***
Как же хорошо вернуться в родной дом после стольких дней разлуки! Открывая входную дверь, дом с порога встречает, не, как обычно, это бывает: с теплотой и заботой, сладким ароматом выпечки и доброй улыбки Елены, а мерзким холодком и полной пустотой. Явно ведь, не к добру такое. Первый звоночек. Повесив пальто в шкаф, оставив чемодан и кофр с гитарой у входа, пошел бродить по пустому дому, в поисках живой души. Первый этаж был абсолютно пуст, ни следа на кухне и в столовой, в гостиной и кабинете. Я, смирившись с этим делом, взял чемодан с кофром и поплел в спальню. В лестничном марше включен свет, что странно. Противно скрипели, будто жалуясь или о чем-то предупреждая, ступени. И неспроста. Второй звонок. На втором этаже, в темноте гостиной, на софте, лежал тот самый златовласый басист. От увиденного я потерял дар речи и передвижения, будто ноги, как корни крепко-накрепко приросли к паркету. И я наблюдал за ним, время, которое не заметил: долго ли, коротко ли? Спит ли он, или что иное случилось? Грудь не вздымается, никаких движений. От испуга выронил и кофр, и ручку чемодана, а те упали с немалой силой и грохотом. За гитару я волновался в последнюю очередь, ибо знаю, что этот кофр выдерживает не только Леню, но и атомную войну простоит без единой царапины. В мгновение преодолев это расстояние от лестницы до дивана, который в этой полутьме выглядит как остров. Небольшой остров надежды. Присев на краешек, немного ссутулившись, сложил руки на колени, принялся снова наблюдать за Маратом. Сразу тревожить его не буду, ведь может так крепко и спокойно спит, как говорится «спал, как убитый», и я потревожу его своими глупыми догадками. Все же хоть вздох, хоть вздрагивание ресниц, хоть небольшое, совсем незаметное изменение в лице, я должен был увидеть, чтобы удостовериться, что он жив и все в порядке. Но нет, ни вздоха, ни вздрога, не изменений, совсем ничего! — Марат? — дрожавшим голосом, буквально одними губами произнёс его имя, в попытках окликнуть его. Я до последнего не хочу к нему прикасаться, но почему, я сам не знаю. Судорожно вздохнув, я собрался с мыслями и уже более увереннее и громче произнёс его имя. А в ответ тишина. В след за голосом начинают дрожать руки. Смотрю на него, наверное, с минуту, которая для меня длилась, наверное, целую вечность. Я всматриваюсь в его лицо, как в последний раз, будто перед смертью пытаюсь надышаться свежим воздухом… Нервы и так сдают, и я всё же решаюсь на прикосновения. Чтобы не давать себе повода для паники, сразу принялся нащупать пул ьс на сонной артерии и на запястье. Дрожащими пальцами, да и при всеобщем треморе, это было сделать трудновато. И здесь я ничего не чувствую. Паника, как ночь, обволакивает меня тихо, и по нарастающей. Дрожащей рукой прикладываю ладонь к его лбу — холодный. Но мне кажется, что и руки у меня ледяные, поэтому аккуратно, будто даря самый нежный поцелуй, касаюсь губами его лба… Холодный. В скрытой истерике, глаза сдают меня совсем, придавая им зеркальный блеск слез, которые просятся оставить свой след на впалых щеках. В бессилии, утыкаюсь носом в его грудь, ещё тая надежду, прикладываю ухо к его сердцу, закрывая глаза, прислушиваюсь… Тук… Тук… Тук… Я не мог поверить своим ушам, но я слышал приглушенный стук его сердца! Жив! Аллилуйя! Распахивая глаза, улыбаясь во все тридцать два зуба, смотрю на Марата, который, на минуточку, тоже смотрит на меня! — Эдмунд? — вполне бодрым голосом спрашивает тот. Отскакиваю от него, как будто обжегся об него, и как хорошо, что подвернулся под ноги кофейный столик, на который я сразу же сел. — Марат? Все в порядке? — ответил я виновато. Кто бы мог подумать, что я буквально мгновение назад чуть ли не похоронил, будучи он живым?! Очень бы хотелось забыть это и никогда не возвращаться и не вспоминать об этом. Медленное «угу» и кивок головой меня немного успокоил. — А тогда, что ты делаешь в моём доме?.. Да, я помню, что раз сказал, что мой дом — это и твой дом тоже. — Будто прочитав в его глазах: «пожалуйста, не устраивай допрос», я дополнил: — может, чая? Немая благодарность в тех же графитовых глазах, и тот же кивок головой заставил нас переместиться на кухню. Уже на кухне, расположившись за столом, друг напротив друга, я заметил такое давящее ощущение в области грудной клетки, не дающее спокойно вдохнуть. Может, это из-за недавнего сумасшедшего волнения, истерики? Всё может, вот именно тогда, когда человек приписывает к мёртвым своего лучшего друга. Вряд ли я когда-нибудь это забуду. Это будет сделать очень сложно. Но главное — возможно. Громко поя свою мелодию, чайник кипел на плите. А я же спокойно, не подавая никаких эмоций, сверлил пустую кружку взглядом. Ровно до того момента пока Марат не прощелкал пальцами у моего носа. — Эдмунд? — подняв на него взгляд, он продолжил: — все в порядке? И нахмурив брови посмотрев на него немного грозно, ответив на его вопрос последующим кивком головы. Но, видимо, его этот немой ответ не устроил, и как только он хотел разомкнуть губы в новом предложении, так резко встал и побрел по направлению к чайнику. Нет, не то он меня раздражал, просто не хотел продолжать именно этот диалог, и слава Богу, что он понял это. Сняв чайник с плиты, я поставил его на подставку, открывая шкафчик, и беря банку с чёрным чаем с ромашкой. Говорят, что ромашка на самом деле хорошее растение: снимает усталость, стресс, лечит, успокаивает. Самое то, после такой немой истерики. Ну, надо же, Марата заживо захоронил, ну и что я за сволочь, после такого? Боже, да я чувствую, как он сейчас сверлит взглядом мне спину. Наверное, со стороны показалось, что я очень медленно и задумчиво открываю это несчастную банку. Рыскаю на столешнице чайничек, которого не видать в этих пределах. Наверное, он где-то рядом с такими же по роду. И держа банку в руках, снова открываю шкафчик, ровно до того момента, как на моё плечо ложится тёплая и большая ладонь. А банка то и вправду несчастная, после касания я крупно вздрогнул, пустив пальцы веером, и банка, жалобно звякнув, будто попрощавшись, разбилась об паркетный пол. — Превосходно. — Ответил я, понимая, что стою босыми ногами у осколков цветного стекла. — Ну, а чего ты шугаешься так? — раздался мягкий голос из-за спины. Он так и не убрал руку. — Да потому, что нужно сначала говорить, а потом совершать какие-либо действия. Всё же несёт свои последствия! — беззлобно огрызнувшись, бросил через плечо, на котором находилась ладонь. — Я тут заварник принёс… Видимо, он уже нам не понадобится. — Нет, будем из него кипяток пить. Считай, что как электричество — губительно в обоих случаях. Больше всего жалко было не столько содержимое, а сколько сам сосуд. Цветная мозаика, кажется, ей было больше, чем нас обоих вместе взятых и, причём, в раза два. Но хорошо, что в её сестре-близнеце тоже был чай, но уже с чабрецом и ромашкой. — Эд, может, я уберу это все? Где находится веник? — Нет, спасибо, сейчас сам соберу, я же разбил. Проведя все манипуляции с завариванием, поставил чайничек на стол, стараясь совсем не смотреть на Марата. Уже собирая осколки до меня дошло, что если бы я тогда повернулся бы к столу, где стоял этот заварник, то думаю, продолжение того разговора бы состоялось, как бы мне этого очень не хотелось. Ведь всё в порядке? Нет, я бы мог сорваться на него, будь разговор доведён до середины. Надо отпустить ситуацию, или по крайней мере, пока Марат ока не сводит. Аромат чая вдохновлял, сводил с ума, будто и пропал и вовсе декаданс. Держа кружечку двумя руками, сидя перед Корчемным, остужал горячий чай дыханием, в то время, когда он просто пил его так, горячим. Добавил сахар, ибо чай без сахара — вовсе и не чай, а вода с травой. И продолжил дуть, уже держа кружку одной рукой. Дул до тех пор, пока не стало дурно, до головокружения, и лёгкой тошноты. Я поставил кружку, и спрятал глаза в ладони. Марат же не проронил ни слова. Незаметно наблюдая за ним через небольшую щелку меж пальцев, его лицо исказил ужас. Закрыв глаза, я глубоко и судорожно вздохнул, тут же испугавшись ладони Корчемного. Он положил свою ладонь на мою, оставив кружку в стороне. — Эдмунд, всё в порядке? — обеспокоено просил Марат, немного сжимая её. Тёплая, немного с шершавыми пальцами, рука взяла мою ладонь и принялась поглаживать её тыльную сторону. — Всё хорошо, — не пошевельнувшись, но тихим и глухим голосом ответил я, дабы успокоить его. А его ладонь так и не отпускала. Пускай так и остаётся, этот жест, весьма недружеский, очень успокаивал, и приводил в чувства. Но ненадолго, с каждым мгновением мне становилось всё хуже и хуже. Я был вынужден разорвать этот контакт, убрав с лица ладонь, и накрыв ею ладонь Марата, посмотрел в его бездонные глаза. И тепло улыбаясь, одними губами прошелестел такое обидчиво, но и искреннее слово «прости», и из его расслабленной клетки пальцев забрал правую руку, вставая со стула, оставляя левую на его ладони. Встав, потемнело в глазах, но на удивление, стою и отлично чувствую опору. — Я, это самое… Пойду немного полежу. Что где находится — знаешь. Если что я в спальне. — И в конце предложения, как не странно, немного пошатнулся. Действительно немного, а Марат уже подскочил со стула, в ожидании. Как необычно сверкнули его глаза в этот момент. Наверное, уже глюки пошли. Но я посчитал это третьим звонком. Должно начаться что-то… Подойдя чуть ближе к Корчемному, я положил руку на его плечо и сказал: — Не волнуйся, я в порядке, правда, — и еще заглянув добро в глаза, убрал ладонь, направляясь в сторону лестничного марша, добавив, — я просто утомился от этого графика немного, устал от переездов многочисленных. — Через зеркало, наблюдая, как Марат идет за мой пятам. Насмотревшись на то самое зеркало, я по чистой случайности запнулся об свою ногу. И видимо не зря по пятам брёл, как чувствовав неладное, именно он успел предотвратить встречу меня и уже холодной плитки коридора. Заточив в объятия и прижав меня к себе, его тело будто горело изнутри. Положив свою голову на моё плечо, так и держал. Было тепло и приятно находится в этих объятиях, они дарили успокоение, но, к сожалению, ненадолго. Недопадение привело в чувства, разбив об пол не меня, а головокружение и шум в ушах, но я будто окаменел: не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, учитывая, что находился в объятиях. Немного подергавшись, оставил идею совершать какие-то либо движения на потом, ибо выходило совсем гадко. После его разочарованного вздоха Марат чуть крепче обнял, и уткнулся мне в шею носом, шумно вытягивая носом воздух. Это вызвало весьма необычные ощущения. Глаза по своей воле хотели блаженно закатываться от такого жеста, но переборов это, решил взглянуть на то самое зеркало и будто увидел картину «Поцелуй» Густава Климта, но исполненную немного в ином стиле. Так и не дав насытиться этой картиной, Марат хищно поднял на меня в отражении взгляд, вцепившись в мои плечи, довольно улыбаясь. Я ничего поделать, к сожалению, не мог, я был всего лишь игрушкой в руках великана. Но мне это нравилось… Я сторонил ранее мысли глупые, когда под прикрытием тёмных линз очков задерживал взгляд на товарище намного дольше, чем следовало бы. Также и прогонял мысли прочь, которые появлялись в самые неподходящие моменты иль же перед сном… Да кого я обманываю? От себя не убежишь. Хоть я и тогда, совсем давно, после нашей первой встречи с Корчемным, еле-еле как смог потушить тот бушующий огонь внутри себя, который так быстро вспыхнул и так чертовски медленно гас, и если бы его не потушил, он бы сжёг меня до тла. Но по моим чувствам, которые сейчас, видимо, тогда плохо тушил, ибо где-то там, в самой глубине осталась тлеющая лучинка, которую я, сам того не зная, подкармливал мыслями, взглядами. Спасая меня из омута мыслей, Марат вцепился сильнее в мои плечи, поворачивая меня к себе лицом, смотря этими пронизывающими серыми глазами, будто прямо в мои мысли.Мягко улыбаясь, он прошелестел одними губами моё имя по слогам «Эд-му-нд». Сократив расстояние между нами объятием, Корчемный, в силу нашей разницы в росте, прижался губами к моему виску, зацеловывая, будто каждую уже успевшую появиться морщинку на лбу, ведя путь поцелуями снова к виску, спускаясь к скулам, ведя изгиб к уху, и больно кусая за мочку уха, крепче обнимая. Я же плавился от этих горячих ласк. Возвращаясь к лицу, губами рисовал, будто линию лица, медленно и верно направлялся к шее. Проведя ладонью по ней, он впился жадным поцелуем, и именно в этот момент я почувствовал, что дело идет не по плану?.. Он кусал все сильнее, будто пытался вгрызться в кожу. Я стал вырываться, и без умолку говорить: — Марат! Прекрати немедленно! Мне больно! Что ты делаешь?! Перестань! Я прошу! — И не теряя момента и надежды, пытался выбраться из его оков. Попытки были неудачными. Он будто не слышал меня. Но, как бы мне этого не хотелось, я наступил ему на ногу, чтобы он хоть бы как-то очнулся. И да, это сработало, он сразу схватился за больную ногу, а я поспешил убраться с этого места и подальше от Марата, побежал по лестнице, чуть ли не споткнувшись о свои вещи и гитару, которые я не убрал сразу, выбежал в спальню и закрыл дверь. Облокотившись на дверь спиной, я скатился по наклонной к полу, сев, стал тереть место его укуса. Но на пальцах оказалась кровь. В голове снова бардак, но только из одной и той же мысли «Марат вампир?». Нет, исключено. Этого просто не может быть, вампиров не существует! У него просто случилось временное помутнение рассудка, или что-то другое. Просидев ещё пару минут, и убедившись, что Марат сюда не зайдет, лег на софу, нервно вдыхая. Видимо, недолго осталось жить моему убеждению. Ни без каких-то проблем Марат ворвался в комнату, чуть ли не падая на колени предо мной. Я забыл запереть дверь на замок. От ужаса, который накатывал с каждым мгновением, забился в угол дивана, наблюдая, как Корчемный что-то бормоча под нос, ползёт по направлению ко мне. Сердце уже будто стучало в ушах, а язык прилип к небу, я не мог даже рта открыть из-за ужаса. Я закрыл ладонями лицо, зажмурив глаза. Испугавшись его прикосновений к ним, я чуть ли не сдержал свой вопль. Аккуратно взяв мои ладони в свою одну, а другой потянулся к моей голове, шепча слова спокойствия, целуя мои ладони. «Прости… Прости. Прости! Прости же меня, Эдмунд!» — шептали его губы, делая паузы на поцелуи. Он целовал каждый рельеф возле суставов фаланг, раскрывая ладони, и даря своим поцелуем, прямо в центр ладошки, неописуемые ощущения. Он целовал и целовал, удивился, как он может так долго это делать, как ещё не кончился кислород в лёгких? Он вытащил меня из раздумий, перебравшись касанием губ к лицу, к губам. Также, не забывая зацеловывать каждую паутинку морщин, каждый уголок, каждый миллиметр моего лица. Он добирался ими снова до шеи, которую неутолимо пекло. Снова пристраиваясь к тому местечку, Марат вздохнул, и впился прямо в кожу зубами, а я завопил, что есть силы…***
Широко распахнув глаза, я соответственно проснулся, и сразу понял причину той давки в груди. Распластавшись, в полуседячем, полу на мне лежащем положении, было кудривое светло-волосое чудо, обнявшее меня двумя руками, мирно посапывавшая мне в шею, дышавшая перегаром, тем самым обжигая её. Но, стоит учитывать этот факт, мне стало намного легче где-то там внутри потому, что это был всего лишь сон, ничего совместного с реальным — не было. В какой-то степени, радостно вздохнув, хоть и с силой из-за басиста на моей грудной клетки. Я аккуратно положил свою ладонь ему на спину, легонько поглаживая. Марат же растянулся, как наглый и довольный кот, принимая полностью горизонтальное положение. Благо кровать была большой для меня одного. И также мысленно поблагодарив за его очень хорошую манеру снимать обувь перед кроватью, или же когда планирует сидеть на диване, кресле с согнутыми под себя ногами. Терпкий запах табака перемещается с запахом алкоголя, но тонкий аромат волос перекрывал это мракобесие. А о табаке, что я могу сказать, бросил он, сволочь кудрявая. Да, и снова я не заметил, что мои же руки живут своей жизнью. Пальцы растирали шелковистые мягкие волосы, иногда запутывая их, иногда распутывая их. Я не хотел рушить это и без того хрупкое мгновение потому, что ими я успокаивал себя после этого сна, я ощущал его всем телом и весом. И как же повезло мне не спугнуть его, если бы я проснулся громко и резво. Постепенно успокаиваясь, стало клонить в сон. Рядом сопящий Маратко спал так сладко, что, что? Снова я попался. И остановил себя вовремя. Но все равно я его обнял, как мог и примкнул головой к его мохнатушке, получая билет на всю оставшуюся ночь в царство Морфея. Но вышло так, что я не смог его получить, ибо, когда билет уже был в моих руках, басист заворочался, и билет исчез, он же собственно сон. Зашебурстел, немного запыхтел и, наверное, офигел от увиденного. Я же не подавал духу, мол, сплю.[BR]Он аккуратно сполз с меня, и мне стало больше места, но и не легче — это совсем не то, что я чувствовал, когда он был на мне… Боже, о чем думаете? Конечно же, в том плане, что спал, разумеется. А если бы… А тут немного промолчу.[BR]Марат сел у краюшка постели, а я аккуратно приоткрыл глаза, увидев прелестную картину: окно пропускало лунный свет, деля комнату на неравномерные части. Как раз Мар сидел рядом с границей раздела темени и света, а я же был в темноте, что, безусловно, играло мне на руку. Именно так я мог наблюдать, как отреклись отдельные волоски из запутанного королевства, и в свете Луны каждый дарил свой неповторимый цвет волнистого лучика: белые — светились серебром; светло-блондинистые — казались золотыми нитями.[BR]Он повернулся в мою сторону, протяжно вздыхая, вознося руку на мои ноги, видимо, в добром жесте, но на пол пути отдернул её, свои уже ставшем привычкой — действием, поднося к губам. Через мгновение он вцепился ими в свои роскошные волосы, то ли скуля, то ли рыча.[BR]Поднялся с кровати, прекратив вздыбливать волосы, надел свои, видимо по звукам, туфли… Стоп, что? Туфли? Что такое случилось, что Марат надел классические ботинки? Ох, надел, видимо, совсем неклассическим способом, затаптывая задники. И побрел он к выходу, не твёрдым шагом, даже не взглянув на меня. А я все терзался между тем, чтобы его остановить и просто пустить восвояси, но потом же мне искать нового басиста, а я снова такое не выдержу, просто не переживу. — Марат, — произнёс глухим хриплым голосом, когда тот уже был у двери, — Мар, постой, — завернувшись в одеяло, как куколка, побрел за ним, с трудом оторвав его ладонь от ручки двери, — я всегда говорил: надевай обувь нормально, ведь потом те складки, ой, как нелегко убрать. Пойдём. Я взял того под локоть, но он стал пытаться сбросить руку. Чуть сжал — видимо он понял, что лучше не противиться. — Зачем, Эд? — пробубнил Корчемный, все же перебирая ногами. — Не просто же так, а? Марат скидывает мою руку снова, говоря: — Нет, я все в свой номер пойду, завтра же… Но не дав ему договорить, я снова схватил его, но уже за кисть, немного заламывая: любая попытка выбраться будет сопровождаться болью. Видимо, это понял и принял условия моей игры. «Прости, Марик, а иначе никак» — Нет. И дел у тебя никаких не должно быть, — тут златовласый только открыл рот, в попытке что-то сказать, возразить, но лёгким движением ноги я пододвинул кофейный столик подальше от дивана, попутно заставляя сесть Корчемного туда, продолжая: — Если ты забыл, то могу напомнить: концертов завтра не будет — тур закончился, завтра летим домой, и да, я же знаю, что в Питере тебя никто… Оборвавшись на полуслове, успел вовремя прикусить язык, видя, как вянет Марат от моих слов. Видимо, он знает окончание предложения, и все же решается сказать: — Что никто? Эд, не тяни, говори, как есть. Я собрался с мыслями, сел на тахту у изножья кровати, понизив голос до шелеста листьев осенью: — Никто… Никто не ждёт, — и уже чуть подняв голос, продолжил, — Прости, Марат, прости. Я же знаю, что во время наших каникул ты практически суткам находишься в студии. Так тоже нельзя. Каникулы для того, чтобы отдыхать от инструмента, чтобы мозоли окончательно не превратились в каменные. По грустному взгляду в пол, можно сказать, что я сделал только хуже своими словами. — Марат? Басист встал, и начал похлопывать по карманам. Найдя тот самый карман в черных джинсах, достал пачку сигарет. Я мысленно выругался, смотря на товарища с неодобрением и каплей грусти. Он взял пепельницу со столика и поставил на подоконник, открывая настежь окно. Он знал, что от табачного дыма мне становиться плохо, и сейчас он рискует заболеть, стоя в одной тонкой рубашке у открытого окна, за которым бушует метель. Это не правильно! Встаю и беру из шкафа дополнительное одеяло, держа его в левой руке, подхожу к нему из-за спины. Холодина чертовская, невыносимая, а он тут у окна курит! Аккуратно подбираюсь к правой кисти руки, пальцы которой сжимают сигарету. Стараюсь не дышать. — Марат. — Тихо, нежно и ласково, вкладывая в это слово все тёплые чувства, ловким движением забираю сигарету из ледяных пальцев, тушу в пепельнице и быстро-быстро пытаюсь укутать одеялом застывшую фигуру, смотрящую куда-то в бескрайную ночную пустоту, которую лишь заполняет быстрый и хаотичный танец снежинок, которые за малые секунды успели порезать пальцы. Досталось мне совсем мало, по сравнению с ним… Закрываю окно, и пытаюсь схватить его за плечи. Ох, уж эта разница в росте. — Мар, сядь, пожалуйста, у меня к тебе есть вопрос. — И, всё же как-то удалось это сделать, и чуть направить в правильное русло, а, то есть — диван. Я же занял исходное положение на тахте, наблюдая, как тот меняется в лице, принимая более трезвый, суровый и очень внимательный взгляд, с каплей тревоги. — Что случилось этой ночью? После моего вопроса, как никогда яркие, красные щёчки Марика, да и в общем, все лицо приняло бледный оттенок. Я его испугал? Наверное, надо объяснить свой вопрос подробнее: — Я плохо спал, мне снился неприятный сон, и я что-то кричал, раз ты тут? Нет, нет, нет, я вовсе не против, ты как раз станешь моей помощью. Пожалуйста. И где ты пропадал? Ох, как я обрадовался своей правильной мысли, ибо Марата как отпустило, будто снова жизнь вдохнул.[BR]И тут я с каждым словом видел, как Марат становится Маратом! Это делало меня очень счастливым! Pov Марат Ага, заметил, значит, моё отсутствие… И вот упал выбор, как быть, рассказать правду или немного искривить правду, сделав её кривдой. Но как ни крути, кривда тоже самое, что и ложь, если немного приукрасить или вовсе скрыть некоторые моменты. А что касается её то — нужно всегда говорить правду, если она не ранит того, кто хочет услышать ответ. И снова же, ситуация спорная: обидеть человека ею, или же обрадовать ложью, но потом, когда все станет явным, как-то узнается — беды не миновать. Или нужно уметь искривлять правду легко и не заметно. Но это… — Марат? — спросил тот, кто жаждет ответа. Кажись, далеко я в свои мысли ушёл. — Я план составлял, чтобы всё по порядку, как ты любишь. — И улыбнулся, чем заставил, плюс ещё последняя фраза, его покраснеть. — Ну, хорошо, тогда не тяни, а то все равно сегодня уже вставать не рано, но учитывая, во сколько мы глаза закроем — снова будем спать всю дорогу, как убитые, а Лёня со Стасом снова будут издеваться над нами. — Ой, да ладно тебе, Эд, весело же потом! — Ага, конечно, это когда я на всех начинаю ворчать? Тебе всегда мало попадает, именно на мне и кончается то зубная паста, и ещё что-нибудь, ибо начинают с меня. Эх, ладно-то Стас — ребёнок совсем, а Лёня куда? — спросил Эд, будто я знаю ответ, смеясь, продолжил: — Ты, это самое, продолжай, я тебя внимательно слушаю. — Эх. Ну, после концерта, я сразу забежал в гримёрку, забрал свои вещи, отвёз сюда, и умчал в самое прекрасное место, которое находится в этом городе, благо оно тут недалеко! Я не мог, находясь здесь, не попасть туда. Спешил потому, что оно рано закрывается, а по пути туда, я тебе написал СМС. — Мар, ты же знаешь, что после выступления я даже не в силах позвонить Лене или Алине, а тут СМС. Ладно, а что за место, куда ты так спешил? — Это была знаменитая, в узких кругах, кофейня. — с радостью завершил я ответ на первый вопрос, смотря на Эдмунда, который смотрел на меня как-то не так, может, с презрением. Я выгнул бровь и посмотрел на вопросительным взглядом. — Кофейня? Мар, кофейня? Точно? А почему тогда от тебя коньяком несёт — Ну, так чего и спешил, отличное там кофе с добавлением алкоголя. — Ответил я, за что получил в награду — не одобряющий взгляд, — я выпил этого кофе совсем немного, и содержание коньяка там было совсем мизерным. Правда! — Хорошо, и что потом? — Потом я приехал обратно. Идя по коридору, я услышал какой-то громкий звук, доносящийся из твоего номера. Стены здесь, однако, картонные. И ты забывчив. Думаешь, по какой причине я оказался тут, не имея ключей, а?.. Эдмунд побледнел. Его небольшая, немного частая ошибка в отелях и гостиницах — это забыть закрыть номер изнутри. Хотя, никого другого, кроме меня и Стаса, в этот номер никого не приводило. Но по его взгляду, видимо, он что-то вспомнил. А я продолжил: — И что это за звук — я так и не разобрался, ибо испугался тебя в этом одеяле, совсем непадающего признаки жизни. Вот тут я испугался так, как никогда. Я замолчал, и снова в эту ночь я испугался. Ничего не говоря, с каменным лицом Эдмунд поднялся с тахты и направился ко мне. Но бояться не стоило, он подошёл ко мне с правой стороны, где на полу, возле дивана, лежал его рюкзак. Он, прижимая его к груди, снова одной ногой подвинул столик, садясь рядом, находя в рюкзаке термос, деревянный стаканчик. Наливая в кружку, она же и служила крышкой, тёплый чай, спросил: — Будешь чай? Смотри, ещё тёплый, а вкусный какой… Да, хороший термос ты мне подарил, отличный просто, сколько лет служит и как новенький. — Сказал Эд, крутя в руках термос, светясь счастьем. Эх, да, этот термос я подарил ему ещё в далёких нулевых, после того, как я попал в эту до сих пор горячо любимую группу. Ещё тогда, перед дарением, я расписал железный корпус акрилом, как мог, а Эдмунд поддерживает рисунок, всячески стараясь поддерживать его, чтобы он не терялся. — Да, и мои натермосные рисунки остались! — Конечно. Ведь после того, как я привез его домой, хорошо осмотрев, сделал пару фотографий оригинала твоей живописи, чтобы в дальнейшем её можно было поддерживать. Позже вскрыл лаком, но он недолговечен, к сожалению. Эх, в общем, сохраняю первозданный облик. — Спасибо, что так трепетно относишься. А от чая не откажусь. Эд налил мне чая в тот стаканчик, и уже, на автомате продолжил рассказ: — Ты абсолютно не подавал признаки жизни. Сразу тревожить тебя не стал, ведь ты мог так крепко и спокойно спать, как говорится «спал, как убитый», и будить тебя своими глупыми догадками? Всё же хоть вздох, хоть вздрагивание ресниц, хоть небольшое, совсем незаметное изменение в лице, я должен был увидеть, чтобы удостовериться, что ты жив и все в порядке. Но нет, ни вздоха, ни вздрога, никаких изменений, совсем ничего!.. Сначала, я пытался тебя окликнуть, и потом, чтобы не давать себе повода для паники, сразу принялся нащупать пульс на сонной артерии и на запястье. И здесь я ничего не чувствовал. Приложил ладонь ко лбу — холодный. Но мне казалось, что руки у меня ледяные, поэтому и лоб такой же. В скрытой истерике и в бессилии, ещё тая надежду, прикладываю ухо к твоему сердцу, прислушиваясь… Тук… Тук… Тук… Я не мог поверить своим ушам, но я слышал приглушенный стук твоего сердца! Жив! Аллилуйя! — абсолютировал я деревянным стаканчиком. Эдмунд уже допил чай, и удобно устроился возле меня, загребая ноги в позе недолотоса, сложил руки на груди, сидел с умиротворенным выражением лица. Спал ли он или нет, я не знал, и проверять не собирался. Я хотел ему рассказать это. Может, сквозь сон или дрему он услышит, и не будет завтра спрашивать заново. — И вот, убедившись, я уже было собрался идти к себе, пока ты не пробубнил моё имя. Конечно, я остался. Но ты спал, и я не решился тебя будить. Наоборот, я сидел у краюшка, и был готов разбудить тебя по первому стону, но был не готов ни спать. Так и уснул. Я обомлел, когда голова Эдмунда оперлась о моё плечо. Так и история закончилась. Во время заснул. — Завтра, как окажемся в Питере, поедем домой, он тебя ждет, я уверен. — Поудобнее устраиваясь на плече, пробубнил Шклярский-старший, попутно поправляя у меня чуть упавшее одеяло на плече. — Хорошо. — Ответил я и сам, поддавшись примеру Эда, засыпая. POV Автор Вот и Марат прижался головой к голове Эдмунда, неосознанно или осознанно — один только Марат знает, или не знает — приобнимая того за плечи, из-за чего тот плавно перетек на большую грудь Марика, кладя свою узкую и холодную ладонь к самому тёплому, к мотору Корчемного, то есть к сердцу. Также, Эдмунд никогда не узнает о том, что Марат, в своём рассказе, решил не появящать его в некоторые моменты. Ведь сон Эдмунда был полной картиной отражения действий Марата...«До обеда, обнявшись крепко, так они и проспят»
Они так и проспали до обеда, практически в обнимку, пока их не разбудил лошадиный смех Лёни и Стаса, который попутно снимал этих двух лунатиков. Этого бы всего не случилось, если бы они снова не забыл запереть дверь…