История его трагедии

Итачи не помнил, когда понял это, но он знал, что не такой как остальные. И это была не история об избранности или подростковом максимализме, где имелось в виду «я не такой как все и мыслью по-другому». Это - «я другой» выражалось куда более мрачно – он был чужим. Не одним из Всех. Разговоры, поведение, даже движения тела – все в Итачи выдавало чужеземца, и никто его не принимал. Даже для родителей он был… феноменом. Чем-то другим, нежели остальные люди. И отношение к нему было соответствующее – как к чужеземцу и… не человеческому ребенку. Может поэтому отец игнорировал темп развития обычного ребенка, считая, что на чужеземном существе это не работает? И считал, что Итачи должен развиваться по-другому? Может быть. В любом случае, в четыре года, еле осознав свое существование, он оказался на поле боя. Поле, весь устланный трупами и людьми на шаге от смерти в агонии выдыхающие последние остатки воздуха, предстал перед ним. В руках у него была склянка с водой, на бедрах кое-как завязанный мешочек с кунаями и приказ искать «своих». Трупов было много, а ноги были маленькие и тонкие, ходить между ними было сложно. А недавно сформировавшаяся мозговая деятельность была еще слишком слаба, отчего Итачи не понимал разницу между «своими» и «чужими». Он пытался помогать всем. В начале. Потом понял, почему искать нужно непременно «своих» - потому что «чужие» пытаются убить, даже если ты четырехлетний малыш, протягивающий им спасительную склянку с водой. А еще позже, отец, заставляя под проливным ливнем смотреть на бойню с высокой скалы, рассказывает, что понятие «свои» и «чужие» существуют еще и потому, что такова природа людей – убивать чужих. И что ему в этом мире жить и быть этим самым «своим» и «чужим». А взгляд Итачи упал на двух шиноби, что в сражении один разорвал кунаем брюхо, а противник ему шею. Наверняка дома их ждут семьи. А в мирной ситуации может, даже подружились бы. И что у них не было причины такой лютой ненависти. Но они теперь харкали кровью на земле и имен друг друга не зная. И Итачи стало еще страшнее от этой мысли. Тело немело то ли от проливного ливня, то ли от осознания от этой мысли. А глаза щипало и Итачи надеялся, что это капли омывают его глаза, а не слабость, которую ему запрещалось показывать. Отец стоял слишком близко, чтобы давать слабину. А еще – ему не хотелось жить в подобном мире. Может он правда ошибся, родившись здесь? По возвращению в Коноху их ожидали не пиры, не радость, а лишь беспробудная печаль. И бесконечная череда похорон и дождей. Может, это было приближение осени, или всему виной постоянные горести? Но Итачи запомнил эти дни в мрачных цветах и прохладных днях. Было странно, что больше никто не смеялся, никто не бегал по улицам, не предлагал сладостей и солнце не светило так ярко. Наверное, и вправду просто осень. Итачи не понимал, почему столько людей живет, раз уж все заканчивают под надгробными плитами, погибая в ужасных мучениях, а родных оставляя погребать себя в горе. Итачи не хотел жить в этом мире. Он был уверен, что при его рождении была совершена ошибка. И под самой ошибкой он подозревал само его рождение. Эта мысль его угнетала. Он много думал над самим смыслом существования и пока найти ее не мог. Никакие разговоры взрослых и их измышления его не удовлетворяли. Он не понимал того, что понимали все остальные, что жили в свое удовольствие. Словно смерти и не существовало. Словно их родные каждый день не уходили на пустяковые миссии, которые могли обернуться рангом повыше и быть убитыми. И Итачи решил, что все так привыкли к этим ужасам, что стали обыденностью и перестали замечаться. Но он замечал. Слишком хорошо замечал. И ему было страшно до дрожи в теле. Наверное, для такого маленького существа эти эмоции были еще слишком сложными и тяжелыми. Он больше никогда не играл в игры, не смотрел мультфильмы, не интересовался игрушками и сказками. Хотя, и не был уверен в том, что и до этого интересовался. Он просто не помнил. Словно его не существовало до того момента, как отец показал войну. Однажды, его тяжкие мысли привели к утесу реки. Утес был высокий, а внизу его поджидал каменистый берег. Он стоял и смотрел вниз несколько минут и его мысли были пусты. Наконец-то он перестал думать. Ему даже показалось, что в таком пустом состоянии даже нет страданий. Возможно, в этом и был его выход и решил попробовать прервать это ошибочное существование. Если он умрет – он не будет страдать, а если нет – то значит есть причины жить. Ведь он не умрет только в одном случае – если решит себя спасти. До того, как мальчик смог завершить мысль, его тело странным образом дернулось, и он полетел вниз. Казалось, он не сам бросился вниз, а сам себя столкнул. Он падал и первые секунды даже закрыл глаза, представив, как будет сладко забыться навсегда. Ведь, те мысли, что витали в его голове и вправду были слишком сложными для него. Но перед глазами предстали улыбающиеся лица родителей. Они улыбались ему и звали на ужин. И мама, которая уже долгое время плохо себя чувствовала… Уже внизу, оставив на себе лишь порванные коленки от тяжелого приземления, Итачи смотрел на стаю ворон, взволнованные его внезапным появлением. Такие же вороны парили над полянами усеянными трупами. Эти птицы обгладывали мертвые тела и во все горло орали, взмывая ввысь с кусками плоти. Эти птицы всегда были там, где была смерть. И именно тогда он запомнил их название. А еще, узнал от отца, что это одни из самых умных птиц. Когда мама уж слишком часто стала посещать больницу, Итачи разволновался. Оказалось, что она беременна и через месяц родится младший брат и или младшая сестра. Она радовалась и считала, что Итачи найдет очень милым, если это будет маленькая и милая сестричка. А Итачи почему-то решил, что это младший братик. Только смысла в этом он не понимал. В любом случае, ребенку уже не повезло, что он родится в этом мире. Наверное, он тоже закончит, как и все – ненавидя полного незнакомца. Итачи все же изучил, что такое дети и как они появляются на свет. Так он узнал все об оплодотворении и беременности, с последующим рождением. И это совершенно отличалось от версии матери про семечки в животе. Хотя, если это была аллегория семени и матки, то есть схожесть. Через месяц, мама заранее улеглась в больницу, а когда Итачи возвращался с тренировки – родила. Эта новость была встречена с таким волнением в клане, что шумиха показалось Итачи фарсом. Он предпочел уединиться в домашней библиотеке отца. Там он увлекся чтением истории древней Японии. Может быть, эти истории с кровавыми бойнями, бесконечными интригами заменяли ему детские сказки? А еще, Итачи нашел мифологию о древних богах чепухой. Все было слишком высокопарно и фантастично. Мальчик пока еще не знал, насколько будет фантастично смотреться, используя техники с этими именами. Через два дня его повезли в больницу для встречи с младшим братом. То волнение, окружавшее рождение младенца все еще раздражало Итачи и он шел на эту встречу чисто из любопытства. Отец выглядел так, словно это было историческое событие, а медсестры не переставали улыбаться. Но во всем происходящем мальчика удивляло лишь нервозность отца и его не исчезающая улыбка. Впервые на его памяти отец столько улыбался. В палате мать сидела на кровати, и она была одна в палате, не считая суетившуюся медсестру. Видимо, ребенка только что запеленали после осмотра. Итачи осторожно подталкивал отец, а мать подзывала. Все бесконечно улыбались и Итачи не понимал эту совершенно удивительную для него атмосферу. Казалось, даже солнце стало сиять ярче и стало теплее. Он даже не заметил, как оказался прямо перед мамой, в чьих руках непроизвольно дергал ручками и ножками маленькое, пухлое и красноватое существо. Он был страшненький, с огромными глазами, с большим носом и ртом. А еще, руки у него были настолько маленькие, что само существование на этих ладонях пальцев, показались Итачи невероятным. Ему захотелось коснуться этой миниатюрной ручки, но как только он невесомо коснулся середины ладошки, как малыш тут же ухватился за его палец. Он обернулся, чтобы посмотреть на отца, а потом на мать и пораженный осознал, насколько они счастливы. Родители были бесконечно счастливы. Настолько, что даже природа, словно разделяя это состояния раздаривалось не только на солнце и тепло, но и на теплый ветерок. И Итачи осознал, что ценность жизни, в самой ее жизни, в особенности – в таких моментах. Это маленькое и страшненькое сокровище звали Саске. Итачи не понимал в чем причина этих изменений – то ли в том, что пришло лето и потому цвета стали ощутимо ярче, от ли в том, что, не смотря на бесконечный ор, маленькое существо любезно одаривало этот мир счастьем. Весь дом не спал уже пару месяцев, но Итачи был совсем не против этого существа. Ему нравилось находиться рядом, когда мама о нем заботилась. Он наблюдал за тем, как она меняет ему пеленки, как кормит, купает и даже помогал в этом. На второй месяц ему даже позволили его подержать. На третий месяц, под присмотром, он стал кормить. Это было странно, но увлекательно. И мир казался уже не таким мрачным. Воспоминания о тех днях отпускали, и трупы на поле боя уже не волновали. Его волновали теперь только странные вскрики, непроизвольные жестикуляции и забавные рожицы Саске. А еще его плачь – даже его бесконечный плач казался Итачи чем-то успокоительным. Ему лучше засыпалось, если ночью этот же плачь его будил. Так он знал точно, что Саске все еще существует и трупные поля не забрали его. Да и то, что этих полей не существует. Итачи казалось, что именно рождение этого малыша остановило это. Все закончилось и продолжилось там, где появился девятихвостый. Самое ужасающее Итачи находил в этом происшествии то, что весь день Итачи провел обыденно. Никаких знаков, никаких предупреждений и волнительных разговоров. Солнце было яркое, как и после рождения Саске, чему не мешала даже начавшаяся осень. Мама купила Саске новую игрушку, хотя тот еще не понимал, как играть. Предупреждением можно было назвать лишь то, что вечером, родители внезапно сорвались и оставили на Итачи младенца. Что, интересно, чувствовали родители, оставляя пятилетнего мальчика с младенцем на руках, в темном и таком большом доме? Возможно, разве что мать приметила, выбегая из дома, что малыш с малышом на руках выглядит слишком хрупко. Сидя на темной террасе, мальчик уловил странный ветер, откуда через минуту он услышал безумный рев демона. Он снова был один и не имел права показывать свою слабость. Паниковать просто не мог – в руках был младший братик и он должен был его защитить. Не дать ему умереть. А дома стало опасно. Смерть снова была повсюду – он видел девочку, плачущую рядом с чьим-то трупом, взрослых таскающих чьи-то безвольные тела или окровавленных людей. Повсюду снова были слышны крики и стоны. Но на этот раз не только озлобленные, но и крики ужаса. Он чувствовал панику людей, что почти затаптывали его. Он был настолько маленьким, что его не замечали, а те, кто видели его, не замечали младенца на руках. Только ближе к эвакуационному бункеру, люди стали спокойнее и больше замечать его и его младшего братика. К его счастью, люди даже отступали, давая ему быстрее пройти к бункеру. Итачи боялся, что, если бы не мать, его с Саске затоптали бы. Так, Итачи узнал, что мир остался прежним и рождение Саске ничего не изменило. Сидя в бункере, он слышал грохот за ее толстыми стенами, тихий плачь и стоны боли тех, кто был с ними внутри. Итачи, осознавая ужас мира, думал о том, что, несмотря на это, было то, что он считал бесконечно прекрасным. И это прекрасное только что в очередной раз непроизвольно дернуло ручками в его объятьях. Итачи никогда не интересовался людьми, они казались ему шумными, излишне рассыпающимися бессмысленными формальностях, растягивающиеся на минуты пустых действий. Ровесниками не интересовался в особенности. И когда он оказался в толпе двадцати крикливых детей, ему стало плохо. Они были слишком шумные и беспокойные. У него создалось ощущение, что в своем развитии они не далеко ушли от годовалого Саске, радостно кричащий от любой мелочи. Среди этой непроизвольной толпы, спокойный и тихий Итачи вновь оказался совершенным чужаком. И быстро вывалился из общей толпы притянув к себе внимание. А после нескольких дней - внимание почти испуганное, когда его уровень оказался неприлично высок относительно других. Даже учителя смотрели на него с волнением, не зная, что предпринять. Первый восторг быстро сменился завистью и раздражением – видимо, был какой-то порог безупречности, который нельзя было переходить, ради терпимости окружающих. Но Итачи не мог остановиться ради милосердия над чужой самооценкой. Ему срочно нужно было развиваться как можно быстрее, чтобы становиться сильнее. Ведь Саске рос и ему не хотелось, чтобы он попал в этот ужасный мир без его поддержки. А став сильным, он мог бы его защищать, а в последствии и вовсе остановить все войны, чтобы Саске смог жить в другом, более безопасном мире. Это защитило бы и других детей. И им бы не пришлось ходить по полю трупов и в толпе пленённой паникой взрослых, бежать в бункер… Конечно же, Итачи привык видеть смерть, но видеть смерть хорошо знакомого человека оказалось совершенно другим опытом. Оно било сильнее любой кровопролитной смерти незнакомца. Он знал его один год и не был с ним дружен, но они вместе работали. И этот ужас пробудил в нем шаринган. Это была миссия ранга В, ничего серьезного. Просто случайность, которым явился преступник ранга А или S. Один единственный преступник невероятной силы, перед которым были беспомощны все, считая и их командира-джонунина. Их командир не смог даже справится с гендзюцу наложенным на них. И сила давления, который он ощутил только усилило желание Итачи становиться сильнее. Он должен был спешить. Ведь, есть огромный шанс того, что этот шиноби даже не один из сильнейших. А он сейчас был слишком слаб. И ему было всего восемь лет. Еще такой маленький и такой слабый. Чем старше становился Итачи, тем больше зависти он пробуждал в окружающих. И тем сильнее он оказывался изолирован. Он не понимал окружающих, их суеты и хаотичный ход мыслей. Чрезмерную эмоциональность и растворение в них. Казалось, их жизнями управляли эмоции, а не мысли. И так было во всем. А такую роскошь Итачи позволял только рядом с Саске. Этот малыш любил его любым и не удивлялся ни одной его черте, не придавая ничего сомнению. Саске обожал его, любил так, как был только способен всем своим маленьким существом. И Итачи обретал чувство покоя рядом с ним. Даже зимние вечера казались ему теплыми. А мысли о возможности провести с ним время, окрашивали мир в цвета. И только где-то в дали затворки мыслей, его беспокоило, что он давно не видел по-настоящему ярких цветов. Казалось, мир медленно погружается в монохром. Особенно во время тяжелых миссий. Ему исполнилось одиннадцать лет, и он летел через лес с отрядом анбу убивать очередных незнакомцев. По крайней мере, Итачи был убежден, что никто бы из них не стал бы ему другом, так как за все эти годы стать другом ему смог только Шисуи. Тот, кто был старше и явно мудрее. Спокойно воспринимая черты характера Итачи, он стал мальчику дорог. Остальные люди его не интересовали и ни разу не смогли построить даже полноценный диалог. Чему Итачи был рад – ему не нравилось с ними говорить, и интересная беседа получалась только с Шисуи и, как ни странно, с Саске. В тринадцать лет он осознал, что мир погрузился во мрак и он не видел светлых лучей. Было очень темно, страшно и… одиноко. Боль в глазу давила, но оно перекрывало душевную боль от потери друга. Мир медленно окрашивался в черный и серый. Но однажды, пришел яркий цвет, который больше его не покинул – яркий красный цвет. И однажды пришла ночь, которая перекрыла этими цветами весь мир. Даже до этого, все ночи пребывавшая бледной луна, окрасилась в неё. В этот густой, тягучий и не стираемый красный. Если бы не черный, она бы все перекрыла… Серый, черный и красный стали его спутниками. Даже он сам окрасился в эти цвета. Не было даже белого, только светло-серый. Зато мир не был монохромным. Красный цвет пока спасал от монохрома и этого тяжелого цвета в его жизни стало больше – в новой униформе было много черного и красного, в его новых миссиях было много красного. Теперь он убивал еще профессиональнее, став членом преступников ранга S. Он ожидал страха, трепета, чего угодно кроме полного равнодушия, с которым он вошел в храм, где собрались его новые коллеги. И даже увидев среди них когда-то исчезнувшего легендарного саннина Орочимару, Итачи испытал – ничего. Кажется, то равнодушие, что испытывал он, чувствовала лишь Конан, взирающая на мир с монохромным равнодушием. Так он понял, что он не один пребывает в этом состоянии и возможно, это даже нормально. Это было не настолько уникально, каким он являлся в Конохе. В 17 лет он начал чувствовать раздражение, жалость, печаль и даже что-то на подобие веселья. Порою ему казалось, что эти эмоции должны быть ярче, но Итачи сметал любую подобную мысль. Ему нравилось снова чувствовать. А еще ему нравилось получать известия о жизни Саске. Его когда-то маленькое, страшное и сморщенное существо вырастало в красивого подростка с очень хорошими показателями. Он был здоров и имел твердую волю, много тренировался и значился одним из лучших генинов деревни. А еще, его гениальность не так сильно выпирала, что позволяло людям находиться рядом с ним. Жизнь не казалось совсем уж утерянной. По крайней мере, одна жизнь росла и обещало свое дальнейшее существование. Саске не был обречен. И Итачи словно дышалось свободнее, не смотря на странную боль под ребрами. Но ему было все равно. Ему нравилось чувствовать, и боль была просто одним из чувств, которые он мог ощущать. Вкус еды он давно потерял. А еще, Саске нужно было тренироваться больше и ненавидеть. Он жаждал увидеть в его глазах пылающие эмоции и испепеляюще красный. В двадцать он узнал свой диагноз – жить оставалось совсем немного. Так вот что это так сильно болело. Хотя, эти боли переводили его внимание от этого странного ощущения, с которым он давно существовал. Да и цвета казались не такими давящими. Ослепительно красный, густой и разрывающий. Давящий и холодный серый. Тягучий, поглощающий черный. Он не понимал, что он чувствует, но все остальные цвета проплывали мимо. Разве что трехцветные данго сохраняли свои исходные цвета. Кажется, отец ими кормил Итачи, когда он правильно выполнял все его поручения. Ему становилось веселее от мысли о том, что смерть ему уже гарантирована – если не от рук Саске, то от болезни. Он даже стал чаще спать и есть. Но вкус еды все еще отсутствовал. Время смерти все приближалось и Итачи наслаждался этим моментом. Ему приходилось только время от времени показываться врачам, чтобы следить за своим состоянием и вырывать остатки дней до встречи с Саске. Сильнейшие обезболивающие и поддерживающие его тело в тонусе уколы. Он жрал столько таблеток, что, казалось, что можно питаться только ими. Все равно вкусы он все еще не чувствовал. Чуть горьковато, совсем немного, в остальном, не больше разницы, чем если бы он ел землю. На этот симптом несколько врачей порекомендовали прочитать клиническую психологию. Он оценил. Многие симптомы совпадали с депрессией. Какой из них Итачи решил не искать. Это происходило вечером, когда летняя ночь внезапно обернулось прохладой и удивительно темным небом. А Итачи решил не закрывать окно в комнате гостиницы и наслаждался временным освобождением после обезболивающего. Из-за лекарств голова немного плыла и мысли тягуче растекались. Но он понимал прочитанное и его позабавило это открытие. Чувствуя, как по телу пробивается холодок от ночного ветра, Итачи вымученно улыбнулся, представляя себе, что, а вдруг прочитанное правда и по всем симптомам, у него депрессия развивалась с глубокого детства? Значило ли это, что в этом случае, конечно же, это лишь гипотеза, не более, лишь домыслы, а не факты, ведь для этого нужны крепкие клинические тесты… что вся жизнь Учихи Итачи, начиная с того дня наблюдения бойни с отцом, это не более чем долгий и невероятно изощренный путь самоуничтожения? История о том, как он искусно уничтожал и пытал себя, под безумием затянувшейся депрессии? Как он упорно боролся с упрямым юнцом внутри себя по-детски максималистично тянувшийся свету, а депрессивное расстройство заставляло тонуть все глубже заставляя стремиться к смерти? Но раз Учиха Итачи не мог себе позволить умереть глупым самоубийством, непременно слабым и отвратительным, то… ему подходила лишь трагичная, красивая смерть от того, кто подарил ему небольшую, короткую и невероятно сладостную… ремиссию? Книжка в его руках задрожала, и он впервые за все эти годы почувствовал то, что никогда не ощущал. И это была… Обида? Да, Итачи, человек, который никогда не позволял себе такого низменного и инфантильного чувства как обида, испытал ее из-за какой-то книжки? Из-за диагноза, который сам себе поставил? Что он еще может тут найти? Какое расстройство? Нельзя для себя быть психотерапевтом! Психиатром в главном случае! Но рука у него дрожала от нахлынувших на него эмоций. От обиды обуревавших его. Из-за всех взрослых, обещавших ему решения всех проблем. От взрослых просивших довериться их мудрости, что все они разрешат наилучшим образом упустив сказать ему, что он и Саске будучи детьми окажутся под обстрелом! И что ему придется навсегда похоронить себя и всех разом! И Итачи помолился, чтобы все эти взрослые оказались на небе, в раю. Нет, на этот раз не из-за чистоты его душевных побуждений, а из-за надежды, что в аду-то он их не встретит никогда. Он то уж точно может попасть только в ад. Его единственное желание после смерти никогда ни с кем из них не пересекаться, а лучше – полное забвение. Жаль только, что не взрослого Саске. А книгу он сжег. И решил об этом не думать. В 21 год Итачи Учиха решил раз и навсегда уничтожить память об этом вечере. И закрыл наглухо окно. Ему было сложно дышать, боль, распространившаяся по телу, полностью не заглушали ни таблетки, ни уколы. Даже данго потерял свои цвета. Мир погрузился в полный монохром. И красный исчез. Но… Саске был ярким, цветным. Черные глаза, черные волосы, светло-серый свободный верх. Светлая, почти белая кожа, которая… отдавала детским розовым… или, красным? Щеки были еще по-детски пухлыми, губы до боли знакомо зажаты в обиде. Он явно строил из себя взрослого, что Итачи непременно развеселило. Да и Саске его весь веселил. Такой маленький, милый. Его страшненькое, красное чудо превратилось в такого огромного по сравнению с их первой встречей человека почти с него ростом! И был он прекрасен, почти как мрачный жнец. Ему понравилось это сравнение, и он поклялся себе, что все так и есть. Ему хотелось умереть у его ног и последним увидеть именно это очаровательное лицо. Когда Учиха Итачи почувствовал, что практически мертв и шагал к брату, он вдруг вспомнил ту книгу. Он лишь понадеялся, что все там неправда. И что их трагедия не ода самоуничтожения Итачи. А не более чем печальное стечение обстоятельств, роковым колом вонзившаяся в их судьбы. Он на это искренне понадеялся. Только вот, решил для себя, что про депрессию, все-таки правда. Но не про самоуничтожение. Ведь, у него была причина для жизни и даже для радостей. Он был любим, он был нужен, и он всегда это ощущал всем своим существом. Он был дорог и до сих пор оставался дорог. Он это видел в глазах перед собой. Не смотря на весь показной фарс – он был глубоко любим и, его существование не было ошибкой. Это… ремиссия? Перед погружением во мрак, Итачи почувствовал, что это и вправду ремиссия, а еще, что Саске будет плакать.