезной, отступив на несколько шагов. Из-за дома показалось двое. Явно ласы, в лохмотьях, шкурах и с ружьями старого образца. — Авось с вражиной толкуешь, Сальва. Так и знали мы, что гнилая ты, сука ты бессердечная, такая же, как они. Думаешь, они с тобой так говорить станут? У этой просто оружия нет! Где твой кортик, балда? Оба нацелились на меня. Оставалось только закрыть глаза и тяжело вздохнуть. Выстрел. Еще один. Но я все еще жива. Кажется. Тяжесть упавших на меня заставила вспомнить, каково это — быть живым. Сальва поспешно вытащила меня, мы укрылись в одном из домов. — Не все понимают. Даже я не до конца. Пока с тобой не поговорила. — Аналогично. У каждой страны свои темные скелеты, которыми она пугает.. Жителей. — плечо опять заныло, бок тоже, голова, а вместе с ней челюсть и скула. Мне не стало легче, когда я ощутила на лице ладонь Сальвы, но что-то вновь кольнуло под ребра. На этот раз, правда, приятно. Я не открывала глаз, а ее явно огрубевшие за годы войны обветренные губы неумело коснулись моих. Это казалось безумием, абсолютным. Выстрелы не смолкали, гранаты все еще взрывались, а рация разрывалась от воплей моих товарищей по оружию. И все это... В одночасье утонуло, когда наши уста вновь встретились. Пока из рации не донеслось очень отчетливое "вызываю огонь на себя". — Штаб, как слышно?! Это рядовой Балдаев! Прошу вызвать огневую поддержку на свою позицию, повторяю, вызываю огневую поддержку на свою позицию! Отряд почти уничтожен, нас превосходят числом, Машина пала! Как слышно, штаб? Передаю координаты, Б-1, Н-2! Штаб! — Нам нужно уходить, — сбивчиво прошептала я, прервав поцелуй и отстранившись от Сальвы. — Нам? Тебе нужно. Я уже убила двух своих товарищей. Жить с этим уже не представляется мне возможным. Подумать только... А сделала это ради.. Тебя? Я не хочу продолжать это. Пусть все останется. Я не хочу больше быть частью того, чем стала. Не хочу быть тем, чем стала. Гримаса ужаса посетила мое лицо. Сальва стала изображением самого кошмарного сна, дурного предзнаменования, фатализма и грязной, мокрой земли, которую мы жрали, укрываясь от выстрелов неприятеля. Желание жить с силой ударила шпорами по бокам. Я выползла из развалин, чувствуя спиной взгляд, полный осуждения. — Во славу Бога-Машины, друг мой. Мы гордимся тобой. Балда еще нескоро узнает, что сломавшаяся на его рации кнопка спасла жизнь нескольким членам отряда, которые услышали, как он говорил через радио аппарат, подобранный с трупа радиста. Мне же кажется, что с каждым мгновением я бегу все быстрее, не оглядываясь на продолжающиеся выстрелы, крики и взрывы. "Во славу Бога-Машины", проносится в голове так же мимолетно, как пуля, пробивающая легкое. Земля и небо вновь меняются местами со скоростью света, а я, задыхаясь от собственной крови, кубарем качусь по склону и чувствую на себе осуждающий взгляд. А из леса величественно вышагивает стройный строй Машин. — Пли! Жизнь так неторопливо покидает меня под эту симфонию взрывов и еле различимых криков. В ушах стоит звон, а надо мной вновь нависает ее фигура. — Сложись обстоятельства ин... — ее речь заканчивает пуля, пробившая голову насквозь. Ее кровь умывает мое лицо, я чувствую ее тяжесть на себе, и где-то там, далеко от ливня, грязи и крови, серы и гари, костей и ружей, детям своим улыбается Бог-Машина.