За Мейеровой стеной

       В комнате сухо и жарко. За окном чуть лучше, но тоже не комильфо. Да, и какая вообще разница, как свой остаток дней проживать?        Раздался тихий аккуратный стук в дверь.       — Войдите! — проговорил Ипполит, чуть закашлявшись.        Дверь, тихо скрипнув, приоткрылась и в комнату вошёл Коленька со счастливой гримасой. Он запер за собой дверь, взял стул и сел возле кровати.        — Как твоё самочувствие? Как день прошёл? — спросил он с детской наивностью.        — Всё как обычно, — ответил Ипполит безразлично, — Мне дурно, день скучный.        На самом деле ему нравилось разговаривать с Колей. Нравилось, когда он приходил и рассказывал обо всём, что происходит за пределами этих четырёх стен. Нравилось, когда он расспрашивал его о самочувствии, несмотря на то, что всегда получал одинаковые сухие ответы.        Ипполит не любил показывать своих эмоций и чувств. Да какое дело людям до чувств умирающего?!        — А чем ты занимался весь день? — продолжал любопытствовать Коля.        — Я? — начал говорить Ипполит, вспоминая, а что же он, собственно говоря, сделал, — Я как обычно — лежал в кровати, смотрел в окно.        — Да куда ж там смотреть? — удивился Коленька, — Там же просто стена!        — Ну да, просто стена, — ответил он, — и что с того?        Но для Ипполита это была не просто стена. Это была стена, напоминающая о его оковах, о его невезении в жизни, ведь это ж надо, чтоб человеку так невезло, что каждый божий день приходилось смотреть на одну и ту же стену? Он знал уже эту стену наизусть: знал, сколько в ней кирпичей; знал, какие из этих кирпичей грязные; знал, какие из этих кирпией имеют сколы, а какие выглядят прям как новые. Единственное, чего он не мог узнать, находясь в своей комнате — что происходит за этой Мейеровой стеной.        — А что у вас нового? — немного выпуская свой интерес наружу спросил Ипполит.        — О, у нас много нового! — воодушевился Коля, — папаша всё пьёт, да бредит: представляешь, два часа мне рассказывал, как при дворе у Бонапарта был в двенадцатом году! а ведь его тогда и самого-то, вроде не было; Варя к Епанчиным всё бегает: они думают, что я маленький и ничего не понимаю, а я прекрасно всё понимаю!..        Ипполит приподнялся и сел на кровати поудобнее, чтобы внимательнее слушать. Он бы, наверное, и сам мог ходить и всё узнавать, но решил уже для себя, что не стоит больному смертного одра надолго покидать, а то ведь так и с кончается на лестнице, не успев вернуться.        — Да-да, ты мальчик умный — всё понимаешь, — поддакивал Ипполит, немного успокаивая разгорячившегося Коленьку, — А что ещё происходит? Князь как? Не показывался?        — Князь? Нет, не видел я его уж месяца три, если не больше. Да, и не слышал ничего о нём.        — А… — он чуть смутился, — А как Аглая поживает?        — Аглая как всегда весела и капризна. Письма всё кому-то пишет, да и сама получает. Никак повзрослеть не может, а меня в незрелости ума всё упрекает, представляешь?       — Ужас, конечно, ужас… — Ипполит положил руку ему на плечо, — Да, ты не слушай её. Совсем, ведь, умом тронулась.       — Да уж, сумасшедшая… — вздохнул Коля, -Вроде, ничего такого больше и не происходило.       — Хорошо, и так немало.        Коля достал из кармана жилета часы и очень удивился, увидев, как маленькая стрелка давно убежала за два часа дня.        — Слушай, я Ганьке обещал домой к двум вернуться — ему там с папашей нелегко…        — Конечно-конечно, беги давай! — спохватился Ипполит.        Коленька откланялся и действительно убежал.        Больной ещё долго размышлял о полученных новостях, о том, как там, за пределами его комнаты, всё запутано, о том, как радушно встретит Колю с новостями на следующий день, и ещё о многих вещах, пока совсем не погрузился в сон.        Но на следующий день он не пришёл. И через день, и через два, и через три — тоже. Ипполит уже начинал беспокоиться, но что-то внутри не давало ему позвать Колю намеренно. Он ходил угрюмый и рассеяный, хотя, скорее лежал угрюмый и рассеяный. Спал вдвое больше обычного, но и вдвое хуже. И тут, недели полторы спустя, раздался долгожданный стук в двери. Ипполит ужасно обрадовался, хотя уже продумал, как будет отчитывать Колю за долгое отсутствие. Он с большим усилием смог подняться с постели и подойти к двери, однако ему донесли не о визите Коли, а о том, что его спрашивает странный молодой человек. В этом человеке он узнал князя, столь внезапно заявившегося к нему в квартиру.        С князем они разговаривали около часа. В основном он упрашивал больного переехать на дачу, ведь «среди людей и деревьев умирать легче». Во всяком случае, именно так услышал это Ипполит. О происшествиях последнего времени князь не говорил сам, а собеседник и не спрашивал — совсем был сбит с толку столь неожиданны гостем. Кончили тем, что Ипполит согласился, и в тот же вечер и уехали вместе. Остановились на даче Лебедева.        Дальнейшие события должны быть уже известны читателю, поэтому я не стану их пересказывать даже вкратце, но не сделать акцент на том, что они произвели очень большое впечатление на Больного, будет огромным упущением.        Спустя пару дней, по отъезду князя в Петербург пришло известие о том, что его отправили снова на лечение в Швейцарию.        — Эх, столько лет впереди, а он опять в идиоты записался… — подумал про себя Ипполит, невольно жалея этого идиота. Ещё он подумал, что уж нечего ему теперь на даче делать, и отправился обратно в свою сухую комнату, продолжать изучение стены. Правда, здоровье совсем уже подкосило. Спать он почти что и не мог и еженочно поднимал весь дом на ужи своим страшным кашлем.        Сначала Коленька был огорчён и занят собствеными проблемами, но спустя пару дней снова стал навещать больного. Только уже обходились без сплетен — не о ком стало сплетничать. Коля рассказывал о прочитанных книгах, о чём-то отвлечённом, а Ипполит всё только слушал, в основном, изредка с трудом вставляя пару слов.        Иногда Коля ни с того ни с сего начинал плакать, обнимать, целовать его, отчего тот ужасно злился поначалу, так как ситал за излишнюю жалость к себе, но потом и сам мог проронить слезу и обнять Колю в ответ. Так они и сидели, обнявшись, и плакали друг другу в плечо.        Коля стал замечать, что больной то и дело грустно и разочаровано смотрит в окно на злосчастную стену. Он попробовал его расспросить об этом, и с большим трудом выяснил, что огорчает Ипполита вид за окном уже почти до раждражения — хочется перед смертью, чтоб хоть что-то поменялось. Коленька выслушал тихие хрипы, различив в них смысл и сделал такое лицо, будто что-то задумал. Так ещё немного просидели вместе, и он ушёл.        На следующее утро, ровно в 10:00, к Ипполиту по обыкновению постучались. Никто не открыл, даже звука не издал. Позвали врача, открыли двери и увидели, что врач более не пригодится: в жаркой сухой комнате на кровати возле стены лежал он с видом измученым, болезненым, не шевелился; глаза его померкли и застыли, направленными в окно, но, что самое странно, лицо его выражало такое умиротворение, такое счастие, которое ему прижизни даже и не думалось застать.        Все сразу проследили за его застывшим взглядом и посмотрели в окно. Увиденное удивило их ещё больше, чем счастливая гримаса покойника, — на окне, на самом стекле, перекрывая жуткую стену, были нарисованы масляной краской трава, деревья и жёлтое солнышко.