***
— Тох, ты как вообще? — Дима обеспокоенно склоняется над кроватью друга, — Температуры нет? Позов все утро вел себя то ли как хороший друг, то ли как курица-наседка, Антон еще не определился. Он не хотел осуждать Диму, ведь волноваться повод был, не каждый день Шастун является после отбоя весь мокрый и взъерошенный. Позов всю ночь пичкал его горячим чаем, бабушкиным медом и противовоспалительными, а еще строго настрого запретил даже думать о походе на пары. И все пытался выпытать, что же произошло. Но что касается самого Антона, то парень чувствовал себя разбитым настолько, что даже сил не было отвечать. И дело было отнюдь не в простуде. Шастун не хотел спать, он боялся даже глаза закрыть. Ведь стоило ему это сделать, как в голове всплывали глаза цвета океана, а губы чувствовали фантомное прикосновение. Это был его первый поцелуй. Его первый поцелуй украл наглый выродок, стиляга, мужчина. Он, черт побери, закон нарушил, растоптал все выстроенные Антоном установки один действием. Шастун ненавидел его. И себя. И не ясно, кого больше. Но глупое, иррациональное желание мести рождалось в его душе. Он стойко отмалчивался на вопросы Димы, клятвенно обещал никуда не выходить и пить лекарства. А после ухода друга принялся искать свой пиджак. Он должен посмотреть в эти глаза, а еще желательно плюнуть в них, стереть с его лица то насмешливое выражение, растоптать его. Выбегая из общежития, Шастун чувствовал ужасное головокружение, но списывал это на волнение от встречи. На болезненное предвкушение, которое обычно источала Кузнецова. Он знал, что эти собирались в это время на центральной городской улице, чтобы отправиться после творить бесчинства и не сомневался, что он будет там. Когда Шастун видит перед глазами яркое пятно стиляг, у него даже в глазах рябит от обилия красок. Он останавливается в нерешительности, пытаясь разглядеть Арса (это имя отпечаталось в его памяти наряду с глазами). Но студента обнаружили первее. — О, гляньте, кто пожаловал! — выкрикивает какой-то парнишка в полосатом пиджаке, — Что, жлоб, вчера мало одежды попортил? Так вот еще, — парень хватается за галстук, дергает резко его в сторону Антона, — Режь, чего стоишь! Толпа гогочет, хлопая смельчака по плечам. У Шастуна шум в ушах, а взгляд никак не может сфокусироваться на ком-то одном. Он пытается выдавить из себя какой-то ответ, но его прерывает визг тормозов. У тротуара останавливается черная машина последней модели, и все стиляги моментально теряют к Антону интерес. Они бросаются к автомобилю, галдят, салютуют водителю. Тот с усмешкой кивает друзьям, а затем его взгляд останавливается на стремительно бледнеющем Шастуне. — Ой, жлобенок, — Арс спускает солнцезащитные очки, словно не верит тому, что Антон действительно сейчас стоит перед его машиной, — Чего, за продолжением пришел? Шастун от подобной наглости закипает, бросается вперед. Да как он смеет такое говорить? — Да пошел… — договорить студент не успевает. Под аккомпанемент испуганных вздохов и визгов он теряет равновесие и падает прямо на тротуар. Последнее, что Антон помнил, был громких хлопок машинной дверцы. Он отключается.***
— Что с ним, Мэт? — обеспокоенный голос откуда-то сверху — первое, что слышит Антон, когда начинает приходить в себя. Ему слишком трудно даже открыть глаза, поэтому он продолжает лежать недвижимым и вслушиваться в смутно знакомые голоса. — Да температура поднялась, — отвечают первому, — сейчас очухается, Арс, можешь идти уже. Арс? Антону кажется, что ему знакомо это странное и непривычное прозвище и он делает попытку открыть глаза. Виски пронзает острой болью и он сдавленно шипит, выдавая себя. Приглушенные глаза парней затихают. — Ладно, Мэт, я спешу, — спустя несколько мгновений произносит стиляга (Антон уже не сомневался в его обладателе). Шастун слышит отдаляющиеся шаги перед тем, как Арс добавляет на несколько тонов тише: — Позаботься о нем. Хлопок двери. Антон распахивает глаза. Он не уверен, что последнюю фразу не додумало его ослабленное сознание. — Проснулся? — с насмешкой тянет второй голос и Антон переводит рассеянный взгляд на его обладателя. Глаза первым делом цепляются за темную бороду, затем поднимаются на уставшие, с пролегшими под ними синяками, глаза. После Шастун видит… — О, это ты, — слабым голосом произносит он, рукой указывая на прическу собеседника, — Хвостатый. Хвостатый на такое обращение смеется по-доброму, запрокинув голову, да хвостиком своим потряхивает. — Помнишь, жлоб, да? — в его голосе нет презрения, лишь веселость и совсем немного усталости. Шастун кивает, не желая отвечать на брошенное стилягой слово в его адрес. Сил его хватало лишь для того, чтобы приподняться с дивана, на котором он лежал, и заинтересованно оглядеть комнату, в которой он находился. Все было таким… уютным. Антон не знал, чего ждать от пристанища стиляги, но точно не такого. Комната ему напоминала ту, в которой он жил еще с родителями, в Воронеже, даже ковер, висящий на стене был таким же. — А… — Шастун прочищает горло, — где я вообще? Хвостатый усаживается напротив Антона, подставив табуретку, смешно болтает ногами. — У меня дома, — жмет плечами. — А что я тут делаю? Хвостатый хмыкает. — Так ты же отрубился, как Арс подъехал. А хата моя как раз ближе всех к бродвею, вот ко мне и отвезли, — парень молчит пару секунд, — ну и еще я врач, поэтому таблеточку выпей, что на тумбе лежит. Антон с сомнением косится на лекарство, предложенное хвостатым. — Ты? Врач? Ты же этот… — он осекается. — Кто? Человек, который носит и слушает то, что хочется? — хвостатый глаза закатывает, мгновенно меняясь в настроении, — Кто живет в свое удовольствие? И что, я не могу людям помогать? Образование иметь? — Да я не то… — Антон и сам не знает, зачем оправдывался перед стилягой, но почему-то он не мог обвинять этого парня в том, что ему настойчиво вбивали в студсовете. — То, то, — хвостатый кивает в подтверждение своих слов и руки скрещивает обиженно, — вы, жлобы, настолько закостенели в своих паршивых убеждениях, что совсем ничего дальше своего общества не видите, — стиляга говорит быстро, словно мысли эти давно крутились у него в голове, — до вас не может дойти, что не важно, как человек выглядит, кто он и что он, главное, что здесь, — хвостатый стучит пальцем по виску, — и здесь, — перемещает руку на грудь, накрывая ладонью сердце. Антон молча выслушивает откровения парня, и отчего-то ему становится тяжело. Ощущение было, будто ему голову вскрыли и теперь копались там, пытаясь что-то вытащить важное и нужное. Или, наоборот, гнилое, испорченное. — Ведь по сути, вы, жлобы, молодцы, да? — стиляга говорить не устает. Он будто наконец дорвался до настоящего оппонента, для которого готовил свою речь давно, — Отличники все, спортсмены, комсомольцы. А тут что? — снова хлопает легко по груди, — Пусто. Вы — просто дебильные серые статуи, которые боятся даже немного отпустить себя. А надо бы. Шастун молчит. Он отчего-то чувствовал себя невероятно разбитым и не хотел больше слушать отповедь хвостатого. — А у меня друг в меде учится, — тихо произносит он, пытаясь сменить тему, — и с нами не ходит. Складка между нахмуренными бровями стиляги разглаживается, когда он слышит это. — Хороший у тебя друг, — кивает хвостатый, — таблетку пей, и вали отсюда, вижу, лучше тебе уже. Антон поражается, насколько этот парень мог быстро менять свое настроение, но все равно оставаться заботливым, несмотря на грозный тон и хмурые брови. Шастун тянется за таблеткой и послушно отправляет ее в рот, запивая водой. — Я Антон, — зачем-то говорит он, — не жлоб. — Ну да, ножницы, которые торчат у тебя из кармана, не согласятся с тобой, — хмыкает хвостатый, — Мэтью. — Мэтью? — Шастун вскидывает брови, — Матвей то есть, да? — Нет, — твердо отвечает стиляга, — Мэтью. — Я все равно не из ваших, Матвей. — Да не Матвей я! — парень всплескивает руками, — Сережа. Брови Шастуна взлетают еще выше. Где логика у этих… — Не смотри так, — Мэтью закатывает глаза, — Сережа Матвиенко, поэтому так. — А остаться им не судьба? — Вот вся ваша жлобская суть! — Сережа, кажется, снова закипал, — До всего докопаться, везде свое мнение влепить. Да пусть я хоть Джордж Вашингтон буду себя звать, тебе какое дело, — он медленно выдыхает, успокаиваясь, — А Сережа мне не нравится. Серое имя. Как твой уродский пиджак, — последнее он произносит с легком смешком, снова веселясь. — Иди ты, — буркает Антон. Некоторое время парни сидят в тишине, лишь на настенные часы, будто метроном, отмеряют секунды. — Ладно, может я слишком строг к тебе, — окончательно остывает Сережа (Антон не мог называть его иначе), — в тебе меньше всего жлобского, чем в любом другом жлобе, которого я встречал. Шастун с недоверием щурится. Комплимент так себе был, если честно. — Думаю, тебе стоит посетить нашу вечеринку, — продолжает стиляга, — прочувствуешь все, может, сделаешь какие-то выводы. Арс как раз устраивает послезавтра у себя party. Антон фыркает слишком громко. — Да никогда в жизни.***
…никогдавжизниникогдавжизниникогда… У Антона в голове бегущая красным строка, будто рекламная, когда он все-таки разворачивает бумажку с двумя адресами, один — парня, у которого можно купить все необходимое, второй — Арса. Тут главное не перепутать. Но не стоит забывать, что Шастун болен ужасно, у него температура скачет, несмотря на то, что данное Сережей жаропонижающее слегка облегчило его страдания, чувствовал парень себя все еще ужасно. Антон дошёл до нужного дома быстро, жил спекулянт совсем недалеко от Матвиенко. Вы не подумайте, Шастун не предатель, не дезертир, у него был план. Он хотел быть как Штирлиц, втереться в доверие врага, а затем убить, безжалостно и беспощадно. Ну точнее отрезать галстук. У Антона как мантра в голове заела фраза Арса о том, что его еще не касались ничьи ножницы. Шастун собрался быть первым, растоптать все его принципы, уничтожить его раздутую самооценку. Первым, как тот поцелуй Антона. Поэтому парень, движимый исключительно местью, но значительно растерявший свою решимость по пути до заветной двери спекулянта, слабо стучится, отчего-то молясь (Антон, ты же атеист), чтобы никого не было дома. И в очередной раз убеждается, что Бога не было никогда. — Здравствуйте, я от Сережи Матвиенко, — тараторит он, как только дверь открылась, не глядя на хозяина квартиры, — мне сказали, что у вас можно купить, ну… — он мнется слегка, а затем твердо добавляет перед тем, как поднять взгляд, — все, что нужно. Сталкивается с голубыми яркими глазами. Бога нет, уже дважды. — Да ладно, жлобенок, — Арс в своем излюбленном жесте опирается о косяк двери и скрещивает руки на груди, — ты меня прямо не оставляешь. Так понравилось? У Антона руки от злости непроизвольно сжимаются в кулаки, а ругательства так и просятся с языка сорваться, но парень вовремя себя одергивает. Так ты в тыл врага решил пробраться? — Я… — горло пересыхает то ли от долгого молчания, то ли от волнения. Арс заинтересованно щурится, ожидая, что он скажет дальше, — Антон. И я был неправ. Хочу быть как вы. Очень убедительно, Шастун, браво. Однако Арс отчего-то смягчается: — И что же тебя сподвигло, м? — дергает бровями, намекая все на один и тот же случай. Студент пытается игнорировать, и стиляга сдается, — Ладно, проходи. — З-зачем? — спрашивает Шастун, недоумевая, — Я ошибся адресом, мне нужно… — Одежду, я понял, — Арс хмыкает и отходит, пропуская Антона внутрь квартиры. Только сейчас парень видит, что одет стиляга в темный зеленый свитер и черные брюки. Почти как послушный советский гражданин, — Эти спекулянты такие цены ломят, я тебе что-то из своего лучше дам, пошли. Антон, несмотря на вопящий внутренний голос тыкудаидешьидиотонжеизстиляг, перешагнул порог. За все свое пребывание в квартире Арса, Шастун умер и воскрес тридцать четыре раза, он считал. А все оттого, что Арс-желтый-галстук и Арс-зеленый-свитер — два абсолютного разных человека. По крайней мере, если первому Антон хотел как минимум хорошенько вмазать, то со вторым ему не хотелось расставаться. Второй Арс был улыбчивым, невероятно начитанным и эрудированным. Он прочел много книг, которые в Союзе считались непристойными (Антон осуждал, конечно), и от этого имел абсолютно неожиданную для парня точку зрения по любому вопросу. И впервые Антону не хотелось перебивать и что-то доказывать, хотелось просто слушать. Арс выслушать мог тоже. Шастун впервые, кажется, делился с кем-то своим мнением и не боялся быть осужденным. Ведь в Союзе иметь свою точку зрения нельзя. В квартире Арса можно было все. Антон смеялся над какими-то нелепыми шутками стиляги, пил с ним чай и ел вкусные, несомненно, европейские, конфеты, и не чувствовал никаких угрызений совести. Немного смущало Шастуна поведение Арса. Порой в его жестах, походке, тоне он угадывал какие-то графские замашки. — Слушай, а ты случайно не контра? — спросил в один момент парень, когда стиляга уж слишком изящно сел на стул, закинув ногу на ногу. И стул сам был не добротным советским табуретом, а красивым, с резными узорами на ножках, и обшитый бархатом. — Думаешь, я, человек, который хочет жить в стране, где демократия была с момента образования, мечтаю вернуть царя? — вопросом на вопрос ответил Арс, насмешливо приподняв брови. Антон смутился. — Точно, — кивнул он, все еще не привыкший, что можно так легко говорить о переезде из Союза, — просто ты словно… аристократ. На это Арс лишь загадочно улыбнулся и промолчал. Что касается одежды, то подобрали они все тоже успешно, почти без споров. Шастун осторожно выбирал более-менее спокойные тона, поэтому выбор свой остановил на коричневых брюках и баклажановом, темном пиджаке. — Штаны будут коротки, — с сомнением тянет Антон. Арс на это с торжественной улыбкой вручает ему жёлтые носки и заверяет, что так будет даже круче. Он еще порывался всунуть Шастуну яркий зеленый галстук, но парень тактично отказывается. Если отбросить вещь в самый дальний угол можно было назвать тактичностью. Но в целом, Антону было хорошо, по-настоящему. — Жду послезавтра в семь, — Арс провожает Шастуна до порога и подмигивает, прежде чем закрыть перед ним дверь. Чувство эйфории держится до того момента, пока Антон не покидает двор стиляги. Затем на студента обрушивается понимание. Он осознает, что только что был рад провести время с парнем, который его поцеловал и вообще, был вне советского закона. Что он не хотел от него уходить. Что он согласился прийти на тусовку, ни разу не вспомнив о своем плане мести. Что он смеялся с хлестких шуток Арса и сам позволял себе слишком резко высказываться по поводу Союза. Что в руках своих он держит вещи, которые еще вчера презирал. Шастун был таким отвратительным. — Антон? — знакомый голос ударяется в спину, от чего у парня холодеет в груди, — Ты как здесь? Студент медленно разворачивается. Перед ним стоит Кузнецова, со своим неизменным пучком на голове и идеальной осанкой. — Ирина? Привет, — Антон силится выдавить улыбку, машинально прижимая сверток с одеждой к себе ближе. — Ты почему на занятиях не был? — строго спрашивает девушка, сощурив глаза. Староста. — Болел, — честно говорит Антон, но Ирина недоверчиво хмурится. Конечно, хорошо болеешь, что по улицам шастаешь. — А гуляешь чего? — словно читая мысли парня, спрашивает Кузнецова, — Что в свертке? Антон вздрагивает, сжимая пальцы на вещах. — Это… не важно. Ирина удивленно вскидывает брови на такой ответ однокурсника. У них нет ничего личного, все было общим. Никто не имел права хранить тайну. У Антона за последнее время накопилось их слишком много. — Что там? — тверже произносит Ирина и сама тянется к свертку. Шастун не успевает среагировать, и поэтому девушка успевает развернуть упаковку. Видит она зелёный галстук, который Арс все же смог незаметно ему подложить. — Антон… — на мгновение девушка теряет дар речи, затем в ее голосе прорезается металл, — Что это значит? Шастун, словно рыба, открывает и закрывает рот, силясь подобрать слова. — Ир, я… Это не то, что ты думаешь, — он беспомощно глядит девушку, но не находит там ни йоты понимания, — Это план, Ир. Я проникну к ним в круг, а затем мы устроим грандиозную облаву, таких не было еще. Я буду своим среди чужих, понимаешь? В глазах девушки осуждение меняется непониманием, затем какой-то непонятной печалью. — В Штирлица играешь, да? — Кузнецова качает головой, — Главное, чужим среди своих не стань.***
Своим среди чужих. Чужим среди своих. Антон запутался в этих идиотских речевых играх. У него был план. Ножницы мирно лежали во внутреннем кармане фиолетового пиджака, ожидая своего часа. Сам Шастун раздумывал, вязать ли идиотский галстук или нет. В целом, он выглядел… сносно. Антон не мог оценить хорошо или плохо он был одет, но на них он похож точно. Оставался лишь галстук. Шастун не умел их завязывать. Обычно с этой хитровыдуманной операцией помогал ему справиться Дима, но Антон специально собирался в то время, когда друг был на подработке. Позов, конечно, всегда был понимающим, но в этом Шастун даже сам себя понять не мог. В итоге Антон прячет галстук под подушку, так и не справившись с ним. До лучших времен. Вечеринка должна была вот-вот начаться, когда Антон заходил уже в знакомый подъезд. Сердце заходилось в отчаянном ритме, пока он поднимался по крутой лестнице. Как его примут? Ждут ли его? Помнит ли Арс, что у него в доме будет жлоб? Шастун не дал себе струсить, постучавшись в дверь раньше, чем начал сомневаться. На пороге стояла незнакомая девушка. — Оу, — она картинно нахмурила свои темные брови и комично приоткрыла ярко-красные губы, — Арс предупреждал, что будет какой-то surprise, но чтобы так… — девушка с подозрением посмотрела на Антона, — Входи. Шастун выдохнул и наконец переступил порог. Он не совсем понял, о чем именно предупреждал Арс, но, кажется, его точно ждали. Пока все шло как надо. В гостиной, куда его провела девушка, уже собралось много народу. Все они были одеты в кричащие протестом и красками наряды и Антону даже показалось, что он был слишком скромен. Стиляги с сомнением оглядывали нового гостя и, казалось, уже придумывали острые шутки и насмешки в адрес Шастуна, но тут появился хозяин квартиры. Король вечеринки. — Окс, ты уже познакомилась с нашим новым гостем? — обращается Арс к встретившей Антона девушка, обезоруживающе улыбаясь, — Тони, очень рад, что ты пришел. Стиляга подмигивает Антону, а тот мысли пытается собрать воедино. Тони? Серьезно, Тони? — Очень приятно, — выдавливает из себя Шастун. Окс впервые меняет выражение своего лица со снисходительного на приветливое. — И мне, Тони, — во имя Ленина, какой Тони? — Арс, ты Мэтью не видел? — На кухне, — кивает головой парень, не глядя на девушку, прожигает глазами Антона, — Рад тебя видеть, — произносит он, когда девушка уходит. — Мне нужно сейчас быть таким же милым? — с сомнением тянет Шастун, — И какой, к черту, Тони? Арс взрывается хохотом. — Не нравится? — парень показательно дует губы, делая вид, что обиделся, — Антоном ты здесь быть не можешь. — Но мое собственное имя мне нравится больше. — Мне тоже, — беззаботно произносит Арс, Антон дергается — ты какой-то напряженный. Выпей, — он протягивает Шастуну стакан, наполненный сомнительной жидкостью. Антон косится на стилягу с подозрением. — Что там? — Виски, — так же легко отвечает Арс, — не наш, заграничный. Давай, — протягивает еще ближе, — иначе не будет веселья, — снова подмигивает. Он вообще умеет нормально моргать? Антон все еще с недоверием косится на парня, но стакан принимает. Делает первый глоток и жмурится: жидкость горло обжигает ужасно. Распахивает глаза, со страхом глядя на Арса. Тот вновь громко смеется, запрокинув назад голову. — Боже, Антон, — Шастун даже вздрагивает оттого, как тот произносит его имя. Впервые. Настоящее, — ты такой забавный. Послушай, это надо пережить. Дальше как вода пойдет, — хлопает студента по плечу. — Думаю, одного мне будет достаточно. Оказывается неправ. За первым стаканом шел второй, после третий. У Антона все забавно плыло перед глазами, а звон в ушах смешивался с незнакомой музыкой из дорогого, несомненно, радиоприемника и множеством голосов, которые обращались к нему с одобрением. — Все-таки пришел, — хлопает Антона по плечу Сережа, — а гонору сколько было. — Не такой уж ты и жлоб, — с улыбкой произносит Окс, когда Шастун делает свою первую в жизни затяжку. Кстати, сигарету предлагает парню Арс, протягивая ее прямо со своих рук. Антон бездумно тянется к пальцам стиляги, обхватывает фильтр губами, случайно прикасаясь к коже. Затягивается, затем сильно закашливается. — Oh my God, — Арс улыбается мягко, — зачем так сильно тянешь? Антон расслабленно откидывается на спинку дивана, на котором они сидели, и туманным взглядом смотрит на стилягу. — Это мой первый раз, — жмет плечами он, — ты меня заставляешь все делать впервые. Арс с интересом заглядывает Шастуну в глаза, придвигается ближе, руку закинув на спинку дивана, позади студента. — Заставляю? — Да, — кивает Антон, слабо отдавая отчет своим словам и действиям, — первая сигарета, первый алкоголь, первая вечеринка. — Party, — вкрадчиво поправляет Арс. — Бесовщина, — отмахивается Шастун, — так о чем я? Первый яркий костюм… первый прогул пары, тоже твоя вина! — Какой ужас! — стиляга театрально округляет глаза, качая головой. — И ты украл мой первый поцелуй, — произносит Антон, совершенно забывшись. Арс даже вздрагивает, слишком это неожиданно было. Вглядывается еще пристальнее в парня напротив, а Шастун словно немного приходит в себя от этого. Слишком глубоко проникает он в ослабленную алкоголем душу Антона. — И как тебе ощущения? — понизив голос, спрашивает Арс, придвигается ближе. А Антон выдавить из себя ничего не может, только смотрит-смотрит-смотрит загнанным зверем на стилягу. Все силы бросает на то, чтобы выдавить из себя хоть что-то. Получается: — Мне пора. Вскакивает, спотыкаясь о что-то, мчится, к двери, стараясь ни с кем не столкнуться. Кто-то пытается его остановить, но Антон отмахивается только, обещаясь придти в какой-то бар через два дня и наконец покидает квартиру, хлопнув громко входной дверью. В голове пульсирует: так нельзянельзянельзя голосом сначала Ирины, а затем Сталина, Ленина, Брежнева. Антону кажется, что все его тщательно выстроенные устои и ценности рушатся от одного только взгляда глаз цвета океана в его сторону. В грудь что-то бьет сильно с левой стороны. Шастун медленно достает из внутреннего кармана ножницы, холодный металл обжигает кожу. Видишь? Вот, кто ты, Антон. Ты пример. Борец за порядок. Гордость института. Вспомни это, Антон. Ты не стиляга. Очнись!***
Резкую боль в висках Шастун начинает чувствовать еще до того, как просыпается. Он распахивает глаза, и в лицо ударяет безжалостно солнечный свет, отчего парень жалобно стонет. Первое в жизни похмелье, и снова из-за него. — Проснулся? — слышит Антон откуда-то издалека недовольный голос, и невольно закрывает уши подушкой в попытке спрятаться от посторонних звуков. Как же плохо, — Что больно тебе, да? — ехидный голос не замолкает. Шастун порывается ответить, но из горла вырывается лишь хрип. — Послушай меня, — твердо произносит Дима, ни капли не сочувствуя другу, — из-за тебя я не пошел в институт, прогулял важную пару по анатомии. И все ради того, чтобы услышать объяснение того, что вчера происходило. Так что живо вставай! Антон, наконец, находит в себе силы, чтобы открыть глаза и приподняться на локтях. В глазах плывет, и он с трудом различает размытый силуэт — Я… — голос срывается и парень закрывает рот. А что вчера происходило? Шастун помнит вечеринку, помнит зарубежную музыку и яркие огни. Помнит громкие голоса, обжигающее виски и терпкие сигареты. Помнит цветастые юбки, собственные желтые носки и раскатистый смех. Помнит глубокие глаза. Помнит легкую ухмылку. — Ты? — настаивает на продолжении Позов, — Какого черта ты вчера ввалился пьяный в комнату и плакал? Что? — В смысле? — непонимающе тянет Антон, — Когда это? Дима вздыхает, с печалью глядя на друга. — Ты вчера залетел в комнату среди ночи, — начал свой рассказ парень, — кстати, что на тебе надето? — кивает он на помятый фиолетовый пиджак, который Шастун не удосужился снять, — потом скажешь. Так вот, ты пришел во втором часу домой. Фонило от тебя ужасно, что ты пил вообще? Я пытался тебя уложить, но ты отпирался, уселся на пол и лицо руками закрыл. Я спрашиваю, что такое, что случилось, а ты молчишь, дышишь только громко и плечами дергаешь, — Дима вздохнул снова и сочувственно теперь посмотрел на друга, — затем резко голову поднял, и говорить что-то начал, быстро так. Я мало что понял, про закон говорил, про галстук какой-то, про океан. Что в голове вообще? Потом повторять начал: «Жлоб-жлоб-жлоб…» Тох, все понимаю, но твоя Кузнецова совсем тебя с ума сводит. Такой ты вчера был… — Позов замолкает, не в силах подобрать слова. Антон молчит тоже. Он истерики своей, слов этих не помнит, зато отчетливо ощущает те горечь и безысходность, которые захватили его тогда. И сейчас не отпускают никуда. Всю жизнь он рос на твердых коммунистических устоях, и никогда не смел усомниться в их незыблемости. Всегда все принимал безропотно, любую фразу, сказанную товарищами, принимал за истину и возражать не смел. Его учили существовать в жестоком, несправедливом мире, а еще учили, что мир этот самый лучший. Но был Арс. Арс не навязывал иллюзий идеального Союза и не боялся критиковать. Он учил Антона жить. И Шастун совсем не понимал, что с этим делать. — Тох? — в голосе Димы не остаётся ни капли ехидства, только волнение, — Ты как? — Я потом объясню, Дим, — тихо отвечает Антон, — на пары идти надо. Ему бы самому разобраться.***
На занятия он успел, благо, ему было ко второй паре. Виски все еще болели, а глаза отказывались нормально открываться, но Антон упорно шел в сторону кабинета. Вспомнить бы еще, какой ему был нужен. — Антон, — холодное обращение, брошенное в спину, заставляет остановиться, — что с тобой? — Ирина смягчается, стоит ей увидеть измученный вид Шастуна. Девушка одета как всегда в строгий костюм с иголочки, спина прямая, все она — натянута, словно тетива. Только губы слегка подрагивают, будто волнуется. С чего бы ей? — Все в порядке, — хрипит Антон, так и не вернувший себе способность говорить, и даже выдавливает из себя кривую улыбку. Кузнецова кивает отрывисто и снова смотрит прямо в глаза, испытывает. — Как прошло? — наконец задает она вопрос, который мучил ее, — Ну, со Штирлицем. Антон теряется. Как прошло, Ир? Он напился, накурился, веселился с представителями самой пропащей молодежи, а еще его, кажется, буквально ведет от одного из них. И из-за этого одного он уже в который раз позволяет себе усомниться в годами выстроенных истинах. Плохо наверное, да? — В порядке, — кратко кивает Шастун, и разворачивается, не готовый продолжать диалог. Боялся, что выдаст себя, что она все поймёт. Так пролетел он не один коридор, пытаясь скрыться от вопросов Ирины. Поворот сменялся поворотом, и Антон сам уже не понимал, куда он шел. Когда он все-таки решил оглядеться, он обнаружил, что находится в совершенно незнакомом крыле университета. Антон в недоумении останавливается, и в следующую секунду в него кто-то врезается. — Fuck! — слышит он знакомый голос, в момент, когда все бумаги, что держал студент, разлетаются, — Ты зачем встал здесь? Шастун бросается помогать пострадавшему, наклоняясь и собирая бумаги. — Простите-простите, — тараторит он, не поднимая глаз. — Антон? — тон говорящего меняется из злого в недоумевающий. Шастун замирает, так и не собрав бумаги. Глядит снизу вверх, сталкиваясь с мягким взглядом голубых глаз. — А-арс? — запинаясь, произносит он. — Тш-ш, — парень прикладывает палец к губам, — Арсений. Опускается рядом, помогает Антону собрать бумаги, то и дело соприкасаясь с парнем пальцами. Прикосновения обжигают, и Шастун не может точно сказать, это от собственных холодных рук или от чего-то еще. Антон украдкой наблюдает из-под опущенных ресниц за расслабленным лицом Арса, поражаясь, насколько разным может быть человек. Вот он — настоящий демон-искуситель, подбивающий бедного Шастуна на все главные ошибки его жизни, а вот — мягкий и осторожный Арсений. Арсений. Антон впервые произносит полное имя стиляги в голове и думает, как бы легко оно слетало с его губ, еле слышно, будто шелест книжных страниц. — А у тебя, я смотрю, тяга к хорошему вкусу только по вечерам появляется? — хмыкает стиляга, поднимаясь и оглядывая привычный серый костюм Антона. А нет, показалось. Арс или Арсений, одно и то же. — Ты, я смотрю, тоже не как попугай вырядился, — в тон ему отвечает Шастун. Действительно, одет был парень сдержаннее, чем Антон привык его видеть, но выглядел все равно хорошо. Тонкий темный свитер плотно облегал, несомненно, идеальную фигуру, а почти классические коричневый брюки идеально выглажены. В сравнении с Шастуном, которому костюмы были противопоказаны, но он все равно продолжал гордо носить традиционную советскую «двойку» — широкий в плечах, но короткий пиджак и такие же широкие брюки, — стиляга был просто эталоном красоты. Хотя, с Антоном можно было не сравнивать. — Так ты все-таки пришел на занятия, — меняет тему Арс, — после party. Уважаю. — Так ты тоже, — парень снова переводит стрелки. — Не сравнивай меня с тем, кто впервые вчера выпил что-то крепче бокала советского шампанского, — стиляга буквально источает самодовольство. — Это неправда, — Антон обиженно складывает руки на груди. Да, раньше он не пил даже шампанского. — Неужели? — Арс вскидывает брови, — А та милая девушка, что наблюдает за нами из-за колонны, знает об этом? Антон резко разворачивается и видит испуганное лицо Кузнецовой, которая, поняв, что ее раскрыли, спешит уйти. — Это что, та жлобиха, которая на прошлой неделе Окс клок волос отрезала? — в притворном ужасе шепчет Арс прямо в самое ухо Антона. Тот вздрагивает от неожиданности, мурашки табуном бегут по спине. — Не умеешь ты друзей выбирать. Шастун аккуратно поворачивается, лицом оказываясь в опасной близости с лицом стиляги. — Я и с тобой общаюсь, — так же тихо отвечает Антон. — Так мы и не друзья, — с плутовской улыбкой шепчет Арс и, щелкнув Шастуна по носу, отходит от парня на пару шагов. Громче добавляет: — Завтра вечером собираемся в одном ресторане. Придешь ко мне, оттуда вместе доберемся, — и, не ожидая ответа, разворачивается и уходит. Антон все еще стоит в той же позе, взглядом провожая широкую спину. Что это было?***
Следующие несколько недель проходят в каком-то сумасшедшем ритме, что Антон даже путаться начинает в событиях. Его затягивало. Почти каждый вечер Шастун проводил в компании теплых, веселых ребят и холодного алкоголя, всегда разного, но дурманящего одинаково. Он наконец дошел до настоящего дома знакомого Сережи спекулянта, приобрел несколько ярких рубашек и пиджаков. А еще галстук взял. Желтый. Дима больше не читал нотаций, когда Антон собирался на вечеринку (советский мозг отказывался запоминать странное название, которое повторял Арс), только наблюдал с легкой улыбкой за мечущимся другом и даже помогал. — Эти вечера делают тебя живым, Тох, — объяснялся Позов, — мне это важно, а не то, с кем ты их проводишь. Вечера эти проходили в основном с одним человеком. Нет, конечно в душных барах обычно было много народу, но от Арса Антон старался не отходить ни на шаг. Эта странная тяга к стиляге пугала Шастуна на протяжении всех дней, но вечерами он о ней думать переставал. Когда его легкие наполнялись дымом, а губы соприкасались с грубоватыми пальцами (курили они всегда одну сигарету на двоих) Антон мог думать лишь об Арсе, и причина этого переставала его волновать. Арс был… уникальным. Таких людей не бывает, твердил себе студент, ни в одной стране никого похожего. То, как он разговаривал, слегка склонив голову набок и мягко улыбаясь, как он смотрел на Антона, сверкая своими голубыми-голубыми глазами, как рассуждал, о революции или о цвете носков, с одинаковой легкой ухмылкой, как пел, разбивая сердца десятков девушек и одного Шастуна. Пел Арс потрясающе. Это открытие Антон сделал на одной из вечеринок, когда стиляга вдруг, ничего не объясняя, вскочил с облюбованного ими дивана и, расталкивая всех, пошел к сцене. На ней парнишка в зеленом пиджаке, Шастун так и не запомнил его имя (Джон? Джордж?) самозабвенно играл на саксофоне, прикрыв глаза, поэтому даже не сразу заметил Арса, уже забравшегося на сцену. Стиляга что-то говорит музыканту на ухо, на что тот отвечает кивком, а затем со своей привычной мягкой улыбкой подходит к микрофону. Толпа заинтересованно перешептывается, глядя на своего друга, кто-то выкрикивает что-то одобрительное, из чего Антон делает вывод, что подобное здесь приветствовалось. А может, всем просто нравился Арс. — Добрый вечер, — голос стиляги бархатом стелется по тесному помещению, и даже аплодисменты не могут его перебить, — в этом зале, — произносит Арс, взглядом находя изумленное лицо Антона, — находится человек, который мне симпатичен, — раздаются умилённые вздохи, кто-то одобрительно свистит. Шастун чувствует, как начинают алеть щеки, но глаз от стиляги не отводит, не в силах просто, — Эта песня — тебе. Саксофонист затягивает какую-то мелодию, все начинают разбиваться на пары, покачиваться в такт незатейливой музыки. Антон смотрит. — Я вижу, я снова вижу тебя такой… — Арс затягивает первую строчку незнакомой доселе песни, и Шастун растворяется. Буквально. Он глаз не отрывает от поющего, даже моргнуть не смеет, чтобы ни на долю секунды не пропустить открывшуюся перед ним картину. На сцене Арс смотрится… великолепно. Черт, Антон, вообще-то, обладает большим словарным запасом, но характеризовать стилягу он может только хвалебными эпитетами. Парень слегка покачивается в такт музыки, отбивает ритм ногой, помогая себе, даже умудряется заигрывать с толпой, но взгляда так же не отводит от растекающегося на диване Шастуна. Или, может, у Антона уже мутится рассудок. — Пусть все будет так, как ты захочешь, — громко поет Арс, бархатным голосом обволакивая помещение, — пусть твои глаза как прежде горят, — щеки Антона отчего-то розовеют, будто он чувствует, что слова посвящены ему. Загадочная улыбка стиляги совсем не помогает, — я с тобой опять сегодня этой ночью, — конечно, ты с ним, Шастун его вообще из поля зрения не выпускает, — ну, а впрочем, следующей ночью, если захочешь, я опять у тебя… — закончив, Арс легко подмигивает Антону, и теперь ему это не кажется. Шастун смеется. Наступает соло саксофона, и стиляга пускается в пляс. Его движения грациозные и зажигательные одновременно, что даже Антон слегка покачивает головой в такт. Тот Антон, который решительно отказывался от всех приглашений на «буги-вуги». Что же этот Арсений с ним творит? — Понравилось? — с заискивающей улыбкой стиляга подходит к парню, плюхается рядом, привычно закидывая руку на спинку дивана за его спиной. Ох, Арс. Это мягко сказано. — Неплохо поешь, — уклончиво отвечает Антон, поворачивая голову в сторону стиляги, — кому посвятил? — спрашивает тише, потому что лица их как-то неожиданно оказываются слишком близко. Арс улыбается еще шире, обнажая ровные белые зубы, голову слегка склоняет в бок. — Тебе, дурачина.***
Антон встречает Ирину тогда, когда оказывается максимально не готов. Девушка медленно моргает, останавливается посреди дороги в метре от Шастуна. Студент не двигается тоже. — Антон? — осторожно начинает Кузнецова, стараясь, наверное, не пялиться слишком сильно, — А ты… туда? Шастун стыдливо одергивает голубой клетчатый пиджак. — Д-да, — отвечает с запинкой, глядя куда-то выше головы девушки. Ирина скрещивает руки на груди. — А ты не заигрался, Антон? — голос девушки твердеет, и она снова превращается в строгую старосту, что отчитывала студентов за любую провинность, — Сколько будет длиться этот цирк? — она в мгновение преодолевает между ними расстояние, подходит почти вплотную. Антону некомфортно. Он, наконец, переводит напряженный взгляд на Кузнецову. — Не лезь в это… — цедит он, наблюдая, как в глазах девушки начинают сверкать молнии. Он берет пиджак и выуживает из внутреннего кармана ножницы, которые исправно каждый раз брал с собой. Зачем? Антон и сам не знал. Наверное, для такого случая, — Видишь? Все идет по плану. Да по какому плану, Шастун? Ирина не спрашивает. Лишь дергает гордо подбородком, обходит парня, грубо задевая того плечом. Будто говорит: разберись уже в себе. А Антон бы и рад, но он уже ничего не знает. Не знает. Он упускает этот момент, когда перестает с упоением читать «Капитал», готовиться к парам и гладить костюм с вечера. Он не помнит, когда от еженедельных собраний их студсовета начинает тошнить. Он не понимает, когда двусмысленные фразы Арса больше не вызывают отвращение и ужас. Теперь он ощущает… трепет? Как же сложно в этом разобраться. Особенно, когда с тебя не спускают взгляда голубых глаз. Стиляга стоит в темноте ночи, но Антон все равно в силах различить черты его лица. Еще бы. — Арс… — Шастун обращается к нему без какой-то цели, просто ради того, чтобы ощутить, как язык упирается в нёбо на «р». Стиляга хмыкает. — Мне нравится, как ты произносишь мое имя, Антон, — улыбается шире, в глаза Шастуну заглядывая. А ему то как нравится, — а ты знаешь, как сначала меня хотели называть? Парень заинтересованно приподнимает брови. — Боб. — Как? — Антон даже воздухом давится от неожиданности. — Боб. Шастун в шаге от того, чтобы разразиться хохотом. — П-почему? — Потому что фамилия — Попов, — стиляга жмет плечами. О как. Попов. Антон мысленно повторяет фамилию еще несколько раз. Ар-се-ний По-пов. Знание фамилии делает их общение более… интимным? — Тогда уж лучше Поп, — фыркает парень, а после с сомнением глядит на стилягу, — Хотя в тебе нет ничего святого. Арсений заливается смехом. — Мне повезло, что ты атеист. Шастун замирает от неожиданности, на лице застывает глупая улыбка. Он глядит на Попова, все еще до конца не веря, что тот снова это делает. — Ты опять, да? — притворяется возмущенным, но на деле сердце заходится в бешеном ритме. Антон не ждет ответа, отходит от Арса, заливаясь хохотом. С ним всегда так. Одна фраза — искрометная и неожиданная, и Шастун уже теряется, не понимая, то ли бить его, то ли в колени падать, рассыпаться в признаниях. В чем? Антон и з н е м о г а е т от чувств, что переполняли его душу. Он не понимал их, не знал, как реагировать, боялся принять, и от этого давящее душевное томление лишь усиливалось. Шастун кружится на месте, пребывая в эйфории, ощущая небывалую легкость. Раскидывает руки в стороны, а голову поднимает вверх, глядя на вращающееся звездное небо. Ночи в мае теплые. Арс наблюдает за хохочущим парнем с широкой улыбкой. Резкий металлический звон разрезает воздух. Смех обрывается. Антон замирает. На дороге лежат ножницы. Шастун глядит на них, словно видит впервые, даже не в состоянии понять, что перед ним. У Арсения сил хватает на большее. Стиляга опускается на корточки, поднимает ножницы, задумчиво разглядывая. — Интересно… — тихо произносит он, и в голосе Антон различает что-то незнакомое, несвойственное для стиляги. — Арс, я… — выдавливает из себя Шастун, но его перебивают. — Что «я», Антон? — тон обманчиво спокойный, только легкие нотки печали проскальзывают снова. Грусть. Разочарование. Боль. — Так вот, почему ты продолжал носить этот ужасный серый костюм, — Арс отрывает наконец взгляд от ножниц, впиваясь глазами в растерянного Шастуна, — не хотел, чтобы имя тебе меняли, не танцевал. Ради чего? — теперь Антон слышит обиду, настолько яркую, что хочется перебить, заткнуть, лишь бы не слышать этот голос, пропитанный горечью, но он не смеет, — Ради этого? — свободной рукой он хватает галстук, по иронии, тот же самый, что и при первой их встрече. Жёлтый, как на самом Антоне. Шастун не в силах выдавить ответа, и Арсений расценивает это по-своему, — Этого, да? Черт, ваша жлобская натура настолько гнилая, что вы лезете в… — обрывается на середине, не в силах закончить. Боль теперь плещется и в голубых глазах. — Арс, — делает Антон еще одну попытку обратиться, но тот перебивает одним взглядом, в котором сейчас плещется решимость. — Нет, — твердо обрывает стиляга и заносит ножницы над натянутым галстуком, — Этого ты хотел, да? Делом чести сделал, жлобенок? — Антон слышит треск ткани. Обрывок галстука лежит у его ног, рядом с жалобным клацаньем приземляются ножницы, — Надеюсь, ты счастлив, — выдыхает Арсений. На лице его боль предательства, которую скрыть он не в состоянии. Поэтому он спешно разворачивается и стремительно уходит в сторону дома, где сейчас веселились его друзья. Антон не может пошевелиться. Он провожает взглядом коричневый пиджак до тех пор, пока тот не поглощает темнота. После этого Шастун зажмуривает глаза, пытаясь не дать жгучей слезе сорваться. Что же он натворил.***
С момента последней встречи с Арсением проходит пять дней, и каждый из них, Антону чудится, раскрашен серым. Он уже почти неделю не посещает институт, лишь лениво перелистывает переданные через Диму конспекты, не заостряя внимания ни на чем, и то — редко. Чаще глядит в грязно-белый потолок, забывая моргать и часами прокручивает в голове пережитые за последний месяц моменты. Все они связаны с одним человеком. — Тох, может врача? — Позов обеспокоенно трогает лоб Шастуна прежде, чем уйти на учебу, но Антон лишь отмахивается. Ему не помогут никакие доктора. Только дипломат. Да, парень выяснил, в каком крыле они столкнулись с Поповым и сделал для себя выводы. Арсений учился на факультете международных отношений. Чтобы в Америку поехать, наверное. — Все нормально, Дим, — хрипло отвечает Антон, когда понимает, что молчит слишком долго. Дергается, когда дверь закрывается с громким хлопком. Что же, это еще один замечательный день, в который Шастун может начать свое самокопание. Идиот. Он такой идиот. Ведь не собирался же резать Арсу галстук, отмел эту мысль еще после первой вечеринки, хотя и долго себе не признавался. Не хотел предавать, жлобом быть не хотел, в глазах Попова уж точно. Антон бы хотел, чтобы эти глаза цвета океана смотрели на него так, как во время песни. Как когда они болтали обо всем на свете и Шастун излагал свою очередную мысль. Студент был не силен в чтении эмоций, не мог разобрать всей гаммы чувств, что видел во взгляде Арсения, но он хотел бы, очень хотел, наблюдать это всегда. Из мыслей Антона вырывает стук в дверь. Странно, гостей он не принимал… ни разу. Шастун делает усилие, чтобы подняться с кровати, шаркая ногами, плетётся к выходу. На пороге стояла невысокая девушка, переминаясь с ноги на ногу. — Окс? — с удивлением выдыхает парень, но пропускет гостью внутрь. Та спешно проходит, задевая ногу Шастуна пышной красной юбкой. — Привет, — говорит девушка, останавливаясь посередине комнаты и разворачиваясь к шокированному Антону, — как дела? Парень непонимающе хлопает глазами. — Ты… откуда тут? — он игнорирует вопрос Окс совершенно, все еще не веря, что она к нему пришла. Девушка загадочно улыбается в ответ. — У меня есть знакомые даже в вашем клоповнике, что вы гордо зовёте общежитием, — туманно отвечает она, а затем направляется к табурету, стоящему около шастуновской кровати, — Присяду? — ответа не ждет, опускается на обшитое тканью сидение, руками расправляет складки на юбке, — Ты, может, тоже? — улыбается насмешливо. Антон, наконец, перестает глупо пялиться и присаживается на кровать. Понимает, что сейчас одет лишь в синие спортивные штаны, и в смущении складывает руки на груди, прикрываясь. Окс, однако, казалось, ничего не напрягало. — Расслабься, Тони, — она хлопает парня по коленке, — все свои. — Антон, — вкрадчиво поправляет Шастун, опасаясь реакции. — Как скажешь, — девушка лишь жмет плечами и вмиг становится серьезной, — итак, что происходит? Антон непонимающе хмурится. О чем она? Откуда она знает? Что она знает? Арс с ней говорил? Что она о нем думает? — Ты не был на трех последних вечеринках, — терпеливо объясняет Окс, не спуская взгляда с Шастуна, — люди, у которых я о тебе спрашивала, говорят, что ты пропустил неделю занятий. И видок у тебя, конечно… — девушка не продолжает, но слишком уж красноречиво поджимает губы на этой фразе. Антон фыркает. — Я заболел, — отрезает он. — Да ладно? — Окс скептически вскидывает бровь, — И что болит? Сердечко? На последнем слове Шастун напрягается, и девушка видит это, победно улыбаясь. — А если я тебе скажу, что не один ты «заболел»? — Что ты имеешь ввиду? Окс одобрительно кивает, глядя на то, как Антон вскидывается. — Арса я имею ввиду, — вздыхает она, — он в последнее время такой… — девушка заминается на несколько секунд. Шастуну кажется, что он перестает дышать. Арс? Что с ним? — Внешне он, конечно, в порядке, — отвечает Окс на немой вопрос парня, — на тусовки ходит, шутит. Но пьет много, раньше не было такого. А еще его глаза… они такие грустные. Словно вся боль человечества собралась в нем, понимаешь? Антон кивает, а после закрывает ладонями лицо, шумно выдыхая. О, он понимает. Он помнит глаза Арса в момент, когда тот резал галстук, и мечтает навсегда стереть въевшееся изображение из памяти. Не может. — Я волнуюсь за него, Антон, — понижает голос Окс, — и за тебя. Что произошло? Шастун поднимает лицо на девушку и видит в ее глазах то же, что ощущал он сам. Это было похоже на печаль, тревогу, тоску. Он вглядывается в нее несколько мгновений, а после… сдаётся. Слова текут из него рекой, сами строятся в предложения, будто только этого и ждали. Антон больше не сдерживает ни себя, ни своих мыслей, и вываливает все, что копилось у него в душе все это время, все, в чем раньше боялся признаться даже себе. Он говорит об их первой встрече, о случае на пирсе и поцелуе, который раньше вызывал ужас и неприятие. О долгих разговорах и спорах, о невероятно красивых глазах и мягкой улыбке, которая, Антону хотелось, была обращена только ему. О сигаретах на двоих, о жгучем вкусе алкоголя и успокаивающих похлопываниях по спине, когда тот давился с непривычки дорогим виски. О глубоком голосе, о глупых и слишком развязных песнях и зажигательных движениях, от которых не хотелось отрывать взгляда. О собственной эйфории, о счастье и полнейшем непонимании себя. О металлическом звоне поломанных в гневе ножниц, об обрезке галстука, которых он забрал с собой, и невыносимой тоске. Антон говорит, говорит, говорит не останавливаясь ни на секунду. Он не смотрит на Окс, ни разу его не перебившую, потому что боится ее осуждения, но остановить свой рассказ просто не в силах. И поэтому, когда он наконец заканчивает, он загнанно дышит и все еще боится поднять глаза. — Oh. My. God, — с расстановкой произносит девушка после монолога Шастуна. В ее голосе нет ничего, лишь искреннее удивление, поэтому Антон несмело спрашивает: — И что ты думаешь? — Я? Антон, — серьезно начинает Окс, пальцами приподнимая подбородок парня, вынуждая посмотреть на нее, — ты любишь его. Шастун в который раз за день забывает, как дышать. Ты любишь его. Вот так просто. — Нет, — жалобно тянет Антон, сам не веря своим словам, — разве это возможно? Окс смотрит с нежностью, руку с подбородка перемещает на щеку. — Еще как возможно, Антон, — девушка улыбается, — и он должен об этом знать.***
Должен об этом знать, словно мантру повторяет про себя Антон, поднимаясь на следующий день с постели даже раньше соседа. Должен об этом знать, идет в сторону хиленького шкафа и распахивает с силой его дверцы. Должен об этом знать, с остервенением лезет вглубь, минуя серый пиджак, от которого его тошнило, и выуживает фиолетовый, тот самый, который тогда ему одолжил Арс и наотрез отказался принимать обратно. Должен об этом знать, глядит на себя в зеркало, нервно стряхивает несуществующие пылинки с плеч. Отражение встречает его решительным блеском в глазах. Сейчас Антон совершает самую ужасную и непозволительную глупость, о которой боится даже подумать любой его «товарищ». Это разрушит его репутацию? Конечно. От него отвернутся однокурсники? Всенепременно. Поднимут вопрос о его исключении? Вероятнее всего. Но… Шастун вспоминает разочарование и боль, с которыми Арсений смотрел на него тогда. И с небывалой для себя ясностью осознает: он готов на все, чтобы стереть эти эмоции с прекрасных глаз цвета океана. Даже разрушить собственную жизнь. Поэтому Антон тихо прикрывает дверь, чтобы не разбудить Диму, которому сегодня на учебу не нужно, и покидает общежитие. По пути к институту Шастун не дает себе права остановиться. Майское солнце радует москвичей своим теплом, а какие-то маленькие девочки кричат Антону в спину о том, что не лягут под стилягу. Зря, наверное. Антон бы лег. Фу, Шастун, что за отвратительные желания в твоей пропащей душе, говорит ему сознание голосом Ирины. Он посылает его куда подальше. Замирает лишь в нерешительности у самых ворот института, когда несколько студентов, стоящих на крыльце, начинают шептаться с ужасом, смешанным с интересом, разглядывая Антона. Что он делает? Зачем он гробит свою жизнь? Еще есть время развернуться и стремглав бежать в общагу, содрать с себя это попугайское обличье и забыть обо всем. Ты любишь его. Он должен об этом знать. Вместо Кузнецовой в голове Антона звучит голос Окс, и парень кивает сам себе. Уверенно расправляет плечи и делает шаг вперед. Институт встречает Шастуна привычным шумом и беготней, но сейчас к ним добавляются еще испуганные или презрительные взгляды, встревоженный шепот или откровенные насмешки. Антон не ведет и бровью. Ему нужно найти Попова. — Шастун? — прилетает парню в спину, когда он сворачивает к крылу международных отношений, — Шастун, что это значит? Антон останавливается на секунду, оборачивается через плечо. Видит Ирину, у которой на лице столько эмоций, что нельзя всех и разобрать. Парень отмахивается: — Не сейчас! — и идет дальше. — Что значит «не сейчас»?! — кричит девушка, срываясь на фальцет, — Ты что творишь? Тебя же исключат! Антон не реагирует. Его сейчас не волновало ничего кроме того, как ему отыскать Арса. Он не знал, на каком курсе учится стиляга, в какой группе. Ничего. Но сама судьба, в которую Шастун запрещал себе верить, наверное, тоже хотела, чтобы они смогли объясниться. Точнее, чтобы Антон смог. Он находит Арса в одиночестве сидящего на одной из скамеек в коридоре и задумчиво глядящего в стену. Ох. Спокойно, Шастун. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. — Арс… Арсений! Попов вздрагивает и резко оборачивается на зовущий его знакомый голос. И замирает. — Антон? — в голосе нет былого самодовольства или насмешки, только безграничное удивление. Шастун осторожно подходит ближе, игнорируя любопытствующие взгляды студентов. — Нам нужно… поговорить, — словно чужим голосом просит парень и останавливается в страхе. Он боится, что Арс сейчас рассмеется, прогонит его, сделает все, чтобы показать, насколько Шастун ему неприятен. Но Попов не делает ничего. Только кивает, все еще недоверчиво разглядывая. А затем сам ведет его к черному выходу. Антон разглядывает напряженные плечи стиляги и думает о том, что они поменялись ролями. Сейчас именно Арс одет более-менее сдержанно, не по форме, но все же. А сам Шастун вырядился в цветное и шагал уверенно, с полным пониманием того, что делает. Они идут через внутренний двор, сворачивают к неофициальной курилке, посещение которой было позором для члена студсовета. Арс не курил, Антон тоже, но позора у Шастуна и так было достаточно, а место это гарантировало уединение. Попов медленно разворачивается, прислоняется к стене и выжидающе глядит на студента. Тот мнется, засовывает руки в карманы коричневых брюк. — Итак? — Арсений нетерпеливо начинает диалог и вскидывает левую бровь. Наверное, он хочет сейчас высказать ему многое, но дает право сначала объясниться Антону. Дипломат. — Арс, я — идиот… — начинает тихо Шастун, и стиляга кивает, ухмыльнувшись, постепенно возвращаясь к своему обычному состоянию. Антону даже легче становится от этого, — Дурак, кретин. Послушай, те ножницы… Я даже забыл о них, понимаешь? Не буду лгать, сперва я шел с целью отомстить тебе, — на этих словах Арс слегка хмурится, — не смотри на меня так. Ты мне всю жизнь перевернул, понимаешь? Вот так вошел, ухмыльнулся легко и порушил мне все, что во мне годами строили. Каково мне было? Арсений фыркает. — Какой я ужасный, — цокает языком обиженно, — что же ты не использовал ножницы свои? Возможностей было достаточно. — Да потому… — Антон захлебывается словами, — да потому что я забыл об этом, понимаешь? И речь не о плохой памяти, ты просто… Ты мне жизнь другую открыл, научил радоваться моменту, не думать о том, что скажут другие… — О, я заметил, что ты не думаешь, — Арс окидывает взглядом внешний вид Шастуна, но в его голосе больше нет обиды, только легкая заинтересованность в том, что парень скажет дальше. — Я изменился благодаря тебе. И я понял, что… — Антон замирает, следит за всеми изменениями лица Попова, которое оказалось слишком близко. Он и не заметил, как стал подходить к Арсению, и сейчас стоял буквально в полушаге от стиляги. — Что ты понял? — намного тише спрашивает Попов без намека на издевку. Он просто ждет ответа. Неожиданно Антон вспоминает свой разговор с Сережей, состоявшийся месяц назад. Вы — просто дебильные серые статуи, которые боятся даже немного отпустить себя. А надо бы. Антон отпускает. Какая-то неведомая сила толкает его вперед, заставляя сократить расстояние до минимума. Антон замирает, склонившись в сантиметре от лица Арса. Он заглядывает в голубые глаза и не может разобрать того, что за эмоции там бушевали. — Что ты понял, Антон? — Попов произносит еле слышно, одними губами и Шастун чувствует его дыхание. Ты любишь его. Он должен об этом знать. Антон жмурится и, не давая права себе передумать, впечатывается губами в приоткрытые губы Арсения. Он совсем, совсем не умеет целоваться, но чувствует, что делать это с Поповым ему жизненно необходимо. Арс не двигается первые мгновения, пытаясь осмыслить ситуацию, а после позволяет себе прикрыть глаза и перехватить инициативу. Он кладёт ладонь Антону на шею, вынуждая склониться еще ближе, и теперь уже целует более смело, более глубоко, так, как давно хотел. Одной рукой придерживая Шастуна, Арсений второй хватает лацкан фиолетового пиджака и сжимает его. Шастун выдыхает в поцелуй, жмется ближе, а руки вплетает в мягкие темные волосы, разрушая укладку. Было все равно. Было хорошо. Было правильно. — Ты же понимаешь, что теряешь все? — шепчет Арс, тяжело дыша, и все еще тянет Антона на себя. Шастун кивает, прижимаясь лбом ко лбу Арсения. Они сейчас так близко. — Я обретаю намного больше, — так же шепчет Антон, потираясь носом о нос Попова, — Тебя, например. Арсений смеется.