Треклятое доверие

В одной и той же ночлежке лучше не оставаться две ночи подряд. Лучше вообще нигде надолго не задерживаться, когда у тебя полупустые карманы, тебе едва-едва семнадцать, а друзьями тебе так и не повезло обзавестись. Иуда придерживается нескольких правил, которые сама же для себя составила и разработала. Во-первых, больше никаких компаний. Хватило с нее Иисуса; повторять она это не намерена. Во-вторых, не общаться со взрослыми мужиками, только если они не похожи на тех, у кого точно в карманах есть бабки, которые можно свистнуть. В-третьих, выжить. Любой ценой. Она живучая, если так подумать. Драчливая, упрямая и невероятно живучая. Чего нельзя сказать про Иисуса и его компашку. Неважно, это в прошлом. Живот скручивает только не из-за прошлого, а из-за вполне себе настоящего. Настоящего желания пожрать, и она, честно сказать, вообще слабо помнит, когда жрала в последний раз что-то, что было найдено не в мусорном баке. О теплой еде мечтать и не приходится; исходить слюнями на собственные сны — единственная доступная роскошь. Иуда никогда не шиковала. Просто чем меньше жрешь, тем меньше сил, чтобы стащить у кого-нибудь кошелек и поужинать. На самом деле, все равно: поужинать там или позавтракать. Просто бы пожрать. Мозги должны бы работать лучше в стрессовых ситуациях, но у нее усталость невыносимая. У нее эти стрессовые ситуации на грани выживания. И тут хоть по лицу себя бей, все равно собраться не получится. Кто-то выживает на водке или паленом джине. Она бы сейчас не отказалась, но его еще тоже достать надо. Иуда ноги под себя поджимает, пытаясь согреться от своего драного свитера, от картонки под жопой. Просто пытаясь согреться. По карманам роется, у нее хотя бы несколько долларов должны были остаться. Хотя бы два, хоть полтора. Что-то, на что можно купить кусок хлеба или сраный протеиновый батончик. За батончик она бы убила, кажется. Среди кучи непонятных бумажек — обертки конфет, чеки, хер пойми что — находится она. Настоящая. Иуда моргает несколько раз, пальцами разглаживает, ближе к лицу поднося. Пятидоллоровая. Хуй знает, как она вообще к ней попала, но она точно настоящая. Она поест. Сегодня она поест. Резкий звук привлекает внимание, она головой дергает и в конце тупика видит ускользающий мужской силуэт. Время делать ноги. Время в любом случае делать ноги, кто бы там ни был. Никто не придет ей на помощь; ей никогда никто не приходит на помощь. Пальцы крепко сжимают банкноту, сминают буквально. Она поест, обязательно поест. Сначала умотает, а потом найдет ближайший магазин и поест. Может, даже получится стянуть парочку батончиков, не заплатив. На будущее. На завтра и на послезавтра. Да, было бы неплохо. Петляет по переулкам между зданиями и понимает, что нихуя ей не показалось. За ней кто-то идет. За ней кто-то идет, и там точно несколько человек. Мозг соображает плохо, но тело реагирует лучше. Она ускоряет шаг, почти на бег переход. Вылетает из-за угла и влетает в мужчину в дорогущем смокинге. — Простите, — буркает, взгляд на него поднимает. И спотыкается о его глаза. — О, будь осторожнее, милая. Мы же не хотим проблем. Иуда моргает. Нет, показалось. Не могли у него глаза быть красными. Она моргает, пятится от него в сторону. Он смотрит на нее пристально; ей не по себе от этого взгляда. Так не смотрят на случайных бродячих девчонок, налетевших на тебя на улице. У него костюм дороже ее шкуры стоит. — Передавай привет нашему папочкиному мученику, — усмехается он. И ее начинает трясти от страха, она отчетливо видит карминовую радужку. Из-за спины раздаются чьи-то голоса, и она припускается бежать. Бежать, просто бежать, не думая. Ее преследователи гонятся за ней, она слышит голоса и окрики. Твою ебаную мать. Ноги почти не несут, ей бы пожрать. Ей бы просто пожрать. Мозг отказывается соображать. И она влетает в просвет между домами, не имея ни малейшего понятия, что вообще делает. Проблема в том, что она оборачивается. Она оборачивается, забывая и о кровавой радужке, и о странном мужчине в костюме, от которого поджилки трясутся. Она оборачивает и грудью налетает на стену перед собой. Паника захлестывает моментально. Она руками по стене шарит, она руками по стене долбит, как будто это может помочь. Тупик, тупик, ебаный-сука-его-тупик. И когда она оборачивается, спиной вжимаясь в эту стену, то понимает, что их пятеро. Их пятеро, а она слишком обессиленная, чтобы даже надеяться, что у нее получится отбиться. Иуда кусается до последнего. Кричит и плачет, орет, надрывая глотку, когда ее швыряют, когда она бьется затылком о бетонную стену. И когда ее бьют носками ботинок в живот, выбивая воздух, она снова вдруг видит его. Мужчина стоит между домами, в десятке метров, совершенно никем не замеченный. Ей больно, у нее воздуха нет, у нее внутренности лопаются, кажется, а он смотрит на нее совершенно спокойно. Не усмехается и не сочувствует. Затягивается и курит, наблюдая за тем, как она барахтается, пытаясь поджать к груди колени, пытаясь закрыть голову, пытаясь просто пережить. Он смотрит на нее, а ей сил не хватает завизжать. Ей сил не хватает, чтобы позвать его. Отчего-то ей в друг кажется, что он ей поможет. А потом абсолютная чернота от удара по голове. Ей дико холодно, когда она открывает глаза. Ей дико холодно, а он стоит рядом, вытаскивает сигарету изо рта, швыряет на асфальт и протягивает ей ладонь. Иуда понятия не имеет, почему вдруг смотрит снова ему в глаза, но не испытывает паники. У него от ладони пахнет сигаретами, а кожа такая мягкая и теплая. — Вставай, девочка, — говорит он совершенно спокойно. И она спотыкается о собственное тело. Паника захлестывает, когда она видит собственные открытые глаза, кровь на своих губах, валяющееся тело с вытряхнутыми карманами штанов. Точно без пятидоллоровой купюры, которую она сжимала в ладони до последнего. Пальцы рук переломанные все. Иуда делает несколько шагов назад и не может даже закричать. Ей нечем больше кричать. Только руку его не выпускает. У него на губах небрежная ухмылка. — Думал, ты меньше продержишься, Иуда. Она дергает голову резко. Смотрит на него ошарашено. — Я давно тебя ждал, предательница. Теперь ты пойдешь со мной. Теперь ты моя. Он был прав. Херов Иисус был во всем прав. И она ненавидит его еще больше, чем прежде, когда перед ней разверзается земля, когда ей становится еще холоднее, чем было всю паршивую жизнь, а держащий ее за руку мужчина смотрит теми самыми глаза, в которых горят угли. Он был прав. — Я о тебе позабочусь, — обещает Люцифер. Дьявол. Тот самый Дьявол, от которого этот придурок пытался их всех спасти. Иуда к нему ближе льнет, вдруг неожиданно для себя понимает, что рядом с ним тепло. У него не только руки теплые, он сам весь теплый. Он о ней позаботится; и она верит. Верит ровно до тех пор, пока он не заводит ее в абсолютно пустое помещение и буквально не отшвыривает от себя в кромешный холод, оставляя одну.