Утром все забудется.

— Господин, не вертитесь, — спокойно произнес Кюн, пальцами локоны длинные перебирая. Смоляные волосы, рассыпавшись из оков ленты, словно тени закручивались, замирая в одном положении, пока тонкие руки не тревожили их. — А ты не спорь со мной! — прорычал Бог и скрестил руки, позволяя своему шинки осторожно расчесывать волосы изящным гребнем. Позади послышался тихий вздох. Несколько минут, пока шинки не тревожил тишину своими вздохами, разговор не завязывался. — Хозяин, позволите задать вопрос? — рука замерла в чужих волосах, оставляя гребень в запутанных прядях. Кюн отчего-то хмур был, опуская взгляд в пол. — Я слушаю, — фыркнул Такемиказучи, даже не оборачиваясь на своего шинки. Он направил взгляд в стену, нахмурившись от предстоящего разговора. Бог сразу почувствовал, что довольно давно что-то тревожит парня, но, почему-то, Кюн об этом молчал. Неужели настолько тяжелы его думы? — Сегодня, когда вы увели нас от Юкине... — тихо начал Кюн, нервно сжимая пальцами белую ткань своих одежд. От одного лишь упоминания сегодняшнего, Бог напрягся, скрипнув зубами. Если его ведущего тронет то проклятье, то это будет непоправимый удар. Такемиказучи поклялся, что ни один его шинки больше не умрет! А потерять главного из них — особенный проигрыш. — Продолжай, — терпеливо шикнул Бог, стиснув пальцы на собственных предплечьях. Ледяные мурашки липли к спине, но он терпеливо ждал, когда же пауза в словах шинки исчезнет. — Мне показалось, Вы волнуетесь за меня... — лицо тронула едва заметная улыбка, и Кюн коснулся своего локтя, который в то мгновенье из воспоминаний хватал его хозяин, — но тогда, в битве, я был уверен, что не важен Вам. Меня ранили, а вы отнеслись так спокойно... Такемиказучи шумно выдохнул, мигом расслабляясь. Все то напряжение, иглами коловшее его мышцы, испарилось, улетучиваясь через этот выдох. <<Глупый Кюн... напугал меня знатно!>> — Бог откинул голову, прикрывая в безмятежном облегчении глаза. Хриплый смех сорвался с его уст, заставляя шинки удивленно распахнуть глаза, всматриваясь в лицо хозяина. Сейчас, пока эмоции искрились на его лице, Такемиказучи казался еще прекраснее, чем обычно. — Я сказал что-то смешное, Такемиказучи-сама? — неуверенно спросил Кюн, встречаясь взглядом с черными глазами своего Бога, в которых мгновенно утонул. В этой бездне искрился озорной огонек, смешанный с чем-то неизведанным для шинки. — Глупец ты, Кюн, — широкая ладонь звонко шлепнулась на светлую макушку, и парень непроизвольно пригнул голову, растерянно смотря в пол. Он, что, чем-то разочаровал своего Господина? — Прошу прощения, хозяин... — шинки неуверенно положил ладони на пол, склоняя голову перед Богом, но тот лишь нежно огладил чужой затылок. Ловко поддев пальцами ленту, Такемиказучи потянул за край, пока темный кусочек ткани не опал на пол, а волосы, бледно-бежевые, не рассыпались по белому одеянию. Кюн удивленно вскинул брови, но не мешал действиям Бога, вкушая каждое касание к себе, будто благословение. — Ты лучше, чем кто-либо другой, должен знать, что я дорожу каждым из вас. — Более твердо заявил Такемиказучи, позволяя своему шинки выпрямиться. — И за каждого отомщу так, как за своего родного сына. Кюн поджал сухие губы, щуря светлые глаза. Что это за чувство, так настойчиво теплеющее в его груди? Слова Господина приятно ранили, просачиваясь в каждую клеточку его ликующего тела. Но, недолго радуясь, парень вздрогнул. Мигом придя в себя, Кюн отогнал от себя лишнюю слабость. Он ценен для Бога, а значит, должен соответствовать его силе, не плавясь так легко от благосклонных слов. Такемиказучи тем временем осторожно коснулся бледной щеки, всматриваясь в глаза, выражающие уверенность безмерную. Кюн всегда таким был — надежным и внушающим спокойствие, даже если тревогой сердце его было окутано. Как бы тот не давил на своего ведущего, лишь его он мог видеть достойным звания священного сосуда. Кюн был безгранично предан ему и всегда старался, как мог, выкладываясь на полную. Значит, чувствовать именно к этому шинки особенную любовь — нормально? — Такемиказучи-сама, как Ваше самочувствие? — спокойно поинтересовался шинки, замечая, как посерьезнел чужой взгляд. В черных глазах вновь угасли все эмоции, оставляя лишь опасную тьму. — Не пристало Богу в таком виде быть... — горько усмехнулся тот, поддаваясь соблазну, который должен был отвергать до последнего. Такемиказучи склонился вперед, коснувшись сухих губ парня своими, буквально на секунду замирая. Он знал, к чему это могло привести, но Кюн, на удивление, все так же остался спокоен и невозмутим ситуацией. Никакой нестерпимой боли в затылке, или скверны на коже, не было. Шинки просто медленно облизнул свои губы, каким-то по-щенячьи счастливым взглядом посматривая на своего Бога, стараясь унять эту вспышку эмоций. Но заковать эти чувства в светлых глазах невозможно — все равно ведь видно, все равно искрится, будто фейерверк в ночном небе. — Полагаю, Вас надо оставить отдохнуть? — сипло поинтересовался Кюн, получая самодовольную усмешку в ответ. Как же было необходимо увидеть эту горящую уверенность в темных глазах, чтобы вновь впустить спокойствие в рваное сердце. — Если не пожелаешь выпить со мной чаю на лучший сон, то можешь быть свободен на сегодня, — легко пожал плечами Такемиказучи, откинув длинные локоны за спину. Он в очередной раз восхитился самоконтролю своего ведущего, который даже после случившегося держал лицо и сознание в полном порядке. Это восхитительный экземпляр! — С радостью, мой Господин. — Кюн учтиво поклонился, сдерживая дрожащую улыбку на своих устах. Побыть подольше со своим Богом — действительно лучший дар в этом бренном мире. И шинки им обязательно воспользуется.