Черное небо

Оглушительная тишина окружала со всех сторон, и мальчик не мог услышать ни звука, ни малейшего шороха вокруг себя. Раньше она даровала лишь покой и умиротворение, но, по какой-то неясной ему причине, сейчас от безмолвия становилось тошно. Страх сковывал все тело, не позволяя выполнить даже самого ничтожного телодвижения, и, крепко зажмурившись, граф схватился руками за свои плечи в надежде защитить себя от неведомой угрозы, которую он чувствовал сейчас, пожалуй, слишком ярко и слишком навязчиво. Ледяной воздух пробирался под ночную рубаху, словно бы пытаясь своим безжалостным холодом уничтожить уже порядком продрогшее на морозе маленькое тельце, и Чуя отчаянно старался хоть как-то себя согреть. Внезапный рык, раздавшийся словно бы над самым ухом, оглушил его, заставив на секунду потерять осознание происходящего. Мальчику хотелось кричать, кричать истошно и громко до ужаса; кричать так, чтобы хоть кто-нибудь услышал его оглушительный вопль. Ему хотелось, чтобы кто-то протянул руку помощи, но в ответ Накахара услышал лишь тихий и вкрадчивый шепот, исходящий словно бы отовсюду; шепот, от которого невозможно было убежать или скрыться. В попытках разобрать слова, произносимые с до тошноты доброжелательным выражением, Чуя в страхе поднял свою голову. Он не смог разглядеть места, в котором находился, но хищный оскал и сверкающие кровожадным пламенем глаза во тьме виднелись лучше, чем что бы то ни было другое. Как спасительный маяк, что зазывал к себе заблудшие в тумане корабли, незнакомец будто бы изо всех сил старался спасти мальчишку, и Чуе искренне хотелось ответить на этот зов, но чувство страха и первобытные инстинкты, пробудившиеся только в этот самый момент, не позволяли потянуться в сторону наполненного фальшивой нежностью взгляда. Резво поднявшись на ноги и слегка пошатнувшись, Накахара распахнутыми от ужаса глазами оглядел нечто, находившееся прямо перед ним. Небо, сливаясь с жутким и тревожащим душу кошмаром, готово было расколоться на части не в силах выдержать сгустившейся тьмы, что уже тянула свои длинные когти к единственному лучику света, что не успел потухнуть в дьявольской бездне. Для него не было другого выхода, кроме как бежать; бежать сломя голову и совершенно не разбирая дороги. Алая луна освещала все вокруг, покрывая кровью густой лес с огромным множеством деревьев-великанов, что давили со всех сторон. Мальчик то и дело врезался и падал, спотыкался о корни, раскинутые в разные стороны, а его ноги обжигала острая нестерпимая боль; боль не только от усталости, но и от ран, которые он получал всякий раз, когда по своей неосторожности наступал на обломанные ветви. В отчаянных попытках скрыться от всепоглощающей и пугающей до дрожи в коленях темноты, Чуя и вовсе забыл о том, что Дьявол всегда следовал точно по его кровавым следам и ни на секунду не терял его из виду. Он сам связал себя тяжелейшими и постепенно сжигающими не только тело, но и душу оковами зависимости, а, когда осознал, что цена для него все еще чрезмерно велика, было уже слишком поздно, чтобы что-то менять. Темный-темный лес, и ни единой звезды на небе — только лишь ночь и исполинских размеров багровый шар, сияющий и провозглашающий конец всего живого. Встретившись лицом с промозглой травой, Накахара закашлялся, стоило ему вновь попытаться подняться на ноги. Ему показалось, что, еще секунда, и его легкие попросту сгорят от недостатка кислорода. Не хотелось сдаваться, ведь в данном случае проигрыш означал смерть и забвение. Мальчишка привык бороться до самого конца, и, когда у него практически получилось вновь встать на ноги, чья-то мягкая ладонь опустилась на его яркие и сияющие в темноте волосы; плавным движением она прошлась по макушке, а затем опустилась ниже. Аккуратно приподняв лицо Накахары за подбородок и всматриваясь в его широко распахнутые глаза-океаны, Дьявол прошептал в самые губы: — Чего же Вы так сильно страшитесь, граф? Мягкие кудри, сверкающий лукавый взгляд и гадкий насмешливый голос вмиг пробудили внутри мальчишки гнев, разгорающийся с каждой секундой все более и более, и, стоило ему все осознать, как он сразу же нахмурился, яростно всматриваясь в ядовитые карие глаза своего слуги. — Уж точно не тебя! — ненавистно выплюнул Чуя, чем вызвал лишь смех своего собеседника; смех искренний, яркий, но пробирающий до мурашек своей безжизненностью; смех звонкий, но такой, словно бы его и не существовало вовсе. Накахаре подумалось вдруг, что, если бы бесконечность или пустота имели людской облик, то их хохот звучал бы точно так же, как и хохот Дазая, что был не в силах остановиться, лишь дергано хватался за живот, отстранившись от мальчика. — Какого черта, Осаму? — Видели бы Вы свое лицо, — продолжая заливаться звонким смехом, проговорил мужчина, но, стоило ему поймать возмущенный и сердитый взгляд графа, как он вмиг стал до ужаса серьезен, а затем резко и порывисто приблизился к мальчишке. Улыбнувшись плутоватой улыбкой, он спросил: — Неужели совсем теперь не боитесь? — С чего бы мне бояться своего дворецкого? — отодвинувшись от демона, спросил Накахара, а после — встал с земли и, отряхнув колени, зажмурился от резкой боли, пронзившей израненные кровоточащие ноги. — Как же это грустно! — с наигранным расстройством на лице, воскликнул Дазай, в своей излюбленной манере схватившись за грудь так, словно бы слова графа до боли в сердце ранили его. — Знаете ли Вы, что негативные эмоции сладостнее всего? — Что за чушь ты несешь? Лучше скажи где мы находимся, — в повелительной манере проговорил Чуя, вглядываясь в отчего-то любопытные глаза своего слуги. — Неужели Вы все еще не поняли, граф? — раскрыв в притворном изумлении глаза цвета тягучей патоки, насмешливо спросил демон. Накахара вдруг нахмурился. Дворецкий был непривычно весел и задорен, что не могло ускользнуть от внимания мальчишки; манера его речи изменилась, и сам демон выглядел так, словно бы торжествовал очередной победе на поле битвы. Насторожившись, Чуя, сощурившись, попытался разглядеть хоть что-нибудь в глазах собеседника, но, как это было всегда, там были лишь холод и мрак. Мальчик всегда думал, что это лишь часть его демонической сущности; что это то, что само собой разумеется, поэтому данная деталь в облике Дазая никогда не пугала его, однако почему-то сейчас то, с каким диким блеском и ликованием тот глядел на него, заставляло Накахару непроизвольно сжаться в попытках стать менее заметным для чужого внимания. Колени предательски тряслись, и Чуя кое как заставил себя выговорить хоть что-то. — Прекрати валять дурака, и найди способ выбраться отсюда. Я весь продрог, — попытавшись вложить в голос все свои уверенность и властность, сказал мальчишка, на что дворецкий лишь шаловливо хихикнул, а затем подошел ближе к графу. Присев перед ним на корточки и взяв аккуратно его руки в свои, Дазай спросил: — Зачем же Вам выбираться отсюда? — с искренним и нескрываемым любопытством на лице. — Чего?.. — Ведь это Ваше последнее пристанище, мой милый господин, — проворковал он в ответ, и дьявольская улыбка озарила его лицо, а в глазах разгорелось небывалое пламя, неистовствовавшее и сжигающее все на своем пути. Чуя судорожно сглотнул, чувствуя, как демон все сильнее сжимает его руки в своих. Ему хотелось кричать, хотелось выдернуть пальцы из цепкой хватки, но Накахара знал, что за все нужно платить. Он зажмурился, а через несколько секунд почувствовал ледяное прикосновение к своей шее, и понял вдруг, что все это время его касался вовсе не Дьявол, а сама Смерть, которая черными когтями норовила впиться глубоко в кожу и разодрать на куски и без того слабое маленькое тело. Как из-под воды он услышал крайне встревоженный голос. — Господин? Темнота вокруг исчезла, и вместо ледяных касаний Смерти Чуя вдруг почувствовал в своей руке чужое запястье, за которое он ухватился, пожалуй, слишком сильно, потому что, стоило Накахаре ослабить хватку, как он ощутил судорожную дрожь. Пальцы не слушались, и граф в ужасе подскочил на кровати в попытках избежать неприятного ощущения где-то глубоко внутри. Сейчас он чувствовал себя так, словно бы его душу вывернули наизнанку и когтями разодрали то немногое, что от нее осталось после контракта с демоном, заставив даже самый ничтожный огонь потонуть в бесконечной тьме. Не в силах разглядеть в темноте хоть что-то, тяжело дыша, Накахара нервно вертел своей головой из стороны в сторону, после чего заметил небольшой блеск на тумбочке рядом со своей кроватью. Комнату озарил тусклый свет свечей канделябра, который дворецкий держал в своей руке. Стоило Чуе испуганным взглядом поймать сияние карих глаз и небрежно дернуться на месте, как Дазай подошел чуть ближе, предварительно поставив светильник на тумбу. — Господин, Вас снова мучают кошмары? — спокойно спросил демон. — Что ты здесь делаешь? — ответил вопросом на вопрос Накахара, после чего схватился за переносицу, напряженно потирая ее. — Я услышал, как Вы кричали во сне, и подумал, что Вам могла бы понадобиться помощь, — отозвался Дазай, как ни в чем не бывало; все так же невозмутимо, словно до самочувствия графа ему и дела не было вовсе. — Я уже не ребенок. — Вам всего тринадцать, мой господин, — ухмыльнувшись, поспешил напомнить дворецкий, которого, очевидно, забавляло желание Чуи казаться старше своих лет. Мальчишка лишь цыкнул на слова своего слуги, понимая, что, несмотря на свое нежелание признавать очевидное, тот был полностью прав. Граф хотел добавить что-то язвительное в ответ на усмешку, но был прерван внезапно смягчившимся голосом демона: — И это вполне естественно, что Вы испытываете страх. Это лишь означает, что Вы все еще живой человек, такой же, как и другие люди, — прикрыв глаза проговорил Дазай, отчего-то слишком воодушевленный своими словами. — Я думал, что ты презираешь людей, — особо не раздумывая, бросил Чуя в ответ, после чего поймал на себе любопытный и неожиданно заинтересованный взгляд шатена, чьи волосы сейчас приятно поблескивали в тусклом свете свечей, а глаза выдавали вовсе не ту кровожадность, что была в кошмаре, а, возможно, даже некоторое восхищение. Граф вспомнил вдруг весь тот ужас, что преследовал его на протяжении долгого времени, пускай, то и было только лишь во сне. Едва заметно дернувшись, он сжал кулаки, а взгляд его приобрел легкий оттенок задумчивости; нахмурившись, он что-то сосредоточенно обдумывал в своей голове, и, казалось, вовсе забыл о присутствии демона рядом. Дазай лишь хмыкнул, слегка улыбнувшись словам Накахары, после чего вернул своему лицу серьезный и сдержанный вид. Оглядев усталое лицо господина, он спросил вкрадчиво, стараясь не задеть своими словами гордость молодого графа: — Не желаете ли обсудить это? Чуя вдруг словно бы опомнился, после чего мгновенно вспыхнул, возвращая своему лицу былое недовольное выражение. — Еще чего! — и Дазай, оглядев по-детски надувшегося Чую, вдруг облегченно засмеялся, открыто и душевно, без единого намека на издевку, слишком уже привычную для их манеры общения друг с другом. С хитрым прищуром Осаму рассматривал лицо графа, и втайне радовался тому, что из испуганного мальчишка моментально обратился в сердитого. Самым прекрасным проявлением эмоций господина демон всегда считал его ярость, ведь, почему-то, только гневом Накахары он наслаждался так, как, вероятно, не наслаждался ничем более. — Как скажете, мой господин, — приняв свое поражение, мягко улыбнувшись, проговорил Дазай. Он собирался было потушить свет в комнате и покинуть ее, как Чуя вдруг произнес смущенное: — Постой, Осаму, — чем вызвал неподдельный интерес в глазах собеседника. — Останься, пожалуйста, — и граф почти никогда не произносил слова мольбы по отношению к демону, но что-то глубоко внутри заставило его выговорить это сейчас; Накахаре казалось, словно бы, если он не попросит вежливо, то дворецкий попросту ему откажет. И Чуя знал, что этого не могло бы произойти, но свои внезапные порывы он не был в силах охарактеризовать. Странная и несколько хищная улыбка возникла на лице Дазая, однако граф никак не смог бы ее заметить. Развернувшись, Осаму со снисходительным выражением ответил: — Конечно, мой господин, — Чуя облегченно выдохнул, после чего дворецкий, будто бы внезапно что-то вспомнив, добавил: — Однако свечи придется потушить. — Да, — напряженно подтвердил Накахара, и было видно, что граф все еще отчаянно чего-то страшился. Поочередно мужчина задул три свечи, после чего собирался было отойти от кровати господина, но Чуя не позволил, неожиданно ухватившись рукой за фрак своего слуги. — Нет! Сядь вот здесь, — воскликнул вдруг мальчишка, пальцем указав на край кровати. Дазай пожал плечами, после чего, недолго думая, вальяжно присел туда, куда велел господин. Какое-то время Чуя ерзал и ворочался из стороны в сторону, стараясь найти удобную для сна позу, но, отчего-то, сделать этого никак не удавалось. Демон внимательно следил за каждым движением мальчишки, словно бы что-то для себя подмечая; заняться ему все равно было нечем. Накахара повернулся спиной к своему дворецкому, и, спустя некоторое время, когда Дазай уже было подумал, что граф уснул, Чуя вдруг произнес: — Осаму, ответь на вопрос, — тихо и обеспокоенно, но будто бы стараясь скрыть свою заинтересованность за напускным безразличием. — Что чувствует человек, когда его душу поглощает существо вроде тебя? И демон широко распахнул свои карамельные глаза, стоило ему заметить мелкую дрожь, в которой заходился Накахара, что по самую макушку укутался в теплое одеяло. Как замерзающий на морозе котенок, он словно бы отчаянно старался согреть свое продрогшее маленькое тельце, и, обеспокоенный в первые несколько секунд Дазай, вдруг хитро улыбнулся, после чего дал ответ на внезапный вопрос мальчишки. — О! Это крайне интересный вопрос, мой господин! — воодушевленно воскликнул Осаму, подняв глаза к потолку и приложив к подбородку два пальца, он словно бы глубоко о чем-то задумался, а после начал вдохновенно: — Мне не приходилось быть на месте людей, заключивших контракт с демоном, но я неисчислимое множество раз видел их исступленные лица и тела, что заходились в лихорадочной дрожи в безысходных попытках спастись от неизбежности. Не могу в точности описать то, чего я никогда не испытывал, но я думаю, что эти чувства похожи лишь на тихое и безвольное смирение с тем, от чего не убежать, а также на боль и безнадежную печаль, которые, как и тьма, пожирают человека целиком, — с безумным и хищным блеском в глазах проговорил демон на одном дыхании, словно бы мысли об этом доставляли ему несравнимое ни с чем удовольствие. Чуя не повернулся и даже из-под одеяла не выглянул, лишь зажмурился крепко-крепко, и озноб охватил его тело, а мурашки судорожно забегали по рукам, ногам и спине. Он, казалось, затрясся еще сильнее, и Дазай, вдоволь насладившись столь необыкновенным зрелищем, вдруг насмешливо рассмеялся, будто бы сжалившись над Накахарой и стараясь разрядить обстановку. Граф внезапно раскрыл свои глаза-океаны, а затем вылез из-под одеяла и гневным взглядом окинул дворецкого, что в открытую смеялся над его слабостью и наивностью. — Я почти поверил тебе, ублюдок! — прорычал Чуя и яростно пнул ногу демона, отчего тот рассмеялся пуще прежнего. Игриво сверкая в темноте своими карими глазами, Дазай словил еще пару слабых ударов, после чего граф, успокоившись, улегся обратно в постель, обиженно накрывшись одеялом. Его гордость была задета, и он не мог простить себе чрезмерной доверчивости и того, что тем, кому он показал свою слабость был демон, который только и делал всегда, что насмехался над ним. Осаму успокоился сразу же, стоило ему услышать еле слышимый, но до одури решительный голос Накахары: — Я ни о чем не жалею. Если моя душа — это цена мести, тогда я готов ее заплатить. И Дазаю не оставалось ничего, кроме как изумленно распахнуть свои карие глаза. На смену удивлению пришло непритворное восхищение, и, мягко улыбнувшись краешками губ, мужчина аккуратно протянул свою руку и коснулся плеча мальчишки, который сейчас был плотно укутан в одеяло. Почувствовав нежное прикосновение, Чуя яростно дернул плечом, стряхивая с себя ладонь дворецкого, после чего произнес сердито настолько, насколько было возможно: — Отстань, я хочу спать, лжец. И Дазай послушался. Усмехнувшись, он отстранился, а затем задумался глубоко о чем-то своем, и сам не заметил, как стремительно время пролетело мимо него. До утра оставалось лишь несколько часов, и, убедившись, что Накахара уже давно уснул, демон неторопливо встал с кровати, а после — склонился над лицом мальчишки. Отодвинув слегка край одеяла, он изучающе оглядел лицо спящего графа, а затем тихим шепотом, вкрадчиво произнес ему в самые губы: — Кажется, Вы забыли, что я не могу Вам солгать, мой милый господин, — и улыбнулся очаровательной лукавой улыбкой. Прежде чем отстраниться, демон чутко и любовно поцеловал лоб молодого графа; едва коснувшись его своими губами, он оставил на коже мальчишки призрачный едва ощутимый след, который навечно связал их обоих чем-то более значимым, чем печать контракта, что давно была выжжена на их телах. С дьявольским пламенем в глазах и торжествующей улыбкой Дазай покинул покои своего господина под тихий скрип закрывшейся двери. Оглядевшись вокруг себя, он, кажется, сразу же решил, что приготовит сегодня на завтрак, а затем, хлопнув в ладоши, с радостным выражением лица поспешил поскорее отправиться на кухню.