aesthetics

      Тео не любит ночные смены.       Людей не так много, как днем (вернее, их почти нет — за смену заходят человек десять, плюс-минус три), некому отвлечь его от его непрекращающихся зацикленных в голове сожалений о прошлом, от мыслей, которые заполняют его с ног до головы и не дают расслабиться, от чувства вины и чувства потери и…       Тео не любит ночные смены. Кофейня находится не в самом центре, а так, в каком-то спальном районе Нью-Йорка, денег на ее обустройство было не так много (сейчас их вообще нет), половина интерьера была сделана золотыми руками Хоби и отдана в знак благодарности за принятие его почти-сына на эту дрянную работу, и выглядит эта забегаловка, мягко говоря, уныло. Ночью же все еще хуже — белые стены становятся грязно-желтыми из-за фонарей, чей свет проникает сквозь панорамные окна, ведь на мощности лампочек начальство сэкономило в первую очередь. Иногда Тео их даже не включает, за исключением одной — той, что над рабочим местом. Из-за непутевости района в кофейню часто заходят сомнительные люди, что не пугает Тео, а скорее утомляет. Каждую ночь одно и то же — бездомные, наркоманы, люди, которые пришли просто зарядить телефон, а не за чашкой кофе, который Тео, между прочим, отлично готовит. И в числе этих людей нет…       Университет давался Борису не так тяжело, как он думал, когда сюда поступал. Его всегда привлекала филология, журналистика казалась ему чем-то невероятным — все, что пишут люди, он хотел прочитать, оценить, разобрать детально. Поступив сюда, он понял, что переоценил место, в которое попал и долго не понимал, почему все так гонятся за право быть лучшим и признанным, когда вот оно, самое важное, у тебя на ладони — право быть услышанным (или хотя бы попытаться). Он разочаровался в своей группе через полтора дня учебы в ней, а друзей нашел в литературных образах и чтениях новых статей поздно ночью, в разборах нравственных выборов героев Достоевского во время перерыва на кофе.       На кофейню «Вегас» он наткнулся случайно. Привыкнув жить в разных уголках мира, Борис понял, что всегда интереснее изучить сначала окраины, а потом уже центр: когда хочется подумать, на Таймс-Сквер точно лучше не идти. Сразу екнуло где-то в груди, отдавшись тупой болью. По Лас-Вегасу Борис скучал особенно: там был его первый роман с девушкой, там он прослыл местным дилером, что открывало ему все двери Вегаса (хотя, если честно, хотелось бы мира), но его район был лучшей его частью. В Нью-Йорке яблоку негде упасть, в то время как в Вегасе Борис жил на самой окраине, где почти не было людей. Он любил сидеть на краю пустого бассейна и смотреть в никуда. Это его успокаивало. Сейчас его успокаивают стакан лавандового рафа и рассказы Сэлинджера.       Интерьер ему показался родным и в очередной раз напомнил о Вегасе: все такое же тусклое, пустое, бедное, как его прошлая жизнь с отцом. На стипендию Борис еле-еле выживал и часто брал заказы на написание творческих работ или рерайтинг текстов: все знали, что он хорошо пишет, и процент оригинальности работ может поменяться от нуля до сотни за пару дней. Борис и в этом находил успокоение: переписывать работы ему казалось полезным, он перебирал разные конструкции, менял структуру работы, сохраняя при этом смысл, пытался выкрутиться и выполнить свою работу на все сто процентов даже ни столько от бедности, сколько от интереса.       Он впервые пришел где-то в половину пятого вечера. Был ноябрь, вешалку не видно было из-под кучи пальто, нацепленных на нее. Пока Тео ходил в подсобку за второй, Борис успел ознакомиться с меню. Множество непонятных слов он решил оставить любителям вкусовых экспериментов или позерства перед друзьями, бариста или собой, взяв лавандовый раф — самое понятное после американо, капучино и латте. Борис был слишком занят литературой, чтобы видеть эстетику в чем-то еще — кофе не казался ему тем, о чем можно рассуждать часами.       Борис всегда садился в самый угол кофейни: сидеть у окна было слишком для него, люди, проходящие мимо, отвлекали его от чтения или написания текстов, а центр зала казался нелепостью и только. К тому же, его излюбленное место — самый большой стол в зале. Павликовскому казалось, что это удача или подарок судьбы, ведь он не заметил, что в первые несколько раз стол был меньше на пару десятков сантиметров, чем в последующие, а дерево стола стало на тон темнее прошлого.       Тео его приметил сразу: темные кудрявые волосы, которым не знакома расческа, растянутый свитер крупной вязки, длинное черное пальто нараспашку и старые ботинки, все в пыли улиц Нью-Йорка. Он сразу сделал заказ, а позже сел в самый угол зала, что Тео напомнило его самого. Разложив книги и достав потрепанную тетрадь с карандашом, сточенным уже наполовину, он погрузился в изучение то ли философии, то ли психологии — Декер не видел, стойка стоит дальше, чем он может видеть даже в своих очках, подаренных миссис Барбур. Он не снимал их с того самого дня, когда вышел из магазина, только на ночь, и все еще надеялся увидеть Барбуров случайно на улице. Как там Энди?       Борис никогда не клал чаевые. Иногда он вообще обсчитывался и клал меньше (на что Тео закрывал глаза по непонятной ему самому причине), это происходило не специально — он торопился в общежитие, чтобы успеть до закрытия. Борис просто клал в счет нужную сумму, собирал тетради, надевал пальто и уходил, даже не сказав «спасибо». Отец не учил его быть вежливым с другими.       Теодор не понимал, почему ему так нравится обслуживать этого парня. В последнее время он вообще не говорил ни слова за все свое пребывание в кофейне, лишь кивал и усмехался на «Вам как обычно?», сказанное с улыбкой совсем противоположной. Тео всегда аккуратно ставил кофе на стол, стараясь не задеть ни один бумажный край. Один раз он чутка промахнулся, пришлось сдвинуть тетрадь на пару сантиметров. В ней он увидел кучу строк, выведенных размашистым почерком, совсем не таким, как у него. Мама еще в детстве научила писать его красиво, аккуратно, с черточками и всей плавностью линий. Эти же буквы были поплывшими, и Тео надеялся, что они плывут в нужном автору направлении.       Тео искренне любил за ним наблюдать. Люди не замечают за собой многого, когда увлечены чем-то, но у Декера было все время мира, чтобы смотреть на то, как он в одно время накручивает волосы на пальцы, а в другое спешно убирает их с лица, будто боясь упустить всю свою жизнь на этих страницах; смотреть на то, как он меняет руки при письме (Борису пришлось научиться писать обеими, чтобы успевать делать все, что он желает и не очень), одной быстро пишет, а другой трясет в воздухе и морщится от неприятных ощущений. Борис очень редко отдыхал от своих дел и сидел, задумавшись. Кофе он пил когда как: мог опустошить стакан залпом, мог пить маленькими глотками и часто, мог растянуть этот стакан на несколько часов. Тео любил размышлять над этим пунктом и думал, можно ли угадать настроение этого парня лишь по тому, как он пьет кофе.       В день их знакомства Борис впервые заказал эспрессо. Тео пребывал в недоумении, но не стал задавать вопросов (по крайней мере, не сразу). Борис повесил пальто («Пальто в январе? У парня явно туго с деньгами») на крючок и грузно опустился за свой столик, подперев голову руками и спрятав лицо в волосах. Посетителей было действительно немного: девушка, работающая в противоположном углу зала, рядом с розеткой, за ноутбуком, парень, пьющий свой фраппучино уже сорок минут и сидящий в телефоне все тридцать девять, и Борис, к которому Тео направлялся с горячей чашкой. Аккуратно опустив ее на стол, на котором все еще не было ни тетради, ни карандаша — лишь локти, Тео постоял с несколько секунд и решился на то, о чем, возможно, пожалеет через пару минут (или секунд — смотря, какой настрой).       — Что-то случилось? — спросил Декер и тут же мысленно отвесил себе пощечину. Люди придумали столько способов спросить, все ли в порядке, а он выбрал самую простую, заученную любым роботом, фразу. Навыки социализации Тео стоит подтянуть.       Борис поднял на него сухие от недосыпа глаза, на которые все еще падали кудрявые волосы, поднял брови и уставился на Тео, как на предмет интерьера. Бариста казался ему просто посредником между посетителем и кофе, ничем, но в это же время он понимал, что для этого бариста Борис — лишь посредник между читателем и текстом, и просыпалась совесть.       Борис кивнул.       Тео хватило этого, чтобы оглядеть помещение еще раз в поисках новых людей и осторожно присесть напротив.       — У меня, знаешь, проблемы, — он усмехнулся. Просто проблемами это было назвать сложно, на ум приходил родной великий и могучий с его множеством матерных слов, которые отец часто использовал в ссоре или без причины. Он немного помялся — не из скромности, а из неохоты доверять незнакомцам. — Как там, говоришь, тебя зовут?       — Теодор. Тео.       Теперь доверять придется знакомым.